— Ну да, этот роман твой… Х-ха! Курам на смех. Знаешь, ты эти финтифлюшки прибереги для кого другого, меня ими не проймешь. Тонкости, понимаешь, во мне не хватает, чтоб понять всю эту дурь!

— Юра, я пытаюсь тебе объяснить, это сложно все очень. Да и сама не во всем еще разобралась… Даже близко не подошла. И ты не сбивай меня, ради бога!

— Да я не сбиваю, я тебя вытащить из этой бодяги хочу, дурища ты стоеросовая! Помнишь, баба Надя тебя так называла? В точности ты такая и есть — дурища типичная стоеросовая. Ну что ты, что ты, сестренка…

Ветка поняла, что мама тихонько плачет, а Юрасик прыгает над ней, стараясь утешить. Она осторожно высвободила онемевшую правую ногу, размяла стопу рукой, нашла удобное положение и перенесла всю тяжесть на левую. В разговоре этом она не все понимала, но ясно, что речь шла о жутком доме на дальнем берегу пруда.

Вера всхлипнула, замолчала, потом зашептала чуть слышно, но все же достаточно ясно, чтобы Ветка расслышала:

— Юрочка, понимаешь… нельзя махать дубинкой в священной роще.

— Это что ж за роща такая священная?

— Да, мир наш… не нами созданный. Говорят ведь: не лезь со своим уставом в чужой монастырь. Мы ведем себя так, словно все знаем, все понимаем и результат наших действий нам ясен как дважды два… а он получается совсем не таким — этот результат, и все погружается в хаос. Все беды от этого — изначально, от праотцев. А мы платим за это, за свою немыслимую самонадеянность. И каждое поколение мнит о себе больше, чем предыдущее, и только больше ломает дров. И конца этому нет. Нету, Юрочка!

— Ну да, а ты хочешь этот бурелом разгрести, который от праотцев, так? Ну это не самонадеянность, скажи мне, не глупость, Вераша, а? Маленькая моя! Не бери ты на себя больше, чем можешь!

— А кто знает, что он может на самом деле? Я не беру — я просто пытаюсь научиться чувствовать. Как бы заново научиться, понимаешь? С миром быть в ладу и не мстить ему за то, что он не такой, как хотелось…

— Значит, все принимаешь? И зло, и хаос, и тех, кто тебя сломать хочет? Сама ж говорила, что нашла свой путь, а тебя всеми силами хотят сбить с него, заморочить… Ты и с этими будешь в ладу? Что-то тут у тебя не складывается. Говоришь, началась твоя битва. Выходит, знаешь, что со всеми нельзя по-хорошему…

— Ну, конечно, но ты опять передергиваешь! Я говорила о том, что битва в моем представлении… она другая. Не такая, как принято представлять: удар за удар, слово за слово… Люди ведь примитивны: нас обидели, значит мы будем мстить! Сколько зла от желания взять реванш, доказать свое! А если разрушить схему? Смотри: ты ударил, значит уверен — будет ответный удар, ты готов к нему, ждешь… А если его нет? Нет и не будет?

— Это и есть твоя битва? Непротивление злу, безударные гласные? Х-ха!

— Юрка, как трудно с тобой говорить… ты все упрощаешь. Если действовать по мирским законам — ты на территории зла. И оно настигнет тебя, непременно, Юра! Но если ты… перестаешь махать кулаками, выходишь из-под власти закона «зуб за зуб», ты станешь свободным. И зло… оно тебя не настигнет. Потому что ты подпадаешь под покров небесной защиты и признаешь над собой только высшую волю и власть… не знаю, поймешь ли меня…

— Ох, Верка, ты всегда была фантазеркой. А в жизни все проще. Пан или пропал!

— Да пойми, не на все своя воля, Юрка, миленький, не на все! Мы барахтаемся на поверхности и думаем, что видим причину событий, а корни их — в глубине. Хотим выкарабкаться из трясины, а нас засасывает все глубже. А я не хочу барахтаться. Не хочу! Дышать хочу вольно и глубоко. И любить, научиться этому, а это совсем не просто! Вот я и тку свою ткань слово за словом и хочу вложить в это всю свою душу. А дом, который ты предлагаешь сжечь… он часть того мира, который создан не мной. И я не хочу его разрушать. Ведь ты не скажешь: убей того, кто тебе угрожает. А ведь это одно и то же. Ну, почти… Одно и то же, подумай, Юрочка! Этот дом прорастает корнями в прошлое, что бездна, которую нельзя тревожить. Последствия могут быть просто ужасны. Нельзя сводить счеты с прошлым, даже если в нем таится опасность! А этот жуткий дом… он сам уйдет. Он должен исчезнуть сам! Если, конечно, на то воля Божья.

