Том второй. Валтасар. Таис. Харчевня Королевы Гусиные Лапы. Суждения господина Жерома Куаньяра. Перламутровый ларец[1]
ВАЛТАСАР (BALTHASAR)
ВАЛТАСАР
Посвящается виконту Эжену-Мельхиору де Вогюэ[2]
Magos reges fere habuit Oriens.
Tertull.
На Востоке царями были волхвы.
Тертуллиан
Во время оно в Эфиопии царствовал Валтасар[3], прозванный греками Сарацином. Он был черен, но красив лицом. Умом он был прост, а сердцем благороден. На третий год своего царствования, который был двадцать вторым годом его жизни, он решил посетить Балкис, царицу Савскую[4]. Волхв Сембобитис и евнух Менкера сопровождали его. За ним следовали семьдесят пять верблюдов, нагруженных корицей, миррой, золотым песком и слоновой костью. В пути Сембобитис объяснял царю влияние планет, а также свойства камней, а Менкера пел псалмы; но царь не слушал их, он развлекался, наблюдая за сидевшими на задних лапах, навострившими уши шакалами, которые виднелись среди песков на горизонте.
Наконец после двенадцати дней пути Валтасар и его спутники вдохнули благоухание роз, и вскоре их взору открылись сады, окружающие город царицы Савской. В садах они увидели девушек, которые плясали под цветущими гранатовыми деревьями.
— Пляска — это та же молитва, — сказал волхв Сембобитис.
— Этих женщин можно было бы продать за дорогую цену, — сказал евнух Менкера.
В городе путников поразили огромные лавки, амбары и лесные склады, а также множество сложенных в них товаров. Они долго шли по улицам, запруженным повозками, носильщиками, ослами и их погонщиками, и вдруг перед ними возникли мраморные стены, пурпурные шатры, золотые купола дворца Балкис.
Царица Савская приняла гостей во дворе, освеженном душистыми фонтанами, струи которых нежно журчали, рассыпаясь бисером. Царица в платье, шитом драгоценными камнями, стояла и улыбалась.
Валтасар при виде ее был охвачен великим смущением. Она показалась ему сладостнее мечты и прекраснее желания.
— Господин, — шепнул царю Сембобитис, — постарайся заключить с царицей выгодный торговый договор.
— Будь осторожен, господин, — прибавил Менкера, — говорят, она прибегает к волшебству, чтоб разжечь в мужчинах любовь.
Затем, павши ниц, волхв и евнух удалились.
Валтасар, оставшись наедине с Балкис, хотел что-то сказать, открыл рот, но не мог выговорить ни слова. Он подумал: «Царица прогневается на меня за молчание».
Но царица улыбалась, и лицо ее не было гневно. Она первая начала разговор, и голос ее звучал нежнее самой нежной музыки.
— Будь гостем и садись рядом со мной…
И пальцем, подобным светлому лучу, она указала ему на пурпурные подушки, лежащие на земле.
Валтасар сел, глубоко вздохнул и, схватив в каждую руку по подушке, воскликнул:
— Госпожа, я желал бы, чтоб эти две подушки были великанами, твоими врагами, тогда я свернул бы им шею.
И, говоря так, он сжал их с такой силой, что ткань лопнула и взлетело облако белого пуха. Одна пушинка покружилась минутку в воздухе и упала на грудь царицы.
— Государь, — сказала Балкис краснея, — почему ты хочешь сразить великанов?
— Потому, что я люблю тебя! — ответил Валтасар.
— Скажи, — спросила Балкис, — хороша ли вода в колодцах твоей страны?
— Да, хороша, — ответил удивленный Валтасар.
— Я бы хотела еще знать, — продолжала царица, — как приготовляют в Эфиопии засахаренные фрукты?
Царь не знал, что ответить. Она настаивала:
— Скажи, скажи, доставь мне удовольствие!
Тогда, напрягая память, он рассказал об искусстве эфиопских поваров, которые варят айву в меду. Но она не слушала и вдруг перебила его:
— Государь, говорят, что ты любишь царицу Кандакию, твою соседку. Скажи мне без обману: она красивее меня?
— Красивее тебя?! — воскликнул Валтасар, упав к ногам Валкие. — Разве это возможно?
Царица продолжала:
— Какие у нее глаза, рот, цвет лица, грудь?
Валтасар протянул к ней руки и воскликнул:
— Позволь мне взять перышко, которое прильнуло к твоей шее, и я отдам тебе половину моего царства вместе с мудрецом Сембобитисом и евнухом Менкерой.
