• «
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4

Annotation

Немецкие критики о русском художестве на венской выставке _1.jpg
историк искусства и литературы, музыкальный и художественный критик и археолог.

В. В. Стасов

Комментарии

notes

1

2

3

В. В. Стасов

Немецкие критики о русском художестве на венской выставке

Прежде чем сообщить читателям о художественной стороне венской всемирной выставки, и в особенности о русском художественном ее отделе, будет кстати представить образчики оценки нашего искусства иностранцами как в нашу пользу, так и против нас. Из напечатанных в прошлом году в «С.-Петербургских ведомостях» отзывов английских газет о русских картинах и статуях, бывших тогда на лондонской выставке, читатели видели, что английские критики почти единогласно отвели нашему искусству весьма высокое место в ряду прочих и отозвались о наших художниках так, как никогда еще не отзывались иностранцы. Немецкие критики на нынешний раз тоже с величайшим сочувствием отнеслись к русским художественным произведениям и, подобно англичанам, в иных отношениях ставят их даже выше остальных на целой всемирной выставке. Само собой разумеется, немецкие критики не могли обойтись без того, чтобы иное понять навыворот, другое истолковать как-то странно по-своему; но тем не менее для нас очень интересны их мнения. Поэтому я и приведу главнейшие между ними, как те, которые говорят в нашу пользу, так и те, которые ратуют против нас.

Венская «Presse» в статье под заглавием «Современная русская живопись и скульптура на выставке» (3 августа) говорит: «Нельзя отказать современной русской живописи и скульптуре в известном отпечатке национальной своеобразности, которая высказывается как собственно в самом искусстве, так и в художественной промышленности, везде, где выполняемые художником идеи и мотивы взяты из области русской истории или ежедневной жизни русского народа. Наоборот, те русские художественные произведения, мотивы которых заимствованы из мифологии, истории и народной жизни других наций, не представляют уже более самостоятельного национального характера и заключают гораздо менее художественного достоинства, хотя и между ними можно встретить отдельные бесспорно прекрасные художественные вещи. У входа в портал южного павильона мы замечаем три прекрасные мозаики, назначенные для Исаакиевского собора. Потом тут же, среди многих других (нерусских) скульптурных произведений, мы видим бронзовую статую царя Ивана Васильевича Грозного, которая должна быть признана одним из капитальнейших созданий русской скульптуры. Антокольский, художник с именем до сих пор еще мало известным, был ее творцом, и летом 1870 года вылепил из глины, в Петербургской Академии художеств, модель фигуры Грозного: ее тогда видели немногие, но впоследствии он отлил ее в Италии из бронзы. [1] У царя Ивана IV была натура в высшей степени эксцентричная, суеверная и ханжеская, не лишенная в то же время известной поэзии и острого ума; обладая всем этим, он, невзирая на самые мирные политические обстоятельства, казнил тысячи своих подданных. Мы припоминаем основные черты этого бесчеловечного, зверского характера для того, чтобы показать, в чем состоит существенный мотив произведения Антокольского. Художник представил царя в последние годы его жизни, как он, похуделый, сидит в кресле, с книгой на правом колене, с четками в левой руке: он углублен в мысли, быть может, надумывается о новых жертвах своей свирепости. Мысль художника во всех подробностях, начиная от зловещих черт лица и до похуделого, костлявого склада тела, одежды и окружающих царя житейских предметов, выполнена с величайшим мастерством и будет вполне понятна тем, кто имел случай подробно изучить русскую историю, и в особенности историю Ивана Грозного. Входя в самую художественную залу (Kunsthalle), мы находим там еще несколько интересных русских скульптур; из их числа мы укажем только на мраморные группы Чижова: „Крестьянин в беде“ и „У колодца“, и Каменского: „Первый шаг“; потом на собрание маленьких бронзовых произведений (Лансере), по большей части имеющих русский характер и относящихся к русской народной жизни. Обращаясь к картинам, мы находим и тут немало мотивов, заимствованных из русской народной жизни и истории. Но часто встречаются также пейзажи, морские и сухопутные, и исторические картины на сюжеты иностранные; мы укажем в этом числе, например, на известные пейзажи Айвазовского (итальянские берега, по большей части картины в своем роде единственные по красоте своеобразного колорита), для того чтобы доказать, что русская живопись вовсе не исключительно односторонняя. Здесь мы обратим еще внимание на „Гимн пифагорейцев“ Бронникова, „Канун Варфоломеевской ночи“ Гуна, картину очень характерную, и две картины Герсона: „Кейстут и Витольд в плену у Ягеллы“ и „Король Собиесский, сажающий деревья в Виллянове“. Интересны некоторые мотивы, заимствованные из русской истории, например: „Император Петр I и царевич Алексей“ Ге, далее „Авангардная стычка у Карстулы“ Коцебу и некоторые другие вещи. „Масленица“ К. Маковского представляет в характерных чертах оживленное движение и народные забавы на площади перед Зимним дворцом, в Петербурге. Не менее хороши его „Деревенские похороны“ и „Семейные портреты“, представляющие в одной картине его собственное семейство. Прямо из жизни выхвачены „Привал охотников“ и „Рыболов“ Перова: в первой из этих картин представлен охотник, страстно рассказывающий товарищам свои охотничьи похождения, а в последней — полный глубочайшего увлечения рыболов. В числе картин, идущих в самую глубь русской народной жизни, заслуживают упоминания: „Возвращение с рынка“ Корзухина, „Выход из церкви“ Морозова, „Охотник до соловьев“ Влад. Маковского и его же „Приемная у доктора“; в этой картине посетители ждут докторского выхода, и в это время русский священник разговаривает с барыней, страдающей зубной болью, и подает ей советы. Превосходно (ausgezeihnet gut) выполнены „Бурлаки на Волге“ Репина: здесь типы мужиков, прославившихся своей грубостью и худым поведением, худо одетых и справляющих перед нашими глазами свою работу, а также поволжская местность переданы с величайшим совершенством. Замечательны также некоторые картины из финляндской народной жизни, как-то: „Святотатство“ Янсена и „Трефовый туз в аландской каюте“ его же. Разные изящные ландшафты, портреты, исторические эпизоды, церковные мотивы и т. д. заслуживают серьезного рассмотрения и самым благоприятным образом свидетельствуют о развитии и процветании современного искусства в России. В заключение взглянем еще на картины Бруни исключительно религиозного содержания; всего интереснее между ними „Поклонение царю царей“, „Святой дух“, „Борьба добрых духов со злыми“ и некоторые другие».

