Троун обернулась к Милене. Глаза у нее горели.

В этот миг Милен в комнате стало две: одна на месте, другая чуть поодаль. Та, вторая, ничем не отличалась от первой, даже тень неотличимо падала на потертый коврик.

— Да ладно тебе, — сказала Милена примирительно. — Главное, что оборудование цело и невредимо.

— А вот как выглядят в нем люди, — сказала Троун. Внезапно образ Милены оказался стоящим вниз головой. Эта воображаемая фигура была одутловатой; бедра словно перетекли вниз, в лицо. Нелепо свешивался изо рта здоровенный, как у коровы, язык, а выпученные глаза вращались. Стоящая на голове фигура мелко запрыгала по комнате.

— Вот видишь, Милена. Вся суть в том, чтобы помещать образ именно в ту точку, где, как ты считаешь, он в данный момент должен находиться. Это особый опыт, Милена, можно сказать дар, которого ты абсолютно лишена. И очень прискорбно наблюдать, как ты бесцеремонно суешься во все те специфические, лишь специалистам ведомые области, не имея на то совершенно никакого опыта. Как будто бы ты никак, ни на секунду не можешь смириться с тем, что у кого-то что-то получается лучше, чем у тебя.

— Ты говоришь о себе, Троун, — сдержанно заметила Милена.

Глаза снова вперились в нее.

И Милена внезапно ослепла.

— Я могу брать свет из любого участка в этой комнате, — донесся голос Троун из кромешной темноты. — Я могу его преобразовывать или помещать в любое другое место. В данный момент весь свет твоих глаз сфокусирован у тебя вокруг головы. Причем свет при этом я забираю непосредственно с твоей сетчатки.

Милена пошевелила головой. Свет, моргнув лишь на мгновение, вновь сменился тьмой.

— Вот что я называю фокусировкой, Милена.

Милена пошевелилась опять, но на этот раз тьма бдительно ее сопровождала.

— Я, безусловно, могла бы сейчас собрать весь свет в этой комнате и сфокусировать его, наоборот, на твоей сетчатке. — Комната приняла свой прежний вид. Троун стояла, воинственно скрестив руки.

— Правда, это бы ее сожгло, — сказала она кратко. — А теперь марш отсюда, и чтоб я больше ни разу не видела, как ты прикасаешься к моему оборудованию.

— Это оборудование не твое. Оно принадлежит Зверинцу.

— «Зверинцу, зоосаду», — передразнила Троун. — Оно принадлежит тому, кто им пользуется и за него отвечает. То есть мне. Тебе ясно?

— Что с тобой разговаривать, когда ты в таком состоянии, — только и сказала Милена, быстрым шагом направляясь вон из комнаты. Она в сердцах хлопнула за собой лиловой дверью, и только теперь, отдалившись от Троун, в полной мере осознала свой собственный гнев.

«Ну все, — сказала она лиловой двери, — все! Ты сама это устроила. Вот только окончим спектакль — сразу же ищу тебе замену. Уж если никто не может такое сносить, то я тем более».

И Милена зашагала вниз по лестнице, демонстративно громко топая каблуками.

«Машина эта принадлежит всем; найдутся и другие, кто сумеет ею пользоваться. И тогда, уже в ближайшем спектакле, Троун, ты будешь не у дел. Тебя просто вышвырнут — я об этом позабочусь».

Эта мысль как-то успокоила, по крайней мере до поворота на улицу.

— Эгей! — послышалось рядом. Какой-то малолетка протягивал груду красных шарфов, пытаясь всучить ей свой товар.

— Не надо, — сказала Милена.

Малолетка не отставал — кругленький, чумазый, непонятно даже, какого пола. Весь обмотанный шерстяными мотками, он все тащился сзади и бойко верещал:

— Ну глянь, нет, ты глянь, какой шарф! Красавец! Как раз дамский, дешевенький, в самый раз согреться зимой!

— Пшел вон! — сорвалась Милена, отмахиваясь от навязчивого торгаша, который то и дело трогал ее за локоть. «Маркс и Ленин, да что они ко мне все липнут!» — Она с негодованием воззрилась на малолетку.

Тот как ни в чем не бывало пожал плечами.

— Ну и ладно, иди мерзни. И ты, и все твои. — Сказал и зашагал прочь, нашаривая в кармане трубку. Мимо процокала пара лошадей в упряжке. Милена вдруг почувствовала себя маленькой, уязвимой.

