1

Рейн Джекобс стояла, съежившись, под куском брезента, которым накрыл ее один из полицейских, держа рукой его край над неподвижным тельцем ребенка, распростертым в неестественной позе. Но и под этот трепещущий полог ветер все-таки заносил колючие ледяные крупинки.

Она пожертвовала своим пальто, надеясь согреть мальчика, хотя у самой постукивали зубы, усиливая боль в подбородке. Ныли и колени, которыми она крепко ударилась о холодную мостовую, и все же Рейн, придерживавшая одной рукой сложенный платок на ушибе лица, словно не замечала собственных страданий и все ее внимание было приковано к маленькой жертве происшествия.

На вид мальчику было чуть больше двух лет. Дрожа все телом, может быть, не столько от холода, сколько от страха, она не отрывала глаз от пострадавшего малыша, от его недвижных бровей и ресниц, маленького круглого ротика с приоткрытыми губами, обесцвеченными болевым шоком. Вот уже свежая царапина на его щеке стала набухать кровью. Рейн склонилась ниже и, еле касаясь, бережно избегая малейших повреждений на нежной коже, поглаживала, двигаясь подушечками пальцев ото лба, его волосы, красивые и невесомые, похожие на пряди кукурузных рыльцев, выбившихся из молодого початка. При этом она шептала что-то ласковое и сострадательное, чего ребенок, не подававший признаков сознания, по-видимому, не мог слышать, как и ощущать ее прикосновений. Но все равно ей казалось необходимым что-то делать хотя бы для того, чтобы справиться с нарастающим чувством ужаса перед возможным трагическим исходом.

Другая жертва происшествия, завернутая в одеяло, принесенное из полицейской машины, лежала всего в нескольких шагах от Рейн. Через просветы между суетящимися над пострадавшей фигурами можно было заметить, что при всем своем жалком состоянии эта женщина сохраняла черты неординарной внешности: тонкий абрис красивого лица с просвечивающими синими прожилками на веках закрытых глаз, пламенная шапка коротких кудрявых волос, таких же ярких и блестящих, как и у самой Рейн, но теперь резко контрастировавших с мертвенно-бледной кожей лица.

По этой пугающей бледности Рейн сразу поняла, что все хлопоты людей в униформе здесь будут тщетны — бедняжку надо как можно скорее доставить в больницу. И словно откликаясь на эту мысль, где-то вдалеке действительно завыла сирена санитарной машины.

«Слава богу!» — подумала Рейн и почувствовала, как мучительный страх, сжимавший горло своими ледяными пальцами, немного ослабил хватку, позволил что-то соображать и вспомнить.

«С чего же все это началось? — Рейн перебирала в памяти прошедшие события. — Да, с этой непростительной глупости — выехать в такую погоду!» Почему-то представилось, что пасмурный осенний день с самого начала предвещал беду. Потом и впрямь час от часу становился все более хмурым и неведомо чем грозящим. Моросивший утром дождь перешел в мокрый снег, превращавшийся в корку льда на мостовой, глубоко промерзшей в течение длинной ноябрьской ночи.

К несчастью, Рейн выбросила из головы все эти неприятные предзнаменования, как только побывала в конторе Гавина Рейнолдза и вышла оттуда сильно возбужденной и озабоченной свалившимися на нее неотложными делами (теперь-то ей они казались совершенно пустяковыми). По привычке села за руль, тем более что управление машиной ее действительно всегда успокаивало, вносило порядок в деловые размышления.

Может быть, такая же неосмотрительность побудила отправиться в путь и эту лежащую навзничь молодую женщину, чем-то очень похожую на нее, Рейн? Во всяком случае, обе не подумали, что на льду могут не сработать тормоза, и вот на перекрестке маленький потрепанный «фольксваген» проскочил на красный свет столь неожиданно, что Рейн, отчаянно нажавшая на тормозную педаль, так и не сумела избежать столкновения. За секунду до него она успела различить за стеклом искаженное лицо, показавшееся ей безумным. Затем на голову обрушился тупой отключающий удар.

