«В тот день я по предложению Короткова связался по телефону с его заместителем А. С. Степановым, который пояснил, что в практике КГБ в 50-60-х и последующих годов существовал порядок изготовления особо важных документов в единственном экземпляре, рукописным способом и особо доверенными людьми. О том, что письмо исполнено таким образом, свидетельствует каллиграфический почерк, который явно не соответствует почерку Шелепина. Каждая буква текста выполнена отдельно и с особым старанием. На документе не проставлен ни номер экземпляра, ни их количество. Документ длительное время, с 3 марта 1959 г., не регистрировался, очевидно потому, что находился в сейфе у заведующего общего отдела ЦК КПСС Малина. Такое положение имело место с многими другими документами аналогичного значения. В 1965 г. Малин уходил с этой должности, и поэтому 9 марта 1965 г. под номером 0680 документы были зарегистрированы в текущем делопроизводстве ЦК КПСС, а 20 марта 1965 г. под номером 9485 переданы в Архив ЦК КПСС».[648]
630. Пытался ли Яблоков напрячь мозги и вдуматься в магические слова «были зарегистрированы в текущем делопроизводстве»? Это не в «текущем» делопроизводстве, это в делопроизводстве с уже совершенно высохшими мозгами зарегистрируют письмо от уже ушедшего с должности председателя КГБ Шелепина (ушёл с этого поста в 1961 г.) к уже снятому с должности Хрущёву (снят с должности 14 октября 1964 г.). Любая регистрация документа является в своей сути всего лишь гарантией того, что данный документ будет передан тому, кому адресован. Ничего больше регистрация не означает. Кому должен был передать «письмо Шелепина» тот, кто поставил штампик на «письме» — конвою вокруг дачи Хрущёва? Какой архив мог принять эту бумажку, если на ней нет указаний об этом тогдашних должностных лиц? Простите, но за подброс фальшивки в архив можно было получить срок не меньше, чем за воровство из архива.
631. Понимаете, по идее, 9 марта 1965 г. канцелярист, поставивший этот штампик входящего номера, обязан был бы передать это письмо по меньшей мере адресату по должности — Брежневу. Но тут моментально встал бы вопрос — почему этот канцелярист скрывал от секретарей ЦК это сверхсекретнейшее письмо 6 лет и 6 дней? Ведь на письме нет ни малейших пометок, что его кто-то в ЦК видел. За такие шутки из тюрьмы можно было не выйти. Если бы канцелярист сослался на Малина, то Малину последовали бы те же вопросы, ведь он не выборный член ЦК, он всего лишь технический работник, по должности старше, чем канцелярист, но не более того.
Раз на «письме Шелепина» есть исходящий номер (Н632III), значит, его отправил секретариат КГБ и оно попало в секретариат ЦК, следовательно, на нём обязан был быть входящий номер ЦК, и этот номер должен был иметь ту дату, которую, вероятнее всего, геббельсовские придурки и хотели проставить — 6 марта 1959 г. Отсутствие штампа входящего номера с совпадающей датой — это признак явной подделки.
632. Далее, по геббельсовской легенде, все фальшивки Катынского дела фирма «Пихоя & КО» нашла якобы в таком «секретном пакете № 1», который лично вскрывал и лично запечатывал только генеральный секретарь ЦК КПСС. Как же архивисты Малина сумели это «письмо» засунуть в этот пакет без разрешения Брежнева?
Этот идиотизм имеет, на мой взгляд, совершенно простое объяснение. Дело в том, что на самих штемпелях выполняется зеркальное отражение оттиска, т. е. читать его нужно справа налево. Если Шелепин подписал письмо 3 марта 1959 г., то когда оно должно быть получено в ЦК КПСС и зарегистрировано? Правильно, через 3–5 дней. Вот фирма «Пихоя & КО» взялась лично выставить дату на штемпеле, и в результате верчения цифр «5» и «9» у них на оттиске получился не 1959, а 1965 год, поскольку на этом типе штампа «6» и «9» абсолютно идентичны в своём рисунке. И они этого не заметили! Подтверждение этой своей мысли я нахожу в том, что это «письмо» геббельсовцы носили в Конституционный суд без второго, нижнего штампика, поскольку Рудинский дважды описывает это письмо, но о штампике 20 марта 1965 г. не упоминает. Потом, сочинив версию про Малина, геббельсовцы сфабриковали и второй штамп, чтобы уверить, что в дате «1965» нет ничего удивительного.
