— А наши?

— За границей. В Пизе, Флоренции, даже в Генуе. Там, по крайней мере, можно иметь приличный заработок. — Оба помолчали несколько секунд. — Кастелло объявили банкротом, — с грустью произнес Гилльем, нарушая тишину. — Похоже, приближается беда.

Арнау вспомнил толстого, всегда потного, но симпатичного менялу.

— Что с ним случилось?

— Он был неосторожен. Люди стали требовать от него возврата депозитов, а он не смог вернуть.

— Он сможет заплатить?

— Не думаю.

29 августа король победно завершил мальоркскую кампанию. Педро Жестокий бежал с Ибисы, успев разграбить ее до того, как каталонский флот подошел к островам.

Месяц спустя после возвращения Элионор в Барселону Эстаньолы переехали во дворец на улицу Монткады вместе с Гилльемом, несмотря на то что поначалу он противился этому.

Через два месяца король согласился дать аудиенцию carlariy из Монтбуя. За день до этого посланцы Педро IV добились нового займа в лавке Арнау. Когда они получили деньги, король распрощался с carldnом и оставил в силе решения, принятые Арнау.

Еще через два месяца истек срок, предоставляемый банкроту, чтобы расплатиться по долгам, и меняле Кастелло отрубили голову перед входом в его лавку, на площади Менял. Все менялы города обязаны были присутствовать на казни, стоя в первом ряду. Арнау видел, как голова Кастелло отделилась от туловища после уверенного удара палача. Ему хотелось закрыть глаза, как поступили многие, но он не стал этого делать. Он должен был все увидеть, чтобы никогда не забывать об осторожности. «Запомни на всю оставшуюся жизнь», — сказал он себе, глядя, как кровь стекает на эшафот.

42

Арнау видел ее улыбку. Он все еще видел, как улыбается ему Святая Дева, а вместе с ней ему улыбалась и сама жизнь. Арнау исполнилось сорок лет, и, несмотря на кризис, его дела шли хорошо. Арнау получал приличную прибыль, часть которой он отдавал нуждающимся или на строительство церкви Святой Марии.

Со временем Гилльем признал его правоту: простые люди платили по ссудам и возвращали их копейка в копейку. Его церковь, собор у моря, продолжала расти. За это время был возведен третий, центральный, свод и восьмигранные колокольни, которые стояли по бокам главного фасада. В церкви Святой Марии всегда было полно рабочих: каменотесы, скульпторы, художники, стекольщики, плотники и кузнецы. Был даже органист, за чьей работой внимательно следил Арнау. «Как будет звучать музыка внутри этого величественного храма?» — часто спрашивал он себя. После смерти архидьякона Берната Ллулля и ухода еще двух каноников это место занял Пэрэ Сальвэтэ де Монтирак, с которым Арнау постоянно поддерживал контакт. Умер также и великий мастер Беренгер де Монтагут, и его преемник Рамон Деспуйг. Вести работы поручили теперь Гилльему Мэджэ. Арнау не только поддерживал связь с главами общины Святой Марии. Материальный достаток Эстаньола и его новое положение ставили его на один уровень с советниками города, со старшинами и членами Совета Ста. К мнению Арнау прислушивались на бирже, а его советам следовали коммерсанты и купцы.

— Ты должен согласиться на эту должность, — посоветовал ему Гилльем.

Арнау подумал некоторое время. Ему только что предложили одну из двух должностей в Морском консульстве Барселоны. Консул, наивысший коммерческий представитель в городе, исполнял обязанности судьи в торговых спорах, причем с собственной юрисдикцией и независимо от всех прочих учреждений в Барселоне. Он мог выступать в качестве арбитра, решая любую проблему, возникшую в порту или у его работников, и следил за соблюдением коммерческих законов и предписаний.

— Не знаю, смогу ли я…

— Лучше тебя нет, Арнау, поверь мне, — перебил его Гилльем. — Сможешь. Конечно, сможешь.

Арнау согласился стать одним из двух новых консулов, когда истекли мандаты старых.

Церковь Святой Марии, коммерческие дела, будущие новые обязанности морского консула — все это воздвигло вокруг Арнау стену, за которой бастайш чувствовал себя удобно, и, когда он возвращался к себе домой, в особняк на улице Монткады, ему было лень думать о том, что происходило за большими воротами.

