Вид из моей комнаты не отличался ни красотой, ни широким горизонтом. Она выходила на задний двор. Обои были в голубых букетах на кремовом фоне. Кровать, два стула и стол составляли почти всю ее обстановку. Чугунная кровать заслуживает особого описания. Цвет ее невозможно было определить, не догадавшись, что он претендует на сходство с цветом палисандрового дерева. Кровать эта, изобиловавшая виньетками в стиле Возрождения (как его понимали при Луи-Филиппе), была спереди украшена бисерным медальоном, из которого выглядывала женская головка, увенчанная фероньеркой[285]. В изголовье и в ногах птички резвились среди листвы. Надо иметь в виду, что все это — головки, птички, листва — было отлито из чугуна фиолетового оттенка. Как могла моя бедная мама купить подобную вещь? Это мучительная тайна, и у меня не хватает мужества в нее проникнуть. Коврик у кровати радовал взор изображением маленьких детей, играющих с собакой. По стенам были развешаны акварели — швейцарские девушки в национальных костюмах. Из мебели была еще этажерка, где лежали мои книги, ореховый шкаф и маленький столик розового дерева в стиле Людовика XVI, который я охотно обменял бы на большой, красного дерева, письменный стол с колонками, принадлежавший моему крестному: мне казалось, что этот стол придал бы мне больше весу.
Как только у меня появилась своя комната, у меня появилась и внутренняя жизнь. Я получил возможность думать, размышлять. Я не считал эту комнату красивой — мне и в голову не приходило, что она должна быть такой. Я не считал ее и некрасивой. Она была для меня единственной, несравнимой. Она отделяла меня от вселенной, и в ней я обретал вселенную.
Именно там мой ум сформировался, расширился и стал населяться видениями. Моя милая детская комнатка, именно в твоих четырех стенах стали понемногу навещать и мучить меня расцвеченные тени науки — иллюзии, которые скрыли от меня природу и которых становилось тем больше между ней и мною, чем усерднее я старался ее найти. Именно в твоих тесных четырех стенах, усеянных голубыми цветами, явились мне — пока еще неясные и далекие — грозные призраки любви и красоты.
ЖИЗНЬ В ЦВЕТУ[286]
ПРЕДИСЛОВИЕ
Эта книга служит продолжением «Маленького Пьера», изданного два года назад. «Жизнь в цвету» доводит моего друга вплоть до его вступления в жизнь. Эти два тома, к которым можно присоединить «Книгу моего друга» и «Пьера Нозьера», содержат под вымышленными именами и с несколько измененными обстоятельствами воспоминания моего детства. В конце книги я скажу, что побудило меня прибегать иногда к вымыслу в этих правдивых воспоминаниях[287]. Мне захотелось записать их, когда мне стал совершенно чуждым тот ребенок, каким я был в минувшие годы и когда в его обществе я получил возможность отвлечься от самого себя. В этих воспоминаниях нет ни порядка, ни последовательности. Память моя своенравна. Когда-то госпожа Келюс[288], уже старая и удрученная заботами, сокрушалась, что ей недостает ясности мысли, чтобы диктовать мемуары. «Ну, что ж, — сказал ей сын, берясь за перо, — назовем это „Воспоминания“, и вы не будете связаны ни точной хронологией, ни последовательностью изложения». Увы, в воспоминаниях Маленького Пьера вы не найдете ни Расина, ни Сен-Сира[289] и двора Людовика XIV, ни изящного слога племянницы госпожи де Ментенон. В ее время язык был чист и безупречен; с тех пор он сильно испортился. Но лучше уж говорить, как все. Многие мелкие подробности изображены на этих страницах с большой точностью. И меня уверяют, что эти безделицы, написанные бесхитростно и правдиво, могут понравиться читателю.
А. Ф.