Вот сейчас ей пригрозили выжечь глаза. От мысли об этом пробирала нервная дрожь, наворачивались слезы; пришлось даже остановиться и приложить руку ко лбу. «Ну как, как я могла такое позволить? Как могла позволить ей так со мной поступить? Как я могла стоять столбом и никак не реагировать?»

«Считывание — вот что ей нужно, — думала Милена на ходу, намеренно громко стуча каблуками о тротуар. — Никак не ожидала, что такое подумаю, но ей нужно Считывание. Чтобы все в ней стереть и начать заново, как у приличного человека. И меня стереть тоже, за то что со всем этим мирюсь. Почему, ну почему со мной всегда такое получается?»

Они обе запутались в единый клубок, запутались друг в друге.

Обратный путь к Раковине оказался долгим. Ярко, резко светило холодное солнце.

«Ну что ж, — утешала себя Милена. — Во всем этом есть один плюс. Оказывается, у меня есть талант. Пусть даже скромный.

Я могу воображать цветы».

СОРОДИЧ ПУЗЫРЯ ПАХ РОЗМАРИНОМ и шалфеем. В одном из отсеков из стены росло лавровое дерево, листья на котором шуршали под струей нагнетаемого воздуха. Пузырь распоряжался своими генами так, что они могли выращивать иные, обособленные формы жизни — сами по себе, по памяти. Например, газонную травку или цыплячьи тушки. Таким же образом здесь появлялся апельсиновый сок.

— Милена, не желаете ли коктейль? — предлагал Майк Стоун, астронавт.

— Ой, спасибо, не надо, — спешила отказаться Милена. Ей было просто не по себе. Испачкать человека рвотой, чуть не вывихнуть ему плечо, а он с тобой все такой же, до приторности, обходительный.

«Если б он не был таким вежливым, — думала она. — Пусть хотя бы накричал немного — и то было бы легче».

Майк Стоун все улыбался — всем ртом, всеми зубами.

— Система кровообращения в условиях невесомости ведет себя по-иному, — информировал он. — Иногда это приводит к обезвоживанию. Поэтому рекомендуется пить много жидкости.

— Ну ладно, огромное спасибо, — сдалась Милена. — Тогда мне действительно очень хотелось бы виски.

Улыбка никак не сходила у Майка Стоуна с лица.

— Боюсь, алкогольных напитков у нас в наличии нет. Не желаете ли апельсинового сока?

— Да-да, очень хорошо, спасибо. Сока так сока.

— С мякотью или без?

«С мякотью или без»? До Милены постепенно начинал доходить комизм ситуации. Что ж, инструктаж удался на славу. «Ужас. Сейчас я, наверное, расхохочусь. Именно таким вот идиотским приступом безостановочного хихиканья».

На ее глазах сбывалось пророчество. Она смотрела на Майка Стоуна, на его манеру двигаться. Высоченный и худющий, с бедрами, напоминающими вешалку, с веревками мышц, обтягивающими кости туго, как струны пианино. «Кто-то рассказывал, что американцы все такие ухоженные. У этого же такой вид, будто его каждое утро отглаживают утюгом. Просто эталон вежливости и аккуратности». Милена почувствовала, как щеки ей неудержимо распирает улыбка.

Астронавт учтиво протянул ей апельсиновый сок.

— Возблагодарим от души Господа нашего за то, что милостиво дарует он нам, — сказал он, глядя при этом на Милену с глубокой серьезностью ребенка. — Вино есть кровь нашего Спасителя. Потому употреблять его, а равно и любое другое спиртное, надлежит лишь во время общего причастия.

— Угу, — единственное, что смогла произнести Милена. Взбалтывая в невесомости руками как ластами, она приняла напиток.

«Бедняга, он, наверное, думает, что я над ним смеюсь. Над ним, над его религией». — Милену в самом деле тянуло рассмеяться, да так, что голова шла кругом. Она даже отвернулась, чтобы не было видно ее лица, и из окна жилого отсека взглянула на проплывающую внизу Землю.

Медленно дрейфующая поверхность планеты была бежевой, в щербинках. Белесые равнины с синеватыми горами; какие-то старческие пигментные пятна, птичьи следы сухих вмятин каньонов. Пузырь сейчас проплывал по орбите над пустыней.

Подумалось о графике сдачи спектаклей, о голограммах, о Троун Маккартни. Но даже это не настраивало на серьезный лад. Больше всего ей сейчас хотелось хохотать — безудержно, над всем подряд. Смех вызывало решительно все. Казалось, самая тяжесть жизни осталась далеко внизу.