Но она встала и, звонко рассмеявшись, убежала прочь.
Когда вернулись волхв и евнух, они застали своего господина погруженным в раздумье, что не было ему свойственно.
— Государь, уж не заключил ли ты выгодный торговый договор? — спросил Сембобитис.
В этот вечер Валтасар ужинал с царицей Савской и пил пальмовое вино.
— Так, значит, это правда, — сказала ему Балкис во время пира, — что я краше царицы Кандакии?
— Царица Кандакия черна, — ответил Валтасар.
Балкис быстрым взглядом окинула Валтасара и заметила:
— Можно быть черным — и красивым.
— Балкис!.. — вскрикнул царь.
Больше он ничего не сказал. Он схватил царицу в объятия и прильнул губами к ее челу. Но он увидел, что она плачет. Тогда он стал шептать ей ласковые речи, немного нараспев, как это делают кормилицы. Он называл ее своим цветочком, своей звездочкой.
— О чем ты плачешь? — спросил он. — И что нужно сделать, чтобы ты больше не плакала? Если у тебя есть желание, скажи, и я исполню его.
Она перестала плакать и задумалась. Он долго уговаривал ее поведать ему свое желание. Наконец она сказала:
— Я бы хотела испытать страх.
Валтасар не понял ее, и тогда Балкис объяснила, что уже давно ей хочется пережить неизведанную опасность, но это никак не удается, потому что ее охраняют мужи и боги Савской земли.
— А мне, — прибавила она со вздохом, — так бы хотелось почувствовать ночью, как все мое тело холодеет от упоительного страха. Мне хотелось бы почувствовать, как волосы шевелятся у меня на голове. О, как приятно было бы испытать страх!
Она крепко обняла черного царя и сказала умоляющим детским голосом:
— Вот настала ночь. Давай перерядимся и пойдем вместе в город. Хочешь?
Да, он хотел. Она недолго думая подбежала к окну и посмотрела сквозь решетку на городскую площадь.
— Нищий лежит у стены дворца, — сказала она. — Отдай ему твою одежду, а взамен возьми его тюрбан из верблюжьей шерсти и грубую холстину, которой опоясаны его чресла. Поспеши, я иду переодеваться.
И, хлопая в ладоши от радости, она выбежала из пиршественного зала.
Валтасар снял свою расшитую золотом полотняную тунику и опоясался отрепьем нищего. Он выглядел настоящим рабом. Царица скоро вернулась. На ней была одежда из цельного куска синей ткани, как на женщинах, работающих в поле.
— Идем, — сказала она.
И она повела Валтасара узкими переходами к дверце, выходившей в поле.
Ночь была черна. В темноте Балкис казалась совсем маленькой.
Она повела Валтасара в один из тех кабачков, где собираются крючники, носильщики и блудницы. Там они сели вдвоем за стол и смотрели при свете чадящего светильника, в густом от испарений воздухе, на весь этот зловонный сброд; одни пускали в ход кулаки и ножи из-за женщины или из-за чашки хмельного напитка, другие во всю мочь храпели, свалившись под стол. Кабатчик, лежа на мешках, искоса поглядывал на пьяных гостей, наблюдая за их дракой.
1
«Валтасар» — первый сборник новелл А. Франса, появился в издании Кальман-Леви в 1889 г.; в него вошли произведения более ранних лет, опубликованные до этого в периодической прессе.
«Валтасар» показывает, как многогранны были связи Франса с традициями национальной литературы; одни новеллы восходят к философской повести XVIII в., другие тяготеют к французской новелле XIX в.
Несмотря на тематическую пестроту сборника, в нем есть некоторое единство, создаваемое антицерковной направленностью и пародийностью замысла большинства вошедших в него новелл. Так, новелла «Валтасар», впервые опубликованная в «Temps» 26 декабря 1886 г., носила подзаголовок «Рождественский рассказ», так же как «Дочь Лилит» (опубликована там же 25 декабря 1887 г.); «Лета Ацилия» («Temps», 1 апреля 1888 г.) и «Красное яйцо» (там же, 10 апреля 1887 г.) пародировали «пасхальные рассказы»; «Господин Пижоно» при первой публикации («Temps», 9 января 1887 г.) имел подзаголовок «Крещенский рассказ»; «Резеда господина кюре» содержала прямую издевку над религиозной моралью.