I. Мы жертвуем слишком мало
В тот день мы с Фонтанэ, ученики пятого класса, где надзирателем был г-н Брар, вышли из коллежа, как обычно, ровно в половине пятого, по звонку, и зашагали по улице Шерш-Миди в сопровождении мадам Туртур — гувернантки семейства Фонтанэ — и нашей Жюстины, которую мой отец окрестил Катастрофой, так как вокруг нее вечно бушевали стихии огня, воздуха и воды, а все предметы валились у нее из рук и летели во все стороны. Мы направлялись домой, и нам предстояло довольно далеко идти вместе. Фонтанэ жил в начале улицы Святых отцов. Стоял декабрьский вечер. Уже стемнело, и над мокрыми тротуарами в желтоватом тумане горели газовые рожки. По дороге мы развлекались оживленным уличным шумом, ежеминутно прерываемым пронзительными криками и громким смехом Жюстины, которая то петлями вязаной косынки, то карманом фартука зацеплялась за прохожих.
— Мы жертвуем слишком мало, — сказал я вдруг, обращаясь к Фонтанэ.
Я изрек эту мысль тоном глубочайшей убежденности, как плод долгих размышлений. Я думал, что почерпнул столь редкостную истину в сокровенных глубинах своего сознания и как таковую преподнес ее Фонтанэ. Более вероятно, однако, что я где-нибудь слышал или прочел эту фразу и просто повторил ее. В те времена мне было свойственно принимать чужие идеи за свои. С тех пор я исправился и теперь прекрасно сознаю, скольким я обязан моим ближним, как древним, так и новым, как согражданам, так и чужеземцам, в особенности грекам, которым я обязан всем, ибо все истинные знания о вселенной и человеке исходят от них. Но не об этом речь.
Услышав от меня необычайное изречение, что мы жертвуем слишком мало, низенький не по возрасту Фонтанэ склонил набок свою острую лисью мордочку и вопросительно поднял на меня глаза. Фонтанэ обычно склонен был рассматривать все идеи с точки зрения практической пользы. Он не сразу мог постичь выгоды и преимущества высказанной мною мысли и потому ожидал разъяснений.
Я повторил с еще большей торжественностью:
— Мы жертвуем слишком мало.
И пояснил:
— Мы мало подаем милостыню. Это нехорошо: надо, чтобы каждый отдавал беднякам все излишки.
— Пожалуй, — ответил Фонтанэ после некоторого размышления.
Ободренный этой краткой репликой, я предложил своему дорогому однокласснику совместно образовать благотворительное общество. Я знал предприимчивость Фонтанэ, его изобретательный ум и был уверен, что мы с ним совершим великие дела.
После недолгого спора мы пришли к соглашению.
— Сколько у тебя денег для нищих? — спросил Фонтанэ.
Я ответил, что готов вложить в дело сорок девять су, и если Фонтанэ внесет столько же, мы можем сразу же приступить к раздаче милостыни.
Оказалось, что у Фонтанэ, единственного сына богатой вдовы, получившего в подарок ко дню рождения пони со всей сбруей, сейчас в наличии только восемь су. Но, как он справедливо заметил, нет никакой надобности, чтобы мы с самого начала вложили равные доли. Остальное он добавит потом.
Поразмыслив, я обнаружил, что главной помехой нашего предприятия являлась именно его простота. Не было ничего легче как отдать наши пятьдесят су первому встречному слепцу. Однако, должен признаться, что мне по крайней мере показался бы недостаточной наградой за мою щедрость благодарный взгляд собачонки, сидящей на тротуаре с миской в зубах. Я жаждал иного воздаяния за свое великодушие. В двенадцать лет я был немножко фарисеем. Да простят мне это. С тех пор я в значительной мере исправился.
Простившись с Фонтанэ у порога его дома, я повис на руке моей любимой Жюстины и, все еще увлеченный благотворительными планами, спросил ее:
— А ты как думаешь, мы жертвуем достаточно?
По ее молчанию я заметил, что она ничего не поняла, и нисколько этому не удивился: она никогда меня не слушала и очень редко понимала. Несмотря на это, мы отлично с ней ладили. Я начал объяснять. Изо всех сил вцепившись в ее крепкую свежую руку, чтобы привлечь ее внимание, я повторил:
285
Фероньерка — лобная повязка, лента с драгоценным камнем посредине.
