Пока мы разговаривали, слуга принес только что появившееся на улицах приложение к «3000 году», нашему сопернику. В нем оказалась действительно сенсационная новость.
«По телефону из Лондона, 1-ое октября, 3 часа:
Черная Черепаха Джима Кеога появилась над Трафальгар-Сквером.
Неожиданно вынырнув из тумана, она свалила выстрелом из своего орудия статую Нельсона.
Пушки Конногвардейской Казармы дали залп, но дьявольский аэрокар исчез так же быстро, как появился. Предполагают, что это только прелюдия к появлению немецких аэрокаров. На бирже паника».
Заметка сопровождалась ядовитым примечанием: «Вот подходящий случай для хвастуна, обещавшего вчера уничтожить Джима Кеога, отправиться искать его в туманах Англии».
«Да, так я и сделаю!» — подумал я. — «Если действительно германская воздушная эскадра намерена осадить Лондон, то и „Сириус“ будет действовать там же — стало быть, в Париже мне делать нечего».
Я спросил по мегафону нашу редакцию, подтверждается ли сообщение «3000 года». Да, оно оказалось верным. Я узнал больше: Англия просила немедленной помощи французского воздушного флота и наша аэроэскадра, стоявшая в Лангре, должна была завтра отправиться в Лондон, за исключением десяти аэрокаров, охранявших Париж.
Я решил тоже отправиться. Но возникало серьезное затруднение. Пилот «Южного», Морель, поступил в действующую армию; оба его помощника, резервисты, были на днях призваны на службу. Сколько времени пройдет, пока мне удастся набрать новый персонал?
В этом затруднительном положении я вспомнил о японцах Реальмона. Еще утром я прочел в газете, в числе прочих новостей, о прекращении пароходного сообщения с Лондоном. Стало быть, японцам придется засесть в Париже и, вероятно, они рады будут воспользоваться «Южным».
Дело уладилось к общему удовольствию. Оказалось, что японцы умеют управлять аэрокаром и мое предложение пришлось им как нельзя более кстати. Их было пятеро: старший, капитан Мурата, и его четверо товарищей — Сикава, Нарабо, Мотоми и Вами. Все они увлекались аэронавтикой и были в восторге от представлявшейся возможности применить свои познания на практике, быть может, на войне.
Не менее доволен остался г. Дюбуа, когда я сообщил ему о своем плане.
— О, это превосходно, ничего лучше придумать нельзя! — одобрил он. — Японский экипаж; это еще более увеличит интерес предприятия в глазах публики. Мы немедленно выпустим приложение, в котором сообщим, что вы отправляетесь завтра утром на «Южном», с командой японских специалистов, в погоню за бандитом…
— Нужно ли это? — рискнул я перебить.
— О, непременно, непременно! Разве мы делаем тайну из этого предприятия? С какой стати вам улетать втихомолку? Вы отправляетесь исполнить обещание, данное народу… Воображаю, с каким лихорадочным нетерпением будет ожидать публика дальнейших номеров «2000 года». Мы оставим за флагом всех наших соперников… Друг мой, вы истинный герой, верный сын Франции. Вы мне напоминаете Тезея, отправляющегося на борьбу с Минотавром; Язона, стремящегося за Золотым Руном; Роланда, Лоэнгрина, Орлеанскую Де…
— Помилосердствуйте, патрон!..
— Ну, ну, наши сотрудники сумеют найти подходящие сравнения. Я деловой человек, не литератор… Да, это будет великая заслуга перед Францией. Интересы отечества прежде всего! Я уверен, уверен, что ваше смелое предприятие увенчается успехом и, когда его описание появится в газете… друг мой! Вы представляете себе тираж этого номера?!
Правду сказать, я еще не задумывался об этой стороне дела. Я лучше, чем кто-либо, мог судить о качествах «Сириуса» и почти безумном характере моего предприятия. Но воспоминание о грубом и гнусном насилии, которому я подвергся, о чудовищном преступлении, которое бандит совершил моей рукой, преследовало меня сильнее, чем когда-либо, после неудачи проекта покупки «Сириуса»; оно жгло меня и не давало покоя… Я помнил слова Кеога о слабом месте его машины, на верхней стороне «Сириуса». Значит, все дело в том, кто поднимется выше. А «Южный», построенный перед самой войной, почти на днях, представлявший собой последнее слово аэротехники, мог забираться на чудовищную высоту. Стало быть, успех не невозможен…
Остаток дня я посвятил снаряжению «Южного». Мы запаслись бомбами, зажигательными ракетами и прочими принадлежностями, которые нам выдали из арсенала без затруднения, по протекции патрона. Пробный полет над Парижем показал, что мои японцы управляются с аэрокаром не хуже самого Мореля. Решено было, что они останутся на ночь при аэрокаре, а завтра утром залетят за мной и Пижоном на террасу «2000 года», куда мы явимся к назначенному времени.