В известном смысле «Валтасар» подводил итог двадцати годам писательской деятельности А. Франса и явился переходной ступенью к рассказам и романам 90-х годов. Мы находим здесь весь круг интересов раннего Франса. Сборник несет на себе печать характерного для него увлечения «Жизнью Иисуса» (1863) и «Историей израильского народа» (печаталась начиная с 1888 г.) Эрнеста Ренана; это показывают и библейские сюжеты некоторых новелл сборника и общая философская позиция автора, которая, как и в произведениях предыдущих лет, остается близкой к ренановскому философскому релятивизму. Красочные, декоративные картины жизни древнего Востока, древнеримского общества, любование древнеегипетской экзотикой дают основание говорить, что Франсу, автору «Валтасара», по-прежнему близки многие темы и художественные принципы поэзии парнасцев. Вместе с тем в сборнике есть отголоски того интереса к современности, который породил «Иокасту», «Тощего кота» и «Преступление Сильвестра Бонара». Многие мотивы этих произведений так или иначе отражены в «Валтасаре».
С другой стороны, сборник содержит зерна новых творческих замыслов, от него тянутся нити к «Таис», к «Перламутровому ларцу». Здесь уже господствует столь характерная для Франса начала 90-х годов атмосфера непочтительности к церковным канонам, полусочувственного-полунасмешливого отношения к персонажам апокрифических сказаний, уже выработан прием иронической стилизации, который станет основным художественным приемом в легендах «Перламутрового ларца».
Наряду с этим мы находим в новеллах «Валтасара» реалистические зарисовки природы и быта Франции конца XIX в., портреты современников: ученого-гуманиста, врача, светской дамы, сельского священника, семейства провинциальных дворян. Все это не только связывает сборник с французской реалистической новеллой того времени, но и в какой-то мере предвосхищает рассказы и романы Франса 90-х годов на современные темы.
Сюжет открывающей сборник новеллы «Валтасар» на первый взгляд действительно традиционен для рождественского рассказа, он связан с евангельской легендой о поклонении волхвов новорожденному Иисусу Христу. Однако писатель сейчас же подменяет этот сюжет другим, библейским сюжетом о царице Савской, который, в свою очередь, служит лишь условным обрамлением для истинного содержания новеллы, не имеющей в сущности никакого отношения к библии. «Валтасар» — это философская повесть, сознательно стилизованная в духе «Задига» или «Царевны Вавилонской» Вольтера, где персонажи только по именам связаны с легендой, а авантюрная фабула и восточная экзотика подчинены философской идее.
Это ясно показывает первый вариант новеллы, опубликованный в 1884 г. в газете «L'Univers illustre» под заглавием «История Гаспара и царицы Савской». Образы героев здесь только намечены, все их приключения отсутствуют и сюжет сведен к главной ситуации: юный «царь-волхв», наблюдая с башни своего дворца небесные светила, замечает на горизонте приближающийся караван царицы Савской. В сердце его внезапно вспыхивает земная страсть; но в это время в небе загорается Вифлеемская звезда, а в сердце Гаспара — любовь небесная, и он следует за звездой, «показав спину» царице. С досады ее прекрасное лицо становится подобным «омерзительной морде шакала», «чтобы люди познали безобразие идолопоклонничества, ибо отныне дни язычества были сочтены».
Насмешка над христианством сквозит и в иронической концовке, которая повторяет евангелие, но совсем не вытекает из всего предыдущего развития сюжета новеллы: герой встречается с остальными двумя волхвами, приходит к новому богу, «и, простершись втроем пред младенцем Христом, лежавшим на соломе, они познали истину».
Во втором варианте новеллы даются уже развернутые характеры героев, и конфликт проистекает из их столкновения. «Царь-волхв» получает имя Валтасара, становится чернокожим и наделяется житейской неопытностью и простосердечием наподобие вольтеровских Кандида или Простака. Сомнительная мудрость отречения от земного счастья ради счастья небесного приходит к нему в результате тяжелых жизненных разочарований, что в значительной мере обесценивает его религиозное обращение.
Образ царицы Савской олицетворяет в новелле жестокую, но неотразимо притягательную силу полнокровной земной жизни. Используя материал апокрифических легенд, А. Франс подчеркивает в своей героине злое, «грешное», «бесовское»; недаром молва наделяет ее, как античных фавнов, «козьими ногами с раздвоенными копытцами».