Автор этой статьи неизвестен; он подписался только буквой Н. Но зато автор следующей статьи, которую я сейчас представлю читателям, не только очень известен, но пользуется в Германии величайшей репутацией и даже считается у своих соотечественников лучшим их художественным критиком. Это некто Фридрих Пехт, бывший баденский живописец, картины которого были выставлены не дальше, как на последней парижской выставке 1867 года (он принадлежал к так называемому «историческому жанру»). Потому ли, что Пехт убедился в слишком заметной недостаточности своего художественного творчества, или, быть может, его более прельстили лавры критика и всеобщее одобрение, только он отложил в сторону палитру и кисти и посвятил себя исключительно писательству. Лучшие немецкие газеты наперебой одни перед другими стараются добыть на свои столбцы его статьи, так что, например, о венской всемирной выставке он должен был писать и в «Аугсбургской всеобщей газете», и в приложении венской «Neue Freie Presse», выходящем под заглавием «Jnternationale Weltausstellungs-Zeitung». Недавно он собрал все статьи свои, помещенные, начиная с мая месяца, в «Аугсбургской газете», и напечатал их отдельной книгой, под заглавием: «Kunst und Kunstindustrie auf der Wiener Wettausstellung 1873» (Искусство и художественная промышленность на венской всемирной выставке 1873 года). Книга эта имела большой успех, и я слышал, что скоро должно уже выйти ее второе издание. Меня спросят, чему обязана она таким успехом, в самом ли деле Пехт такой превосходный критик, каким его считают? На последнее я отвечу: и да, и нет. При нынешнем заметном безлюдье на художественную критику Пехт принадлежит к числу лучших немецких писателей по части нового художества; быть может, он даже лучший между всеми своими немецкими сотоварищами; но это еще не значит, чтобы он был в самом деле хороший критик. У него есть знание, некоторый вкус, он пишет легко и приятно, иногда способен замечать истинные достоинства и недостатки живописцев и скульпторов — но именно только иногда. Самое отчаянное немецкое доктринерство, классицизм и, что всего хуже, неизлечимейший квасной патриотизм поминутно застилают ему глаза какой-то непроницаемой пеленой, и тут с ним уже невозможно бывает согласиться в чем бы то ни было, не только на одну половину или четверть, но даже хотя бы только на одну десятую, в его приговорах. Уже и в прежних своих статьях и книгах он обыкновенно проповедывал, на все лады, о неизмеримом превосходстве Германии и немцев над всеми остальными странами и народами, но только он все еще признавался, что Германия не до всего покуда дошла; теперь, после побед над французами в 1870 году, Пехт стал уверять, что пришла, наконец, великая минута и что все, чего Германии и германскому искусству еще недоставало, уже теперь есть. И вот целая книга, в 300 с чем-то страниц, посвящена щекотанию немецкого самолюбия, восхвалению немецких способностей и добродетелей, немецкого величия, немецкой чистейшей нравственности, немецкого общественного современного состояния и каждой самомалейшей черточки, начерченной рукой немецкого художника.