Но это все — и спокойная река, и три маленькие хижины, и дом на холме — осталось в прошлом, ушло навсегда…

Мона беспокойно ворочалась во сне. Ей снились тревожные сны, она много раз просыпалась от того, что сердце бешено стучало.

Проснувшись на этот раз, она широко раскрыла глаза и уставилась в темный потолок, прислушиваясь к тишине. В соседней комнате спали тетя Грейс и дядя Джеймс. Тим Хопкинс постелил себе в большой кладовой при кухне. В эти тревожные дни белые поселенцы, которые еще не покинули Кению, пытались держаться как можно ближе друг к другу.

Мона напряженно прислушивалась. Сердце ее колотилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. Действительно ли она услышала какой-то звук, или ей почудилось?

Но ведь дом надежно заперт; Джеймс и Марио об этом позаботились. А вокруг полно солдат.

Она подняла голову от подушки и вгляделась в силуэт колыбельки, стоящей в ногах ее кровати. Ее дочка, радость всей ее жизни, мирно спала невинным младенческим сном.

В этот момент лунный свет, льющийся в комнату из окна, перегородила какая-то тень. У Моны перехватило дыхание, она резко села в постели, затем, схватив пистолет, вскочила с кровати и включила свет.

И закричала.

Перед ней стояли двое May May. Один был с бородой и длинными волосами, у другого было очень знакомое и родное лицо. Моне казалось, что они заполнили собой все пространство маленькой спальни. Она подняла пистолет, готовая выстрелить. И тут ее глаза встретились с глазами бородатого.

— Дэвид? — прошептала она.

Он уставился на нее. На его лице появилось растерянное выражение.

Она перевела взгляд на второго. Это был Марио! Вернее, лицо, такое знакомое, без сомнения принадлежало Марио, но глаза! Абсолютно дикие, бешеные глаза буквально сковали ее ужасом. Внезапно Мона поняла: они пришли за ее ребенком.

— Нет, — зашептала она. — Дэвид, не делай этого! Это наш ребенок! Это твоя дочь!

Он заглянул в колыбель. У него было лицо человека, который вдруг очнулся от глубокого сна. Казалось, он потерял ориентацию, не понимал, кто он и как здесь оказался.

— Дэвид! — закричала она. — Ты не получал моих писем!

В этот момент Марио стремительно бросился к колыбели и выхватил оттуда Мамби.

— Нет! — закричала Мона. Она выстрелила. Пуля попала в стену.

Марио поднял пангу чтобы бросить ее в Мону. Дэвид перехватил его руку, но Марио отбросил его назад, и Дэвид, тяжело ударившись о стену, сполз вниз, оглушенный.

Дверь распахнулась, и в спальню ворвался Джеймс с дубинкой в руках. Он метнул ее в Марио, но панга настигла его быстрее. Схватившись за шею, Джеймс рухнул на колени.

Мона бросилась к Марио и попыталась вырвать из его рук ребенка. Он вывернул ее руку, выхватил пистолет и выстрелил, но промахнулся.

В этот момент Дэвид снова вскочил и начал бороться с Марио. Тот ослабил свою хватку и выронил девочку, которая упала на пол прямо среди ног борющихся мужчин.

Мона, стоя на четвереньках, пыталась дотянуться до дочери.

Выстрелил пистолет в руках Марио. Дэвида отбросило назад, он схватился за грудь.

Мона кинулась к нему. Дэвид упал ей на руки.

Раздался еще один выстрел. На пороге стояла Грейс Тривертон, обеими руками держа пистолет. Она снова выстрелила, и Марио замертво рухнул на пол.

Доктор Натан тихонько закрыл дверь в спальню Грейс и сказал:

— Теперь она уснет. Я дал ей успокоительное.

— Да, — только и смог ответить Джеффри. Он будто онемел от горя. Когда ему позвонили, он на бешеной скорости помчался сюда из Килима Симба, но опоздал буквально на несколько минут. Его отец скончался от ранения, нанесенного ему пангой.

Тим Хопкинс появился на месте разыгравшейся трагедии уже после того, как раздался последний смертельный выстрел. Он только сейчас очнулся от ступора и растерянно оглядел кухню, заполненную людьми. Там было много военных, которые с пристрастием допрашивали полусонных кикую. Выяснилось, что Марио и был тем, кто проводил обряд принятия клятвы в округе. Но какое отношение к May May имел Дэвид Матенге, никто, похоже, не знал.