Арнау выполнил свои обещания, данные Элионор. Однако он не забыл о тех гарантиях, с которыми их давал: отношения супругов оставались такими же холодными, как и прежде, и сводились лишь к самому необходимому для совместного проживания. Тем временем Мар исполнилось двадцать лет, но она продолжала отказываться выходить замуж. «Зачем мне это, если Арнау рядом со мной? Что он без меня будет делать? Кто будет снимать с него обувь? Кто будет ждать его возвращения с работы? Кто поболтает с ним и выслушает его проблемы? Элионор? Жоан, который с каждым днем все глубже погружается в свои духовные занятия? Его рабы? Или один Гилльем, с которым он и так проводит большую часть дня?» — думала девушка.

Каждый день Мар с нетерпением ожидала возвращения Арнау. Ее дыхание учащалось, как только раздавался стук в ворота, а улыбка озаряла лицо, когда она выходила на лестницу, чтобы встретить его. В целом, когда Арнау не было дома, ее жизнь казалась медленной пыткой.

— Никаких куропаток! — раздался голос Элионор. — Сегодня мы будем есть телятину.

Мар повернулась к баронессе, стоявшей у входа в кухню. Арнау нравились куропатки. Девушка ходила покупать их с Донахой. В этот раз, выбрав самых лучших, она подвесила дичь в кухне и каждый день проверяла состояние птиц. Наконец она решила, что они готовы, и рано утром спустилась вниз, чтобы заняться стряпней.

— Но… — попыталась возразить Мар.

— Телятину, — оборвала ее Элионор, сузив глаза.

Мар повернулась к Донахе, но рабыня только незаметно пожала плечами.

— Только я решаю, что будут есть в этом доме, — продолжала говорить баронесса, обращаясь ко всем рабам, помогавшим кухарке. — Здесь командую я!

После этого она развернулась и ушла.

В тот день Элионор решила проверить результаты своего вызова. Пойдет ли девушка жаловаться к Арнау или сохранит их противостояние в тайне? Мар тоже думала об этом: должна ли она рассказать о происшедшем Арнау и чего она сможет добиться? Если Арнау станет на ее сторону, он поссорится с Элионор, которая на самом деле была хозяйкой дома. А если не станет на ее сторону? Внутри нее что-то сжалось. Как-то Арнау сказал, что не должен обижать короля. А вдруг Элионор из-за нее пожалуется королю на Арнау? Что тогда будет?

В конце дня, убедившись, что отношение к ней Арнау не изменилось и он, как всегда, почти не обращает на нее внимания, баронесса презрительно улыбнулась и посмотрела на Мар. Со временем сама Элионор стала относиться к девушке с еще большей строгостью. Она запретила ей ходить с рабами за покупками и появляться в кухне, выставляла слуг у дверей в зал, когда она находилась там. «Сеньора баронесса не желает, чтобы ее беспокоили», — говорили рабы, когда Мар хотела войти туда. День за днем Элионор придумывала что-нибудь новое, чтобы досадить девушке.

Король! Они не должны были обидеть короля. Эти слова Мар повторяла раз за разом. Элионор по-прежнему оставалась его воспитанницей и могла обратиться к монарху в любой момент. «Я не могу стать причиной жалоб баронессы», — думала девушка.

Как же она заблуждалась! Элионор не удовлетворяли домашние ссоры, потому что ее маленькие победы превращались в ничто, как только Арнау возвращался домой и Мар бросалась к нему в объятия. Они смеялись, болтали… и подолгу общались, оставаясь вдвоем. Арнау, сидя на стуле, рассказывал ей о событиях дня, спорах на бирже, обмене, кораблях, а Мар, примостившись у ног своего приемного отца, с удовольствием слушала его. Похоже, эта девчонка забывается, с раздражением думала Элионор, решив, что Мар занимает место, принадлежащее законной супруге. После ужина Арнау и Мар, которая обычно держала его под руку, часто стояли у окна и смотрели на звездную ночь. Элионор от злости сжимала кулаки, так что ногти впивались ей в ладони. Тогда боль заставляла ее очнуться, и она быстро вставала, чтобы уйти в свои комнаты.