Площадь превратилась в кричащий водоворот. Люди нарушали очередь, затевали склоки, доводы переходили в оскорбления. Кто-то гневно потребовал, чтобы власти выставили на продажу припрятанное зерно, и разъяренные горожане присоединились к этому требованию. Официальные весовщики видели, что людская масса, которая беспорядочно росла, тесня столы, где осуществлялась продажа, вот-вот сметет их вместе с пшеницей. Королевские чиновники вступили в перепалку с оголодавшими людьми, и только быстрое решение, принятое Пэрэ Хойолом, спасло положение. Он приказал отнести пшеницу ко дворцу викария, к восточному краю площади, и приостановил продажу до утра.

Бернат и Арнау вернулись в дом Грау, огорченные тем, что не смогли получить драгоценное зерно, и на самом дворе, перед конюшнями, рассказывали главному конюху и всем, кто хотел их послушать, о том, что случилось на площади Блат. Они оба были настолько взвинчены, что не сдерживались от выпадов в адрес властей и жаловались на голод.

Из одного окна, которое выходило во двор, за ними наблюдала баронесса, услышавшая крики. Изабель злорадствовала, зная о невзгодах беглого раба и его распоясавшегося сына. Когда она смотрела на них, с ее лица не сходила едкая улыбка. Вспоминая о тех приказах, которые она отдала Грау, прежде чем он отправился в поездку, женщина удовлетворенно хмыкнула. Она не желала, чтобы его должники ели.

Баронесса взяла кошелек с деньгами, предназначенными для обеспечения заключенных, посаженных в тюрьму за долги ее мужу, позвала мажордома и приказала ему поручить эту миссию Бернату Эстаньолу, которого должен был сопровождать его сын Арнау, на случай если возникнет какая-либо проблема.

— Напомни им, — сказала она, улыбаясь слуге-сообщнику, — что эти деньги предназначены для покупки пшеницы для заключенных моего мужа.

Мажордом выполнил указание своей госпожи и позабавился, глядя, как изумились отец и сын, с недоверием слушавшие его. Их удивление возросло после того, как Бернат взял кошелек и взвесил в руке монеты, которые в нем были.

— Для заключенных? — переспросил Арнау, обращаясь к отцу, когда они уже вышли из дома Пуйгов.

— Да.

— Почему для заключенных, отец?

— Их посадили в тюрьму, потому что они должны деньги Грау, а он обязан оплачивать их содержание.

— А если он этого не будет делать?

Они продолжали идти дальше по направлению к берегу.

— Их освободят, а Грау не хочет этого. Он платит королевские пошлины, платит тюремщику и платит за питание заключенных. Таков закон.

— Но…

— Хватит об этом, сынок, хватит.

Они продолжали идти в полном молчании.

Тем вечером Арнау и Бернат отправились в тюрьму, чтобы выполнить это странное поручение. От Жоана, который по пути из церковной школы в дом Пэрэ должен был перейти через площадь, они узнали, что люди не успокоились, и уже на Морской улице, которая примыкала к площади, услышали крики толпы.

Горожане собрались вокруг дворца викария, где хранилась пшеница, которую утром вернули назад, и где также были заключены должники Грау.

Люди хотели получить зерно, а власти Барселоны не располагали запасами в достаточном количестве.

Пятеро советников, собравшись у викария, искали выход.

— Пускай клянутся, — предложил один. — Без клятвы пшеницы не будет. Каждый покупатель должен поклясться, что количество зерна, о котором он хлопочет, действительно необходимо для пропитания его семьи и что он не просит больше соответствующей нормы.

— Будет ли этого достаточно? — засомневался другой.

— Клятва священна! — ответил ему первый. — Разве не клянутся договорами, невиновностью и своим долгом? Разве люди откажутся прийти к алтарю Святого Феликса, чтобы поклясться священными заповедями?

О своем решении советники объявили с балкона дворца викария. Началось всеобщее обсуждение. Люди передавали из уст в уста услышанное предложение, и вскоре набожные христиане, толпившиеся на площади ради долгожданного зерна, принялись клясться… Еще один раз в своей жизни.