— Кстати, — вспомнил Тим. — А где Мона?

— Не знаю и знать не хочу. — Джеффри по-настоящему сейчас ненавидел ее. Ведь это все из-за нее случилось. Он был рад, что ее черномазый любовник мертв, как и их ребенок-полукровка. Джеффри не сомневался в том, что она понесла заслуженное наказание.

— Прошу прощения, сэр, — сказал один из солдат. — Если вы имеете в виду леди Мону, то она некоторое время назад вышла из дома и направилась вон туда, по этой тропинке.

Тим выглянул в открытую дверь. Томми показывал в сторону Белладу.

— И ты дал ей уйти? Идиот!

Он выбежал из дома и помчался по деревянной лестнице, ведущей вверх по поросшему травой склону.

Наверху он немного задержался и осмотрелся. Стояла ясная ночь, на небе сияли полная луна и яркие звезды. В лунном свете были отчетливо видны бесчисленные ряды пожухших, гибнущих кофейных деревьев с неубранным урожаем, уходящие вдаль, к серебристой горе Кения, окутанной туманами. Он повернулся к дому Моны. Света в доме не было, но задняя дверь была открыта.

Войдя в дом, он прислушался. Со второго этажа доносились какие-то звуки. Тим пробежал сквозь темные комнаты, перепрыгивая через две ступеньки, помчался на второй этаж. Оказавшись в мрачном коридоре, в котором пахло сыростью и плесенью, он увидел, что из-под двери одной из комнат пробивается тоненькая полоска света.

Распахнув дверь, Тим обнаружил Мону в пыльной комнате с паутиной в углах, куда, похоже, уже много лет никто не входил. В центре возвышалась огромная старинная кровать с балдахином, покрывало с оборками пожелтело от времени. Мона стояла на коленях перед трюмо, сплошь заставленным бутылочками с давно высохшими духами, и лихорадочно рылась в одном из выдвижных ящиков.

— Мона, — просил он, — что ты делаешь?

В одной дрожащей руке она держала фонарик, а другой, как одержимая, перебирала кружева, шелк и атлас.

Присев рядом с ней на корточки, Тим тихо повторил:

— Мона, что ты делаешь?

— Никак не могу найти… — ответила она.

— Чего ты не можешь найти?

— Я… я не знаю. — Она выбрасывала из ящика пеньюары, изящные ночные рубашки розового цвета, невесомое, как паутинка, белье. — Но оно должно быть здесь.

Он осмотрелся. Мона, похоже, уже успела перерыть все ящики, на полу повсюду валялись вещи: одежда, бумаги, фотографии. Он похолодел, сообразив, что это спальня леди Роуз, которую заперли много лет назад. И тут же вспомнил ночь, когда убили графа, и как он в отчаянии несся на велосипеде.

— Мона, — ласково произнес он. — А что именно ты здесь ищешь?

— Я не знаю. Но это должно быть здесь. Это было здесь когда-то… — Она заплакала.

Тим обнял ее и попытался утешить. Мона повернулась и уткнулась ему в грудь. Он поднял ее на ноги и крепко сжал, а она рыдала, кричала, выплескивая наружу свое горе и отчаяние.

— Как мне больно! О боже, Тим, как больно!

Тим не знал, что и сказать. Но он прекрасно понимал, что она сейчас чувствует, потому что и сам чувствовал то же самое тогда, много лет назад, когда, придя в себя, узнал, что Артура больше нет, что он умер, спасая его жизнь.

— Тим! Тим! — рыдала она, уткнувшись ему в шею. — Обними меня! Пожалуйста, обними меня! Не оставляй меня одну!

Он еще крепче обнял ее. Она прижалась к нему. На его глазах выступили слезы, это были слезы сочувствия, слезы, вызванные собственными воспоминаниями.

— Я чувствую такую боль, — шептала она. — Я не могу это вынести.

Она прижалась губами к его рту. Он позволил ей поцеловать себя.

— Не оставляй меня, — молила она, — я этого не вынесу.

Он плакал вместе с ней, с новой силой переживая ту давнюю боль, горюя о пустых, лишенных любви годах, прошедших после смерти Артура. Она обмякла в его руках, будто у нее больше не было сил стоять на ногах, и он подвел ее к пыльной кровати, которая в 1919 году проделала такой долгий путь из Белла Хилл.