— Но ты сама говорила: он слишком опасен! Он угрожает вам — тебе, детям… Я-то думаю, это бабские бредни, пусть так, но бредни-то ведь твои! А ты мне не чужой человек. И я только понять хочу тебя… и помочь.

— Ох, Юрка, я сама себя не всегда понимаю. Знаю только, что его воле могу противопоставить свою. Его разрушению свое творчество. Только так и никак иначе! Он хочет разрушить меня, но это не значит, что он дождется от меня ответных действий в этом же роде… Я на другой территории, понимаешь, в ином пространстве. Я сама создаю свою реальность — такую, какую душа велит! И в романе выстраиваю точно такую ситуацию, в которой мы оказались, и разрешаю ее по-своему.

— То есть, таким манером ты можешь как-то воздействовать на события? Заколдовать их, что ли?

— Вот, ты уже кое-что зацепил! Только творчество — это всегда молитва. Тут многое сплетено, всего и не объяснишь. Если хочешь, это еще и попытка уйти от мира в свой монастырь…

— И что, по-твоему, все понаписанное и понамалеванное — дар Святого Духа? И все по славу Творца? Бред! Да ты погляди, каким мраком иной раз от творений этих горе-художников веет! В страшном сне не приснится!

— Так о том-то и речь! Эти несчастные еще при жизни в провалы адовы заглянули, не уберегли свой свет, не сдюжили с даром своим. Потому что самым яростным нападкам подвергается сознанье художника.

— Прошла писать губерния! Ладно… Твою песенку про темные силы я вроде бы изучил. Хохочу-заливаюсь! Ты давай ближе к телу. Вот говоришь, этот дом поселил в тебе жуткий страх и ты страх этот изжить хочешь. И чтоб девицы тоже бороться с ним научились. Сама подумай: разве не бред? Не лучше девок в охапку — и ходу отсюда?

— Тогда этот страх на всю жизнь в нас останется. Если при первом же столкновении со злом отвести взгляд, сбежать… тогда в душу всякая нечисть, как по столбовой дорожке полезет. Ты сам своей слабостью проторишь ей эту дорожку. И тогда уж все, трудно выкарабкаться! Поэтому я и рискую, подвергая девчоночьи души таким перегрузкам, чтоб они закаленными стали. Сильными. Чтобы постоять за свет свой смогли! А сбежим, кто скажет, что страхи и призраки за нами вслед не потянутся?

— Положим, призраков видела ты одна. Не хотел говорить, но ты меня все-таки вынудила. Верка, по-моему, с тобой не совсем все в порядке. Психотерапевту хорошему показаться бы не мешало. Шурка ведь мне писала, как ты тяжело переживала развод. Этот лох твой, чтобы ему пусто было! А, хрен с ним, найдем покудрявее! У меня в Нью-Йорке, знаешь, ребята какие?! И русские, и американские… на любой вкус. А мозгляк твой этот гребаный по сравнению с ними — тьфу! Плюнуть и растереть. Ладно, про это поговорим еще… а сейчас давай-ка я тебе хорошего дохтура подыщу. За любые деньги!

— Юра, оставь это, Богом прошу!

— Ладно… Оставим. И все-таки я спалю этот чертов дом!

— Юрасик, миленький, ну как ты не понимаешь? Если уничтожить его, на всю жизнь горечь останется. Не могу объяснить, только чувствую. Без него местность была бы иной. Простой дачной местностью. Если хочешь, мне иногда кажется, что тяга к творчеству… она возникает здесь как противостояние злу.

— По-твоему, не будь этого дома, душа бы не пела? И не тянуло бы так к этому творчеству хренову, чтоб его…

— Может быть… Не знаю, может, это вообще в природе нашей души? Когда замерцает угольками в ночи что-то жуткое, так хочется эти угли разворошить, чтоб огнем полыхнули! Знаешь, этот пустой дом для меня как заслонка в печи. Он усиливает тягу, горение… Приоткроешь заслонку, приблизишься к тайне, и в душе возникает тяга гореть. Творить свою собственную реальность. И знать, что каждое слово воздействует на ту явь, которая его породила. Вот это и есть мое действие. Моя битва. И если когда-нибудь и решусь сжечь этот дом, я сделаю это в своем романе.