Пшеницу вернули на площадь, к голодным барселонцам. Одни клялись, другие подозревали власти в подвохе, и в результате снова начались обвинения, крики, потасовки. Люди разгорячились и стали требовать зерно, которое, по словам брата ордена кармелитов, припрятали городские чиновники.

Арнау и Бернат еще находились в самом начале Морской улицы, когда в другом ее конце, выходящем на площадь, приступили к продаже пшеницы. Крик стоял невыносимый.

— Отец, — спросил Арнау, — а нам хватит пшеницы?

— Надеюсь, что да, сынок. — Бернат пытался не смотреть на сына. Как им может достаться пшеница, если зерна не хватит и для четверти горожан?

— Отец, — снова обратился к нему Арнау, — почему заключенных обеспечивают пшеницей, а нас — нет?

Бернат притворился, что из-за гвалта не услышал вопроса. Вместе с тем он не мог отвести взгляд от сына: Арнау был голоден, руки и ноги мальчика превратились в тонкие плети, а на его исхудалом лице выделялись глаза, которые, казалось, стали больше.

— Отец, вы слышите меня?

«Да, слышу, — подумал Бернат, — но что я могу тебе ответить? Что все бедняки вынуждены голодать? Что только богатые могут быть сыты? Что только знать может позволить себе содержать должников? Что мы, простые люди, ничего для них не значим? Что дети бедняков стоят меньше, чем один из заключенных, который находится во дворце викария?» Бернат предпочел промолчать.

— Пшеница есть во дворце! — неожиданно крикнул он, присоединяясь к общему гаму, царившему на площади. — Пшеница есть во дворце! — повторил он еще громче, когда стоявшие рядом с ним горожане замолчали и повернулись, чтобы посмотреть на него. Внимание многих людей тут же переключилось на человека, который уверял, что во дворце есть зерно. — Если бы ее там не было, как бы могли кормиться заключенные? — продолжал кричать Бернат и поднял кошелек с деньгами Грау. — Знатные и богатые оплачивают еду заключенных! Откуда тюремщики берут пшеницу для заключенных? Разве они тоже ходят покупать ее, как и мы?

Толпа расступилась, чтобы дать дорогу Бернату, который был вне себя от гнева. Арнау шел за отцом, пытаясь остановить его.

— Что вы делаете, отец?

— Разве тюремщики обязаны клясться, как мы?

— Что с вами происходит, отец?

— Где тюремщики берут пшеницу для заключенных? Почему мы не можем накормить наших детей, а заключенных можем?

Толпа взорвалась от слов Берната. Муниципальные весовщики не успели вовремя убрать пшеницу, и люди набросились на них. С Пэрэ Хойолом и викарием толпа едва не расправилась. Они спасли свою жизнь благодаря нескольким охранникам, которые защитили их и сопроводили до дворца.

Немногим из присутствующих на площади удалось удовлетворить свои потребности, поскольку пшеница была рассыпана и растоптана толпой, а некоторые несчастные, напрасно пытавшиеся собрать ее, были сбиты с ног своими же соседями. Кто-то крикнул, что виноваты советники, и толпа бросилась за старшинами города, которые спрятались по своим домам.

Бернат был охвачен общим помешательством и кричал как никогда прежде, давая себя увлечь потоком разбушевавшихся людей.

— Отец, отец! — звал его Арнау.

Бернат посмотрел на сына безумными глазами.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он, не останавливаясь и продолжая неистовствовать.

— Я… Что с вами происходит, отец?

— Уходи отсюда! Здесь детям не место.

— Куда мне?..

— Держи. — Бернат дал ему два кошелька с деньгами: свой собственный и тот, что был предназначен для заключенных и тюремщиков.

— Что мне делать с этим? — спросил Арнау.

— Уходи, сынок. Уходи.

Арнау смотрел вслед удаляющемуся отцу, который через мгновение затерялся в толпе. Последнее, что запомнил мальчик, — это горящие от ненависти глаза.

— Куда вы идете, отец? — крикнул он, когда почти потерял его из виду.

— На поиски свободы, — ответила ему одна женщина, которая тоже смотрела, как толпа рассыпалась по улицам города.