633. Но это не все внешние признаки фальшивки. Дело в том, что на той «выписке из протокола», которую геббельсовцы сегодня прячут, есть более поздний адрес: «Шелепину». По геббельсовской легенде, Хрущёв, дескать, вскрыл «пакет № 1», увидел эти «документы» и послал эту выписку Шелепину. А тот отдал эту выписку очень секретному сотруднику, и тот подготовил текст «письма Шелепина». То есть, мало того, что и Шелепин, бывший до этого вожак комсомола, и его «секретный» сотрудник прекрасно знали и систему управления партией, и её историю, но они ещё имели и «решение Политбюро ЦК ВКП(б)». Как же они, глядя на этот документ, могли написать «ЦК КПСС»? Как они могли спутать решение Политбюро с постановлением пленума ЦК, поскольку слова «Постановление ЦК КПСС» имеют в виду постановление всех 130 членов ЦК, а не 10 членов Политбюро. Это «историки» фирмы «Пихоя & КО» этого не знают, это для них что Политбюро, что ЦК — всё едино, это они уверены, что название «КПСС» партия имела ещё при Ленине, но как реальный Шелепин мог подписать такую глупость?
634. «Письмо Шелепина» не вяжется с «письмом Берии»: в последнем предлагается расстрелять после рассмотрения справок, а Шелепин пишет о рассмотрении «учётных дел». Чувствуется польское влияние — уж очень геббельсовцам хотелось показать, что расстреляны не преступники, а военнопленные. Но и тут надо было иметь всё же немного своих мозгов, поскольку добавление куриных мозгов из Польши ситуацию усугубило. В «письме Шелепина» геббельсовцы написали, что на 1959 год в архиве хранится 3820 учётных дел на военнопленных Старобельского лагеря. У геббельсовцев не хватило ума вспомнить, что ещё в 1990 г. они опубликовали (550) акт о сожжении этих дел 25 октября 1940 г..[649] Откуда же они могли взяться в архиве — из пепла восстали?
635. На несчастье геббельсовцев был ещё жив Шелепин, и теперь его полагалось допросить в связи с «его» найденным «письмом». Как вы понимаете, в этом случае ни аудиозаписи, ни видеозаписи допроса не велось, а в протокол допроса Шелепин заставил Яблокова записать только правду. Поэтому повествуя о своих подвигах, Яблоков брешет то, на что его фантазии хватило, и в конце резюмирует:
«В целом, допрошенный в качестве свидетеля Шелепин подтвердил подлинность анализируемого письма и фактов, изложенных в нём. Он также пояснил, что лично завизировал проект постановления Президиума ЦК КПСС от 1959 г. об уничтожении документов по Катынскому делу и считает, что этот акт был исполнен».[650]
Однако этот натужный оптимизм Яблокова «в целом» как-то плохо согласовывается с фактами допроса Шелепина.
636. Как я уже писал, Шелепин потребовал показать ему подлинник письма, но ему его не дали. Зачем Шелепину нужен был подлинник, понятно: это не только увидеть в натуре свою подпись, но и узнать фамилию исполнителя письма — того, кто письмо составлял. Дело в том, что по правилам секретного делопроизводства все, кто знаком с секретным документом, должны быть известны, чтобы в случае утечки секретной информации знать, среди кого искать предателя. Поэтому на обороте секретного документа пишется фамилия исполнителя и фамилия машинистки, если письмо отпечатано. Но это можно увидеть на подлиннике письма, а не на ксерокопии. Поскольку «письмо» прокуроры не показали, то Шелепин потребовал найти этого человека. Яблоков опять вынужден был обратиться на фирму «Пихоя & КО» с рекламацией.