Странно, что после него Рейн почему-то удержала в памяти, как ее «мустанг» занесло «юзом», и он встал поперек дороги с разбитой фарой и смятым крылом, но зато никак не могла вспомнить, как она из него выбралась и откуда в ее руке оказался аккуратно сложенный белый платок, который она прижимала к ушибленному виску. Впрочем, эти недоумения тут же отошли прочь перед чувствами смятения и жалости, когда она увидела, что синий «фольксваген» разбит и перевернут, а постовые заняты извлечением из него пострадавших.

Заметив, что Рейн двинулась было на помощь, шатаясь на неслушающихся ногах, от столпившихся у «фольксвагена» отделился полицейский офицер и быстрыми шагами приблизился к ней.

— Мисс Джекобс? — произнес он, назвав ее имя, хотя она и не припоминала, чтобы ей пришлось предъявлять свои документы. Взглядом опытного в подобных ситуациях человека он окинул ее, по-видимому, пытаясь найти признаки не обнаруженных ранее повреждений, но не увидел ничего серьезного. Только ее серые глаза все еще оставались полными невыплаканных слез, а красивые губы были плотно сжаты, как бывает у женщин, которые хоть и страдают, но владеют собой.

— О, я вижу у нас уже все о'кей! Вот ваш экземпляр протокола о несчастном случае. Ответственности за него вы нести не будете, но вам следует обязательно известить вашу страховую компанию, — успокаивающе проговорил полицейский и любезно позволил Рейн приблизиться к телам пострадавших, уложенным прямо на мостовой. Здесь он еще раз пристально посмотрел ей в лицо, перевел взгляд на водительницу злосчастного «фольксвагена» и снова на нее. Казалось, он хотел что-то сказать, но сдержался. Тогда Рейн сразу не догадалась, что усталого и ко всему привычного стража порядка поразило удивительное сходство обеих женщин, у которых по какому-то странному совпадению даже прически были почти одинаковы.

Несмотря на все старания полицейских, обученных навыкам оказания первой помощи, с несчастной, очевидно, было все кончено. Щемящий ком подкатил к горлу Рейн, и она сквозь пелену наконец-то сорвавшейся с ресниц соленой влаги с трудом прочитала в протоколе имя той, которая — при бо´льшем везении — могла бы сейчас стоять на ее месте, у тела ее самой, застывшего и бездыханного: «Мелани Томпсон, 21 год».

Вероятно, губы Рейн при этом шевелились, а может быть, она произнесла имя вслух, но только офицер нарушил скорбное молчание:

— Это почти все, что можно было узнать из водительского удостоверения, мисс. Кстати, протокол объяснит агенту вашей компании, что вы здесь ни при чем. Девушка выехала на красный свет. Случайно или из-за ее небрежности отказали тормоза — неважно. Нарушены правила и она виновница случившегося. Ущерб возместят…

Рейн слушала и как будто не слышала. Но почему-то кивнула, хотя, будь она и в более уравновешенном состоянии, ей бы претил разговор о мзде за повреждения собственной машины в такой страшный час. Ей представилось, что полицейский кощунствует, забывая о, возможно, погибающей или уже погибшей «виновнице». Но она по необъяснимой причине пошла на такое же кощунство, спросив: «Кто известит семью?» и добавив уж совсем «предательски»: «Я чувствую, что должна поговорить с ними сама»…

В ответ последовали казенные доводы полицейского, что, мол, поскольку пострадавшая не живет в здешней округе, ее близких придется еще поискать. И пока он бормотал свои прописи, Рейн непроизвольно перевела взгляд на полицейских, сгрудившихся над другим телом, судя по всему, совсем маленьким — уж очень плотно скрывали его кожаные штаны и высокие ботинки полисменов дорожной службы. «Это ребенок!» — молнией пронеслось в голове Рейн, и она вскрикнула, как от ожога.

— Мальчик еще дышит, мисс, — сказал полицейский… Вот, кажется, и все, что было до этой минуты. Нет, укутывая малыша пальто, еще сохранившим ее тепло, она спросила:

— У него сломана нога, не так ли?

Офицер тяжело вздохнул и отвел глаза в сторону. Слегка выпяченная нижняя губка ребенка — не стертый даже забытьём признак гримасы боли, неестественно вывернутая ступня, обутая в легкую туфельку, не давали повода для оптимизма.