В 60—70-х годах XIX в. образ царицы Савской неоднократно воссоздавался в искусстве; в парижских художественных салонах было выставлено множество гравюр на эту тему; в 1862 г. была поставлена опера Ш. Гуно «Царица Савская». В «Искушении святого Антония» Флобера (1874) лукавая царица является святому отшельнику и пытается его совратить. Истолкование этого образа у Флобера очень близко к франсовскому, да и вся новелла «Валтасар» полна реминисценций из мистерии Флобера; вольтерианство дополняется здесь скепсисом, характерным для обоих писателей: в чем же счастье человека, в любви или в науке; в чем истина, в погружении в жизнь или в уходе от нее, — этот вопрос остается открытым.
В новелле «Лета Ацилия» А. Франс обращается к эпохе заката античности и зарождения христианства, постоянно привлекавшей его внимание в первый период творчества, к той же теме столкновения двух мировоззрений, христианского и языческого, которую мы находим в его ранних стихах, в «Коринфской свадьбе», позднее в «Таис», в «Прокураторе Иудеи» и в романе «На белом камне». Но «Лета Ацилия», как и «Валтасар», ближе всего подходит к жанру философской повести.
Идея новеллы ясно выражена в противопоставлении двух ее героинь — исступленной христианки Марии Магдалины и простодушной язычницы Леты Ацилии. Подобно тому как это было в «Коринфской свадьбе», за каждой из них стоит свой мир, и автор на стороне язычницы, которая, оберегая свое душевное спокойствие и простые человеческие радости, отшатывается от мрачного и тревожного христианства и предпочитает римских домашних божков непонятному богу Магдалины.
Евангельский образ Марии Магдалины издавна занимал Франса; это нашло отражение в его стихотворениях («Судьба Магдалины»), косвенно — в романе «Таис». «Лета Ацилия» содержит прямую пародию на евангельскую легенду. А. Франс не только сознательно смешивает обращенную блудницу Марию Магдалину с другой упоминаемой в евангелии Марией, но и вкладывает совсем иной смысл в этот образ: с иронией обнажает он эротическую подоплеку религиозного экстаза Марии. Сама она не отдает себе отчета в истинном характере своих чувств, но добродетельная патрицианка Лета Ацилия наивно завидует ее «любовным приключениям» и упрекает ее, что она «слишком любила» своего бога.
Парадоксальность ситуации в том, что душевная ясность оказывается уделом язычницы, живущей в согласии с естественными потребностями своей здоровой натуры, тогда как христианку, искусственно подавляющую свою человеческую природу, сжигает огонь нечистых страстей.
Этот мотив получит развитие в романе «Таис».
«Дочь Лилит» — третья новелла сборника, связанная по сюжету со Священным писанием, — тоже восходит к литературе Просвещения XVIII в.; миф о Лилит, противоречащий ортодоксальной библейской версии о сотворении мира, приводится в одном из важнейших литературно-философских памятников раннего французского Просвещения — в «Историческом словаре» Пьера Бейля. А. Франс использовал этот миф для критики религиозной морали, возводящей в добродетель отречение от земных страстей; трагедия героини новеллы Лейлы в том и состоит, что она не причастна к страданиям, горестям, страстям человеческим, а значит, и к человеческому счастью. Бессмертие Лейлы лишено смысла; не зная любви, она в состоянии лишь приносить зло людям.
В «Дочери Лилит» заключается та же гуманистическая мысль, что и в «Таис»: только способность любить делает человека человеком.
Но содержание новеллы не исчерпывается ее философской проблематикой. Франса увлекает таинственный образ Леилы, роковая страсть героя, контраст между его душевным смятением и монотонным существованием сельского священника. Миф вторгается в современность и несет с собой элемент сверхъестественного, иррационального.
И в этом «Дочь Лилит» соприкасается с литературой декадентства.
Новелла «Господин Пижоно» возвращает нас к «Преступлению Сильвестра Бонара». Здесь тот же скепсис в оценке исторической науки, которая, если судить по новелле, накапливает факты, но ничего не объясняет в жизни; то же любовно ироническое отношение к ученому-гуманисту, отгородившемуся своими книгами от современности. Египтолог Пижоно — родной брат чудаковатого академика Бонара. С первых же строк автор высмеивает его научные труды, вроде «Заметок о ручке египетского зеркала, находящегося в Лувре», и с веселой иронией показывает, что вся мертвым грузом лежащая премудрость старого ученого годится лишь на то, чтобы придумать маскарадный костюм для великосветской барышни. Как Сильвестр Бонар пожертвовал своей библиотекой ради счастья юной Жанны Александр, а ученый Богус («Книга моего друга») отдал труд целой жизни для гербария своей племяннице, так и Пижоно призывает всю свою эрудицию, чтобы сочинить забавную сказку для Анни Морган. Во всех трех случаях мертвая наука пасует перед живой жизнью.
