ГЛАВА LIII

Назавтра под Каменец прибыл сам визирь во главе многочисленного войска — спаги, янычар и ополченцев из Азии. Поначалу, судя по скоплению силы. думали, что он намерен приступить к осаде, но целью его был только осмотр стен. Прибывшие с ним инженеры оглядывали крепость и валы. Против визиря на сей раз выступил Мыслишевский с пехотою и отрядом охочих конников. Снова сошлись они в единоборстве, и снова ко славе осажденных, хотя и не столь громкой, как накануне. Наконец визирь велел янычарам для пробы подступиться к стенам. Рев орудий потряс город и замки. Янычары, близко подойдя к расположению войск пана Подчаского, открыли оглушительную пальбу, но поскольку Подчаский тотчас ответил сверху весьма метким огнем и к тому же было опасение, что конница зайдет янычарам в тыл, те немедля ретировались по жванецкой дороге и воротились к главному войску.

Вечером в город прокрался чех, который был в услужении у янычар-аги и сбежал, получив от него палочные удары по пяткам. От чеха узнали, что неприятель обосновался в Жванце и занял обширное поле близ деревни Длужек. Беглеца допросили с пристрастием, как турки думают — возьмут они Каменец или нет? Тот ответил, что в войске царит бодрый дух и что пророчества благоприятны. Два дня назад перед султанским шатром взвился вдруг с земли как бы столб дыма, внизу тонкий, а кверху расширявшийся, как гигантская кисть. Муфтии пояснили, мол, явление это означает, что слава падишаха достигнет небес и что он и есть тот самый властитель, который сокрушит неодолимую доселе каменецкую твердыню. Это очень подняло дух в войске. Турки, продолжал перебежчик, опасаются гетмана Собеского и подкрепления, ибо издавна помнят, сколь небезопасно мериться силами с войском Речи Посполитой в открытом поле, — уж лучше с веницейцами воевать, с венграми, с кем угодно. Но поскольку им известно, что войска у Речи Посполитой кот наплакал, они надеются занять Каменец, хотя и не без труда. Каймакам Черный Мустафа вознамеревался тотчас на стены ударить, но визирь, он благоразумнее, хочет обложить город и засыпать его ядрами. Султан после споров склонился к мнению визиря, так что следует ожидать регулярной осады.

Так сказал перебежчик. Вести эти весьма огорчили и Потоцкого, и князя епископа, и подкомория подольского, и Володыёвского, и всех вообще старших офицеров. Они рассчитывали на приступы и надеялись, что город отразит их с большими для неприятеля потерями. Из опыта им известно было, что идя на приступ, осаждающие несут жестокий урон, что каждая отбитая атака ослабляет их дух и, напротив, придает силы осажденным. Как збаражским рыцарям в конце концов по нутру пришлось сопротивление, схватки да вылазки, так и каменчанам, глядишь, могли полюбиться сражения, если б они еще всякий раз завершались бы победой. Но регулярная осада, где главное дело — рытье апрошей, подкопы, накатыванье орудий на позиции, — может только изнурить осажденных, ослабит их дух и склонит к переговорам. На вылазки тоже рассчитывать трудно; оголять стены, снимая оттуда солдат, нельзя, а челядинцы и обыватели едва ли сумеют за стенами замка противостоять янычарам.

Рассудив так, старшие офицеры весьма огорчились, и счастливый исход обороны представился им куда менее вероятным. Да он и был маловероятным, и причина крылась не только в турецкой мощи, но и в них самих. Володыёвский как солдат не имел себе равных, но он не обладал величием вождя. Кто несет в себе солнце, тот способен зажечь всех вокруг, тот же, в ком пылает костер, хотя бы и яркий, зажигает лишь тех, кто рядом. Таков был и маленький рыцарь. Не умел он и не мог уделить другим от духа своего, как и передать свое искусство фехтования. Потоцкий, главнокомандующий, вовсе не был воитель, и вдобавок ему не доставало веры в себя, в других, в Речь Посполитую. Князь епископ в основном рассчитывал на переговоры; брат его больше руками работал, нежели головой. На подкрепление нечего было надеяться: хоть и велик был гетман Собеский, но сейчас бессилен. Бессилен был и король, да и вся Речь Посполитая.

