— Джим, что случилось?

Не говоря ни слова, Майо слез и направился к нагромождению каких-то обломков, полускрытых разросшимися кустами. Он опустился на колени и стал ласково их разбирать. Подбежала Линда.

— Джим, что…

— Это были модели яхт, — прошептал он.

— Ну да. О, Боже, только и всего-то? Я уж испугалась…

— Как они попали сюда?

— Я их сама и выбросила.

— Ты?

— Да. Я же говорила. Мне надо было очистить от них дом, когда я въезжала.

— Убийца! — прорычал Майо, вскочив на ноги и с ненавистью глядя на нее. — Ты, как все женщины — без сердца, без души. Сделать такое!

Он повернулся и зашагал к пруду. Линда последовала за ним в полном замешательстве.

— Джим, ничего не понимаю… Какая муха тебя укусила?

— Стыдись!

— Но не могла же я жить в доме, где негде повернуться из-за всяких яхт!

— Все! Забудь, что я тебе говорил. Я не остался бы с тобой, будь ты последним человеком на Земле!

Линда внезапно рванулась вперед, и когда Майо подошел к своей комнате, уже стояла перед ней с тяжелым железным ключом.

— Дверь заперта, — выдохнула она.

— Отдай ключ, Линда.

— Нет.

Майо шагнул вперед, но она смело посмотрела ему в глаза и не сдвинулась с места.

— Давай, — запальчиво выкрикнула Линда, — ударь меня!

Он остановился.

— Я пальцем не трону того, кто меньше меня ростом.

Они продолжали глядеть друг на друга.

— Ну и оставайся, — наконец пробормотал Майо. — Вещи я достану себе в другом месте.

— О, иди и укладывайся, — проговорила Линда. Она сунула ему ключ и отошла в сторону. Тут Майо обнаружил, что в двери нет замка. Он открыл дверь, заглянул в комнату, закрыл и посмотрел на Линду. Та с трудом сохраняла серьезный вид. Он улыбнулся, и они оба рассмеялись.

— Ловко ты меня надула, — сказал Майо. — Вот уж не хотел бы играть против тебя в покер.

— Ты сам хороший обманщик, Джим. Я перепугалась до смерти — думала, ты меня прибьешь.

— Могла бы знать, что я никого не ударю.

— Да. Теперь давай сядем и разумно все обсудим.

— А, брось, Линда. Я вроде как потерял голову с этими яхтами…

— Я имею в виду не яхты; я имею в виду твою поездку на юг. Всякий раз, стоит тебе разозлиться, как ты собираешься ехать. Зачем?

— Я же говорил — найти парней, кумекающих в телевидении.

— Но зачем?

— Тебе не понять.

— Попробуй, объясни. Вдруг я смогу тебе помочь?

— Ничего ты не сможешь. Ты девушка.

— Это не так уж плохо. По крайней мере выслушаю. Разве мы не друзья? Ну, выкладывай.

— Когда все произошло (рассказывал Майо), я был в Беркшире с Джилом Уаткинсом. Джил — мой приятель, отличный парень и светлая голова. После окончания Массачусетского политехнического он стал главным инженером или еще кем-то на телевизионной станции в Нью-Хейвене. У Джила был миллион хобби. — В том числе спил… спел… Не помню. В общем, исследование пещер.

Итак, мы зашли в ущелье в Беркшире и на целую неделю зарылись под землю, пытаясь найти исток какой-то реки. У нас были спальники, еда и снаряжение. Потом на двадцать минут ошалел наш компас. Мы могли бы догадаться, но Джил понес всякую чушь о магнитной руде и прочую ахинею. И только когда мы в воскресенье вечером поднялись на поверхность, Джил сразу понял, что произошло.

— Боже мой, Джим, — сказал он. — Все-таки они своего добились. Они взорвали, и облучили, и отравили самих себя, а нам остается только вернуться в пещеру и пережидать там.

Ну, протянули мы, сколько могли, а потом снова вышли и поехали в Нью-Хейвен. Город был мертв, как и все остальное. Джил поковырялся в радио, но в эфире стояла тишина. Тогда мы набрали консервов и объехали окрестности: Бриджпорт, Уотербери, Хартфорд, Спрингфилд, Провиденс… Никого. Ничего. Мы вернулись в Нью-Хейвен и обосновались там.