286
Книга «Жизнь в цвету», завершившая автобиографическую тетралогию Франса, начатую в 1885 г., была опубликована 5 июля 1922 г
Семидесятивосьмилетний писатель был полон творческих планов; в июне 1921 г. он писал: «Закончил том воспоминаний юности. Теперь я хочу написать что-нибудь более серьезное, но в шутовской манере». (Франс имел в виду задуманный им сатирико-аллегорический роман «Циклоп», краткий план которого сохранился в его черновых набросках.) Однако все дальнейшие замыслы писателя не были осуществлены
Как и другие части тетралогии, «Жизнь в цвету» была составлена из ранее опубликованных рассказов; они были напечатаны в 1915–1916 гг. в журнале «Revue de Paris» под общей рубрикой «Маленький Пьер. Новая серия». Обилие материала привело писателя к мысли выделить часть его в отдельное произведение; таким образом, «Жизнь в цвету» явилась непосредственным продолжением «Маленького Пьера». Название «Жизнь в цвету» появилось лишь в 1921 г., когда в «Revue de Paris», после пятилетнего перерыва, были напечатаны новые четырнадцать глав будущей книги. В том же 1921 г. были опубликованы предисловие и послесловие. Окончательный текст значительно отличается от журнального варианта; в течение всего 1921 г. писатель тщательно редактировал уже напечатанные главы, его письма этого года полны упоминаниями о новой книге. В письме к Ж. Куэ от 24 января 1921 г. Франс замечает полушутливо, полусерьезно: «Увы, разве мне, больному и немощному, говорить о жизни в цвету?»
Рассказывая об отрочестве и юности Пьера Нозьера, Франс выводит на страницах своей книги наряду с новыми персонажами уже известных читателю лиц — Дюбуа, Риге, Данкена, госпожу Ларок. Одним из центральных образов книги стал Фонтанэ — школьный товарищ Пьера, персонаж, действовавший уже в «Книге моего друга» и в сатирическом рассказе «Граф Морен» (1886). Прототипом Фонтанэ был соученик Франса по училищу св. Марии и коллежу св. Станислава — Луи Газе, впоследствии крупный адвокат. В книге «Жизнь в цвету» Франс постоянно противопоставляет простосердечие и житейскую непрактичность Пьера расчетливому практицизму дельца Фонтанэ, который последовательно готовится к карьере модного адвоката, депутата и министра, презирая все, что не способствует достижению этой цели. Фонтанэ — образ большого типического обобщения; в нем выражена глубокая неприязнь А. Франса к буржуазному делячеству, карьеризму и политиканству. Фонтанэ тесно связан с плеядой «героев» буржуазного общества, живущих на страницах романов Стендаля, Бальзака, Мопассана, Золя
«Жизнь в цвету», так же как и «Маленький Пьер», не является автобиографией писателя в буквальном смысле. Нельзя непосредственно относить к Франсу все факты и события, рассказанные в книге, но она дает читателю большой материал, раскрывающий характер того бытового и идейного окружения, под воздействием которого складывалось мировоззрение писателя
Большое место в книге отведено обсуждению философских, политических и эстетических проблем, многие из которых были только намечены в «Маленьком Пьере» (как романтизм, бонапартизм), а здесь получают более полное раскрытие. Франс не столько описывает события юности героя, сколько заставляет своих персонажей спорить, доказывать, опровергать. Он широко прибегает к своему излюбленному приему сталкивания различных взглядов и идей. Беседы, диалоги, споры играют в «Жизни в цвету» очень большую роль
С легкой иронией вспоминает Франс свое детское увлечение романтизмом, экзотикой горячих речей Рибера, который в спорах так и сыпал увлекательными и таинственными словами. В связи с образом старого поклонника романтизма в искусстве Марка Рибера Франс еще раз подчеркивает свое отрицательное отношение к реакционным романтикам, к выспренности и напыщенности Шатобриана, к меланхолической мечтательности Ламартина, противопоставляя им искусство классицизма. Писатель посвящает специальную главу художнику Энгру, олицетворяющему для него совершенство французской классической живописи. Франс считал себя наследником духовных ценностей, созданных человечеством в прошлые века. «Я… теперь прекрасно сознаю, скольким я обязан моим ближним, как древним, так и новым, как согражданам, так и чужеземцам…» — пишет он