16 августа подоспел хан с ордой и Дорошенко со своими казаками. Оба заняли необозримые поля вокруг Оринина. Суфангаз-ага в тот же день вызвал на переговоры Мыслишевского и посоветовал отдать город. «Если сделаете это незамедлительно, — сказал он, — можете рассчитывать на столь благоприятные условия, о каких дотоле в истории осад и не слыхивали». Князь епископ поинтересовался было, что это за условия такие, но на него в совете цыкнули, и татарам ответили отказом.

18 августа начали подходить турки, а с ними и сам повелитель. Раздались окрест морем безбрежным. «Ляшская» пехота, янычары, спаги. Каждый паша вел войско своего пашалыка: шли жители Европы, Азии, Африки. За ними двигался нескончаемый обоз с гружеными возами, в которые впряжены были мулы и буйволы. Многоцветным этим полчищам во всем разнообразии одежд и оружия не было конца и края. От рассвета до заката нескончаемо шли и шли, передвигались с места на место, расставляли войска, кружили по полям, разбивали наметы, занявшие такое пространство, что с башен и с самых высоких точек Каменца не видно было ни клочка земли меж холстинами. Казалось — выпал снег и покрыл округу. Табор разбивали под ружейную пальбу: прикрывающий работы отряд янычар не переставая обстреливал стены, оттуда отвечали неустанным орудийным огнем. Эхо гремело в скалах, дым возносился кверху, заслоняя небесную лазурь. До самого вечера Каменец наглухо был закрыт, разве что голуби могли из него вылететь. Обстрел прекратился, лишь когда первые звезды замерцали в небе.

В течение нескольких дней не утихал огонь, со стен и на стены направленный, нанося немалый урон осаждающим. Как только кучка янычар оказывалась на расстоянии выстрела, на стене тотчас же расцветало белое облачко дыма, пули сыпались на янычар, и они разлетались, как стайка воробьев, когда пальнешь по ним из дробовика пригоршней мелкой дроби. К тому же турки, не зная, как видно, что в обоих замках и в самом городе имеются дальнобойные орудия, слишком близко разбили свои шатры. По совету маленького рыцаря им дозволили это сделать; лишь когда пришла пора отдыха и солдаты, прячась от зноя, забились в шатры, крепостные стены отозвались немолчным грохотом. Поднялся переполох: пули рассекали холстину и колья, поражали солдат, разметывали обломки скал. Янычары в замешательстве и беспорядке, громко крича, обратились в бегство, опрокидывали шатры на своем пути, сея повсюду тревогу. Вот тут-то в их ряды и ворвался Володыёвский с конницей и принялся сечь янычар, пока мощные конные отряды не пришли им на подмогу. Обстрелом этим командовал Кетлинг, а ляшский войт Циприан, стоявший подле него, учинил наибольшие опустошения среди басурман. Он сам наводил орудие, сам прикладывал фитиль, а затем, прикрыв глаза рукою, наблюдал за последствиями выстрела, от души радуясь пользе от своего труда.

Турки меж тем вовсю копали апроши, насыпали шанцы и накатывали туда тяжелые орудия. Прежде, однако, чем они начали бить из пушек, к валам подъехал турецкий парламентер, поддев на копье послание султана. Осажденные отрядили драгун, кои тотчас же схватили турка и препроводили в замок. Султан призывал город сдаться, превознося до небес мощь свою и милость.

«Войско мое несчетно, — писал он, — как листва лесная, как песок морской. Взгляните на небо, и, узрив на нем звезды неисчислимые, ощутите страх в сердцах своих, и молвите друг другу: вот она, мощь правоверных! Поелику же я — милостивейший из владык и внук истинного бога, то и властью облечен я от бога. Знайте же, что к непокорным я ненависть питаю, и лучше, не сопротивляясь воле моей, сдайте город. Если же вы упорствовать вознамерились, то все, как один, от меча погибнете, ибо мне перечить никто из людей не посмеет».

Долго раздумывали, какой дать ответ на это послание, и отвергли как неполитичный совет Заглобы: псу хвост отсечь и таковой хвост султану отослать вместо ответа. Наконец решили отрядить с письмом Юрицу: он человек исправный и в турецком силен. А в письме том стояло: