- Ешь, уродина. И больше, чтоб мне тут припадки не разыгрывала.

   Снова кивок.

   Чернушка медленно начала есть. Она знала, что эта похлебка, которую ей готовили раз в несколько недель, навариста, жирна, но вовсе не так вкусна, как кажется. Не могли родственники убить ее открыто, травили потихоньку.

   А Зария каждый раз пользовалась единственным своим умением - отводить глаза - чтобы эту похлебку не есть. Но сегодня... она вычистила всю чашку, добросовестно и медленно жуя. Пусть так.

   И на языке стало приторно-горько, а сердце затрепыхалось так сильно, будто бы девушка бегом преодолела долгий путь в гору. Медленно она встала из-за стола, одолеваемая ознобом, накинула на плечи полушалок и побрела в "Кабаний Пятак". А то опять Багой бранить станет. Да и Василисе достанется...

   Чернушка плелась по улице, не слыша ничего, кроме шума в ушах. Медленная тягучая боль расползалась по телу. Дышать стало тяжелее, воздуха, словно, не хватало. Но все же Зария смогла доковылять до корчмы, пройти на кухню и здесь медленно сползти вдоль стены на лавку.

   - О, пришла! - обрадовалась Лиска. - Я уж заждалась. Там вон кисель кипит, крышку приоткрой, пока не убежал, а то Багой опять разорется. Вообще, он что-то постоянно моду взял нам с тобой выговоры делать, я сегодня возмущаться пойду. Надоел уже занудствовать. Да и помощник нам бы не помешал, а то, вон, ты вообще ноги еле таскаешь...

   Стряпуха продолжала что-то оживленно говорить, но молчаливая собеседница ее не слышала. Кое-как поднявшись, Зария мертвеющими руками взяла раскаленную крышку, сняла ее с кастрюли, а потом что-то загремело и девушка осела на пол. Сердце выпрыгивало из груди и каждый удар пронзал тело болью от которой хотелось кричать, да только не получалось - воздуха в груди стало совсем-совсем мало, какой уж тут крик.

   Пол вдруг покачнулся. Неужели...

   В этот самый миг, когда чернушка уже с благодарностью решила, что земные страдания, наконец-то, завершились, ее лица коснулись прохладные руки. Чуткие пальцы пробежали по обсыпанному ледяным потом лбу, разнося по телу блаженное оцепенение, тяжелую голову приподняли, вынуждая смотреть в прозрачные глаза... незнакомые, нечеловеческие.

   - Что болит? Что? - умирающую встряхнули.

   Инстинктивно Зария прижала руки к груди, стараясь уменьшить боль, и этого движения оказалось достаточно.

   Василиса отпрянула от помощницы, стремительным движением захлопнула кухонную дверь. Щелкнула тяжелая задвижка. Кухарка повернулась к плите и голой рукой сняла с огня котелок с кипящей в нем похлебкой - отставила в сторону. Щелкнула пальцами над пламенем, и оно вдруг из бледно-оранжевого стало зеленым и заревело так, словно могло прожечь насквозь железо и камень. Бух! Горшок с полки опустился в руки стряпухе. Шмяк! Деревянный ковшик опрокинулся, расплескивая воду. Снова щелчок пальцами и холодная вода яростно забурлила.

   В движениях Лисы не было суеты, только спокойная выверенная стремительность. Она не смотрела по сторонам, не оборачивалась, не шарила в поисках того или иного предмета, лишь руки порхали, снимая с полок то одно, то другое.

   Вот еще один щелчок пальцами и кухарка, что-то неслышно приговаривая, начала бросать в бурлящий горшок возникающие прямо из воздуха травы.

   Не будь Зарии так плохо - она бы уже, захлебываясь ужасом и криком: "Колдунья!" - выбежала с кухни. Но, увы, сейчас девушка лишь тихонько поскуливала, глядя с пола на творящееся среди бела дня беззаконие. Еще один резкий щелчок пальцами - и в котелке что-то булькнуло, а по кухне разнесся запах смородины. Стряпуха проворно налила немного отвара в глубокую кружку и шагнула к Зарии.

   - Пей!

   Одной рукой она приподняла девушку, а другой поднесла к ее губам колдовское варево. Чернушка замычала и начала отчаянно мотать головой, рискуя расплескать только что приготовленное зелье.

   - Пей, не то силой заставлю! - в голосе Василисы прозвенела сталь.

   Испугавшись угрозы, а может, просто не имея более сил противостоять тому, кто заведомо сильнее, Зария осторожно пригубила. Питье оказалось прохладным и ароматным. Каждый новый глоток облегчал боль, заставлял кровь быстрее бежать по жилам, бодрил, наполнял силами. Казалось - вот-вот встанешь и горы свернешь.

   А на вкус это был обычный чай, из тех, что хозяйки готовят всю весну и лето - щавель, листья мяты, малины, смородины... Чуть-чуть сладковатый и бодрящий. Но в нем был запах молодой листвы и весенней земли, ландышей и дождя, земляники и сосновой смолы. Невозможно описать, но Зарии казалось, будто она пьет лето! Жаркое, грозовое, ягодное, с яркими радугами...

   Вот тонкие пальцы вцепились в кружку. Девушка судорожно делала глоток за глотком, давясь, почти захлебываясь, повинуясь безумному, неодолимому, упоительному желанию жить. Чужие глаза бесстрастно наблюдали за ней, но вот чернушка сделала последний глоток, Васька моргнула... и снова стала прежней - беззаботной болтушкой с ямочками на щеках.

   - Непутевая ты! - напустилась она на свою подопечную. - Совсем балда? Не евши, из дома выходить? Садись, я лепешек нажарила. Сейчас перекусишь, сразу лучше станет. У меня так раньше было, проспишь на занятия, подскочешь, побежишь, даже стакан воды не выпьешь, а потом ка-а-ак скрутит - и тошнота, и дурнота, и пятна белые перед глазами... Есть надо по утрам.

   Держа эту нравоучительную речь, она продолжила возиться у плиты.

   Ну да. Есть. Зария с опаской покосилась на Лису, а когда стряпуха вышла из кухни во двор, сорвалась с места и шатающимся бегом влетела в зал харчевни. Взгляд привычно выцепил среди сидевших дэйна, и девушка уже кинулась к нему, но...

   "Маги и колдуны - зло. Всякий, кто приютит мага - преумножает зло. Дэйны - единственные спасители".

   "Непутевая ты!"

   "Всегда открывайте дверь дэйну".

   "Сейчас перекусишь, сразу лучше станет".

   Не могла.

   Видимо, она и правда - проклятый всеми урод, раз не может подойти к дэйну и отдать ему Василиску. Не подругу, не родственницу, чужую странную девку, но... ничего плохого ни разу наследнице лантей не сделавшую. А в жизни Зарии таких людей не было. Может, только Багой... на свой лад.

   И вот как этих двоих предашь? Одна - колдунья, другой - корчмарь, колдунью приютивший и - страшно подумать даже! - позволявший ей стряпать для стольких людей!

   А вот она - Зария - ненавидимая всеми, но ничего плохого только от этих двух людей не видевшая. Как подойти, как наушничать? Что сказать? Да и надо ли? Не заметил дэйн колдовства - сам виноват. Этим нехитрым доводом оправдав себя, хромоножка вернулась на кухню и принялась чистить лук.

Глен и темные делишки.

   Он очень любил ночь.

   Самое искреннее время суток.

   Ночью, под покровом темноты, каждый из живущих мог быть самим собой - колдуном или магом, гулящей девкой или вором, страстным любовником или неверной женой... Ночью никто не притворялся. Темнота не скрывала людские пороки, но выводила их на свободу, а луна изредка освещала, показывая то, что пытались утаить.

   Одним словом, он любил ночь за отсутствие добропорядочной лжи, за возможность быть тем, кем был на самом деле. Вором. Отступником. Сиротой. Колдуном-перевертышем. Человеком, которого никто не ждет. Тем, о ком никто никогда не заплачет. Да, ночь таким, как он, всегда нравилась больше дня.

   Запустив пальцы в волосы, он вздохнул. Никогда за всю свою жизнь не сидел ночью дома. С того самого дня, как его - ребенка - выкинули за порог в темноту и холод. Да, с той поры Глен проводил на улицах города каждую ночь.

   Страх? Нет. Свобода. Предвкушение.

   Воспоминания захлестнули волной, моля подчиниться зову ночи и выйти вон из тесной комнаты... мужчина еле слышно застонал и стиснул зубы, усилием воли отгоняя опасные мысли. Нельзя, нельзя. Сейчас никак нельзя.