В «Жизни в цвету» с особенной глубиной отразилась тревога писателя за будущее культуры, тревога, вызванная в нем зрелищем упадка буржуазной культуры в XX в. Спасение культуры Франс видел в том, чтобы сделать ее достоянием народа. Еще в начале 900-х годов Франс принимал активное участие в создании народных университетов, выступал с многочисленными речами, в которых утверждал, что культура — это оружие в классовой борьбе рабочих. Он сочувственно отнесся к мысли Ромена Роллана о создании народного театра. В книге «Жизнь в цвету» Франс требует демократизации всей системы образования, утверждает необходимость всеобщего равного бесплатного обучения, открытия широкого доступа к знаниям, к науке для детей трудящихся. Он осмеивает буржуазную школу, ее казенность, уродующую душу учеников. Продолжая тему «Книги моего друга», писатель создает ряд сатирических образов школьных учителей (Кротту, Босье). Пародийному осмеянию подвергается и французская академия, с ее сорока «бессмертными» членами, с напыщенностью ученых речей и пустословием ее заседаний
Большое место отведено в книге спорам о Наполеоне, которые связаны с волновавшим писателя вопросом о войнах. К образу Наполеона Франс обращался уже не раз — в новеллах сборников «Колодезь святой Клары» и «Клио», в романе «Остров пингвинов»; он думал даже написать специальный роман, посвященный Наполеону. Для Франса Наполеон — это воплощение ненавистных писателю завоевательных войн. Трагический опыт недавно закончившейся первой мировой империалистической войны не мог не придать размышлениям Франса о войнах еще большую глубину. Писатель ясно видит теперь неизбежность войн при капитализме, он прямо пишет, что финансистам и крупным промышленникам «выгодно вести войны как ради барышей, которые они наживают на военных поставках, так и ради оживления и процветания их дел в случае победы». Как бы дополнением к этим страницам «Жизни в цвету» является «Диалог о войне», над которым писатель работал в последние годы своей жизни. Последнее публичное выступление писателя на праздновании его восьмидесятилетия, 24 мая 1924 г., было посвящено необходимости борьбы против войн. «Мы должны обеспечить мир — мир прежде всего», — говорил А. Франс
В «Жизни в цвету», последней книге писателя, нашло свое отражение глубочайшее разочарование Франса во многих сторонах буржуазной действительности. Несмотря на поэтическое название, страницы книги пронизывает чувство горечи и пессимизма. Автор заставляет своего героя пережить крушение многих иллюзий; в аллегорическом эпизоде прекрасная Селина — мечта и идеал художников — предстает перед ним в образе отвратительной старухи Кошле. На склоне лет А. Франс хранит твердое убеждение в неизбежности крушения старого мира. Однако и теперь звучат его прежние сомнения и колебания в вопросе о будущем. Его волнует мысль, что людям нового общества, может быть, не нужна будет старая культура, он все еще ошибочно возводит многие противоречия капитализма в вечные законы жизни человечества; он не может отрешиться от представления, что неизменная биологическая природа человека делает безрезультатными попытки радикального преобразования общества. Книга «Жизнь в цвету» свидетельствует, как сложен был для писателя процесс преодоления старых взглядов и убеждений. Франс шел по этому трудному пути до конца своей жизни, часто ошибаясь, но не отступая
После «Жизни в цвету» Франс ничего больше не написал. В 1924 г. был опубликован заново отредактированный им очерк «Альфред де Виньи», впервые еще напечатанный в 1868 г.; уже после смерти писателя, в 1925 г., в книге М. Кордэ «Неизданные страницы Анатоля Франса» были частично опубликованы его философские «Диалоги под розой» (1917–1924).
287
См. Послесловие. (Прим. автора.)
288
Г-жа Келюс Мария-Маргарита (1673–1729) — племянница фаворитки Людовика XIV г-жи де Ментенон, автор мемуаров о французском дворе конца XVII в.
289
Сен-Сир — пансион для благородных девиц, основанный г-жой де Ментенон при Сен-Сирском монастыре.