Мотив гипноза, внушения тоже звучит в новелле иронически; когда г-н Пижоно признается: «Непреодолимая сила влекла меня к мисс Морган», читатель начинает подозревать, что, может быть, в этом виноваты не столько «поразительный экспериментатор» доктор Дауд и мистическая египетская кошечка Пору, сколько чары молодости и красоты, которые действуют сильнее всякого гипноза.
В новелле «Красное яйцо» развивается та же ситуация, что в «Иокасте»; автор начинает повествование с ее краткого пересказа. В обоих случаях болезненно обостренное восприятие случайной фразы из античного текста приводит героев к самоубийству.
Но в «Иокасте» гибель героини обусловлена отчасти социальными причинами: запутавшись в семейных отношениях, она становится невольной соучастницей преступления и жертвой шантажа.
В «Красном яйце» причина гибели героя — больная психика, обусловленная дурной наследственностью (Александр Лемансель — это «несчастный отпрыск вечно страдающей мигренью матери и отца-микроцефала»). Болезнь проявляется уже в детстве, его преследуют навязчивые идеи («Тифания не умерла!»), мечты о военной славе; необыкновенное красное яйцо, якобы снесенное курицей в день его рождения, — только повод для развития его психоза, который исследуется автором так же, как это делалось в романах Гонкуров и в ранних произведениях Золя. В «Красном яйце» А. Франс ближе всего подходит к натурализму.
Сказка «Пчелка» выпадает из общего плана сборника «Валтасар» и непосредственно примыкает к главам «Книги моего друга», посвященным волшебным сказкам. Она как бы осуществляет на практике мысли А. Франса об этом жанре. Не случайно соответствующие главы «Книги моего друга» были впервые опубликованы в периодической прессе под названием «Сказки матушки Гусыни» в 1881 г., а уже через несколько месяцев, летом 1882 г., в печати появилась «Пчелка» («Revue Bleue», 8, 15, 22, 29 июля 1882 г.).
В «Пчелке» проявилась богатая фантазия А. Франса, глубокое понимание им духа французской народной сказки с ее мечтой о справедливости и счастье для людей, с ее светлым восприятием мира. Недаром А. Франс писал в «Книге моего друга»: «В литературных произведениях классических эпох уже не встретишь той изумительной простоты, того божественного неведения… которые сохранились неувядаемыми и благоуханными в сказках и народных песнях».
Из фольклора пришли и основные мотивы фабулы «Пчелки» и главные образы — добрые принцы и принцессы, гномы, ундины, волшебное озеро, зловещая старуха, сочные образы верных слуг, горожан и крестьян.
Вместе с тем сказка Франса имеет глубокие традиции в национальной французской литературе, в средневековых рыцарских романах, в сказках Шарля Перро. Об этом говорит не только содержание «Пчелки», не только мастерски переданная в ней атмосфера рыцарского средневековья, но и ее форма: изящная простота и лаконизм языка, напоминающие классическую французскую прозу XVII века, разлитая по всему произведению едва заметная ирония и характерная композиция (чередование сюжетных линий по главам и краткий пересказ содержания в начале каждой главы). А. Франс и здесь показал свое тонкое искусство стилизации. Прекрасны глубоко поэтические и красочные картины природы в сказке Франса; но особенно привлекателен ее гуманизм — прославление верной дружбы, непреходящей любви, стойкости и отваги и осуждение эгоизма во имя бескорыстия в чувствах — тема так своеобразно воплощенная в сказочном образе доброго гнома Лока-Королька.
2
Эжен-Мельхиор де Вогюэ (1848–1910) — известный французский политический деятель, историк и критик, автор книги «Русский роман» (1886) и многочисленных работ о древнем Востоке.
3
…в Эфиопии царствовал Валтасар… — Согласно евангелию три восточных мудреца (волхва) пришли поклониться новорожденному Христу. Впоследствии легенда превратила их в трех мудрых царей, которые получили имена Каспара (или Гаспара), Мельхиора и Валтасара.
4
…он решил посетить Балкис, царицу Савскую. — По библейской легенде, царица Савская, владения которой находились в Южной Аравии, наслышалась о мудрости и богатстве царя Соломона и посетила его столицу, чтобы лично убедиться в справедливости молвы о нем. В апокрифических легендах образ царицы Савской стал символом восточного великолепия и красоты.