То была неплохая жизнь. Днем мы добывали запасы и возились с домом, а вечерами после ужина Джил пускал станцию. Она работала на аварийных генераторах. Я шел к себе в бар, протирал стойку и включал телевизор — Джил специально установил для него генератор.

Отличные передачи устраивал Джил. Начинал он с новостей и погоды, которую вечно неверно предсказывал. У него и было-то, что какой-то «Альманах фермера» да древний барометр, похожий на часы, висящие у тебя на стене. То ли барометр был испорчен, то ли их там в политехническом плохо учили… Потом Джил передавал вечернюю программу.

В баре на случай налета я держал дробовик. И теперь, когда мне что-нибудь не нравилось, я просто стрелял в экран, выбрасывал телевизор за дверь, а на его место ставил другой. У меня в кладовой их были сотни. Два дня в неделю я только и делал, что пополнял запасы.

В полночь Джил вырубал станцию, я закрывал бар, и мы встречались дома за чашкой кофе. Джил спрашивал, сколько теликов я подстрелил, и смеялся. Я спрашивал его, что будет на следующей неделе, и мы спорили о… э-э… о всяких там запланированных фильмах и спортивных матчах. Я не очень любил вестерны и просто ненавидел разные заумные политические обозрения.

Но все пошло насмарку. Через несколько лет у меня остался единственный телевизор, и так я попал в беду. В ту ночь Джил крутил жуткий рекламный ролик, где какая-то красавица выходила замуж с помощью хозяйственного мыла. Естественно, я потянулся за дробовиком и опомнился только в последнюю минуту. Потом он передавал ужасный фильм о непризнанном композиторе, и повторилось то же самое. Когда мы встретились дома, я был весь издерган.

— Что стряслось? — спросил Джил.

Я рассказал.

— А мне казалось, тебе нравятся наши передачи, — удивился он.

— Только когда я мог стрелять. Пожалуйста, войди в мое положение, давай что-нибудь поинтереснее.

— Посуди сам, Джим. Программа должна быть разнообразной — кое-что для каждого, на любой вкус. Если тебе передача не по душе, переключи на другой канал.

— Ха, ты ведь отлично знаешь, что у нас в Нью-Хейвене всего один канал!

— Тогда выключи его совсем.

— Я не могу выключить телевизор в баре, можно растерять всю клиентуру… Джил, ради Бога, неужели обязательно передавать такие отвратительные мюзиклы — с танцами, пением и поцелуями на башнях танков?!

— Женщинам нравятся военные фильмы.

— А реклама: красавицы, заглядывающиеся на колготки и курящие…

— Вот что, — перебил Джил, — напиши на станцию письмо.

Так я и сделал. А через неделю получил ответ: «Уважаемый мистер Майо, мы очень рады, что Вы находитесь в числе наших постоянных зрителей. Надеемся, что Вы и впредь будете с интересом следить за нашими передачами. Искренне Ваш, Гилберт О. Уаткинс, директор».

Я показал письмо Джилу, и тот пожал плечами.

— Видишь, Джим, — сказал он, — им все равно, нравится тебе программа или нет. Лишь бы ты ее смотрел.

Следующие несколько месяцев были для меня сущим адом. Я не мог выключить телевизор и не мог без содрогания его смотреть. Собрав всю силу воли, я едва удерживался от стрельбы. Я стал крайне нервным, вспыльчивым и понял, что необходимо что-то предпринять, а не то совсем спячу. Поэтому однажды я принес ружье домой и застрелил Джила.

На следующий день я почувствовал себя немного лучше, и по пути на работу даже насвистывал бодрый мотивчик. Я отпер бар, включил телевизор и… Ты не поверишь — он не заработал! Во всяком случае, не было картинки. Не было даже звука. Испортился мой последний телевизор.

Теперь ты знаешь, почему я спешу. Мне нужно найти мастера.

После того как Майо закончил свой рассказ, наступило долгое молчание. Линда внимательно глядела на него, пытаясь скрыть предательский блеск в глазах. Наконец с наигранной беззаботностью она спросила:

— Где он достал барометр?

— Кто? Что?

— Твой друг Джил. Свой античный барометр. Где он его достал?

— Понятия не имею.

— Говоришь, как мои часы?

— Ну вылитая копия.

— Французский?

— Не могу сказать.

— Бронзовый?

— Вероятно. Как твои часы. Это бронза?