Обо всем этом публика была предупреждена в вечернем приложении к нашей газете; и на другой день, в 8 часов утра, мы тронулись в путь с террасы при оглушительных криках бесчисленной толпы, напутствовавшей нас пожеланиями успеха.
Перелет совершился вполне благополучно. По дороге мы нагнали нашу воздушную эскадру, явились в Лондон одновременно с ней и видели торжественную встречу, устроенную лорд-мэром и олдерменами в их пышных архаических костюмах. Нам отвели ангар в Сайденгэм-Парке, где остановилась французская эскадра, и ее начальник, адмирал Троарен, согласился причислить «Южный» к своему флоту как волонтера и поручить мне расправу с Кеогом. Впрочем, он не придавал никакого значения «Сириусу».
— Ваш Кеог не выдержит и десятиминутного столкновения с нами, — сказал он презрительно. — Увидите это завтра же — если завтра дойдет до дела…
Я не стал спорить.
Об экипаже для «Южного» мне не пришлось думать. Мои японцы имели разрешение от своего посла принимать участие в военных действиях и сам капитан Мурата обратился ко мне с просьбой позволить им остаться на «Южном», так как небольшой, подвижной аэрокар интересовал их больше, чем гигант нашего флота и казался более рациональным типом.
Я, со своей стороны, не мог и пожелать лучшего экипажа. Их искусство в маневрировании, ловкость, проворство, сообразительность и хладнокровие были просто поразительны.
Лондон имел уже вид осажденного города, хотя осада собственно еще не начиналась, если не считать налетов Джима Кеога. За несколько часов до нашего прибытия, он снова показался над городом; пустил несколько гранат в церковь Св. Павла и исчез так же быстро, как появился. Пока его нападения не причинили большого ущерба, но в городе было много немецких шпионов, высматривавших слабые места; существовала опасность, что их сигналы облегчат ему и ожидавшим немецким воздушным судам. Что касается этих ожиданий, то они превратились в полную уверенность. Сведения, полученные от шпионов, не оставляли никаких сомнений. Немецкий воздушный флот, подготовленный частью на равнине Шлезвига, частью на Гельголанде, должен был не сегодня-завтра отправиться в Лондон. Замедление на несколько дней произошло вследствие подвига наших «людей-крабов» в устье Эльбы, задержавших отправку плоскодонных судов. Тем не менее от нее не собирались отказаться; по-прежнему предполагалось осуществить комбинированную воздушно-морскую экспедицию. Попытка английского флота бомбардировать Гельголанд не имела успеха вследствие множества торпед, которыми было усеяно море вокруг острова.
Значительная часть Лондонского населения уже перекочевала в подземные галереи, в «Moletown», т. е. «Город Кротов», как прозвали его газеты.
Мы посетили эти галереи с сотрудником нашей газеты, г. Джонсоном, любезно взявшим на себя роль нашего провожатого. Они имели восемь метров в диаметре и разделялись на две части: одна, более широкая, служила улицей, по которой могли двигаться пешеходы, велосипедисты, автомобили; другая, поуже, разделенная на два яруса, представляла как бы бесконечную спальню, перегороженную местами поперечными стенками. Сюда могли укрываться на ночь жители квартала, находившегося над галереей; многие, впрочем, устроились уже здесь на постоянное место жительства, памятуя поговорку: «в тесноте, да не в обиде». Вообще, настроение жителей было подавленным, гораздо более тревожным и близким к панике, чем у нас в Париже, где публика разгуливала в своих бутафорских латах, подтрунивая сама над собой и над всем. Здесь не то; население, привыкшее считать себя в безопасности от неприятельского нашествия под охраной океана и сильнейшего в мире флота, упало духом, когда оказалось, что эта охрана бессильна против вторжения. Многие проводили под землей и день и ночь, лишь изредка решаясь высунуть нос наружу. Вообще эти ярко освещенные электрическими лампами галереи кипели жизнью. Местами они были загромождены мебелью и разными пожитками публики, еще не успевшей устроиться; в части, отведенной для движения, сновала толпа, медленно двигались автомобили. Хорошо устроенная вентиляция, сточные трубы, проложенные вдоль галерей, и другие гигиенические приспособления делали их вполне обитаемыми. Мы прошлись по этим улицам, где уже действовали конторы, лавки, кафе, и полюбовались на работу машин, сверливших новые галереи. Огромные кривые ножи, приводимые в движение электрическим током, двигались с невероятной быстротой, точно огненное колесо фейерверка; только вместо снопа искр сыпалась непрерывным потоком земля, падая на бесконечное полотно, уносившее ее далеко. В какие-нибудь четверть часа галерея углубилась на наших глазах на целый метр. Двести таких машин работали без перерыва, денно и нощно, с первого дня войны. Грунт, «лондонская глина», на которой расположен город, однородная и лишенная камней, облегчала эту работу.