Наибольшее усилие традиционной философии, согласно Делёзу, было придать “представлению бесконечность” распространить представление на слишком большое и слишком малое в различии. По мысли Делёза, гегелевское противоречие как бы доводит различие до конца; но это тупиковый путь, сводящий его к тождеству, придающий тождеству достаточность, позволяющую ему быть и быть мыслимым. Противоречие является наибольшим различием лишь по отношению к тождественному, в зависимости от тождественного. К различию же, акцентирует Делёз, “весьма плохо применима альтернатива конечного и бесконечного в целом, как составляющая лишь антиномию представления” Различение образца и копии первое строгое различение, установленное Платоном. Второе — еще более глубокое различение самоей копии и фантазма. Копии у Платона основаны на связи с образцом, симулякры же дисквалифицируются как не выдержавшие испытания копией и требованием образца. Платоновское желание изгнать симулякр влечет за собой подчинение различия: образец может быть определен лишь посредством позиции тождества как сущности. Так как подобие внутреннее, нужно, чтобы сам образец обладал внутренней связью с бытием и истиной, в свою очередь аналогичной образцу. Копию можно отличить от симулякра, лишь подчиняя различие инстанциям одинакового, подобного, аналогичного и противоположного.

По Делёзу, воспроизведение суть место трансцендентальной иллюзии: кульминацией в этом контексте выступает “позиция тождественности мыслящего субъекта как принципа тождественности понятия вообще” Восстановить различие в мышлении значит развязать первый узел, состоящий в представлении о различии как тождестве понятия и мыслящего субъекта. По мнению Делёза, подчинение различия подобию, трактовка негативного как подчиненного различию в виде ограничения или оппозиции есть иллюзии, которые необходимо преодолеть. Суть дела в том, что бытие одновременно полная позитивность и чистое утверждение, но “есть и (не)бытие бытие проблематичного, бытие задач и вопросов, а вовсе не бытие негативного” Подчинение же различия аналогии в суждении, по Делёзу, также бесперспективно: тождественность понятия предстает лишь тождественностью неопределенного понятия, бытия либо “я существую” Указанные иллюзии классической философии, по мысли Делёза, точно так же деформируют и “повторение” Повторение традиционно представлено как полное подобие или высшее равенство; повторение представлено вне понятия как непонятийное различие, всегда предполагающее тождественное понятие.

Итак, резюмирует Делёз, тождественность понятия в представлении единым движением включает в себя различие и доходит до повторения. Повторение в итоге может тогда “получить лишь негативное объяснение” Делёз приводит пример: “Нечто (бессознательное) повторяет, потому что нечто (Я) вытесняет, потому что нечто (Оно) лишено припоминания, узнавания и самосознания...” Но ведь повторение не довольствуется умножением образцов, оно выводит концепт из себя, заставляя его существовать во множестве образцов. По Делёзу, “состояние концепта вне себя или бесконечно повторяющейся части осуществляется в материи. Вот почему модель повторения отождествляется с чистой материей как дроблением тождественного...” Как отмечает Делёз, обоснование как компонент процедуры репрезентации не просто кладет ей начало и делает ее возможной, но и придает ей бесконечность. Ведь обосновывать значит “определять неопределенное” Репрезентация у Делёза “соединила индивидуацию с формой Я и материей мыслящего субъекта... Я для нее не только высшая форма индивидуации, но и принцип узнавания и идентификации любого индивидуального суждения, направленного на вещи... репрезентация требует, чтобы каждая индивидуальность была личной (Я), а каждая особенность индивидуальной (мыслящий субъект)” История репрезентации, история икон история длительного заблуждения философии.

Делёз отметил в “Предисловии”: “как можно писать иначе, как не о том, чего не знаешь или плохо знаешь? Воображают, что именно об этом и есть, что сказать. Берутся писать лишь в той точке знания, его высшей точке, которая разделяет наше знание и наше невежество и переводит одно в другое. Только так и решаются писать. Восполнить незнание значит лишь отложить письмо на завтра или, вернее, сделать его невозможным”

См. также: “Theatrum philosophicum” (Фуко).

“РАССЕИВАНИЕ”

(“Dessemination”) - труд Ж. Деррида (см.), изданный в 1972 и посвященный проблеме исторических судеб смысла. Именно так (от фр. dessemination, анаграмматического сближения слова “знак” “signe” и “семя” — “semence”) осмысливалась философом “текстовая работа” По мысли Деррида, “мы играем здесь на случайном внешнем сходстве, на родстве чистого симулякра (см.) между семой (смыслом. — А. Г.) и семенем. Между ними нет никакой смысловой общности”

Введение в философский оборот данного слова фиксирует активную экспансию стратегии деконструкции (см.) в сферу постижения процедур смысло- порождения: неклассическое признание плюрализма смыслов было замещено концептом “рассеивания” По логике рассуждений Деррида, “дессемина- ция”, играющая центральную роль в процедурах деконструкции, интерпретируется в качестве рассеивания “сем” т. е. семантических признаков, зачатков смыслов как обладающих креативным потенциалом (“sema semen”). С точки зрения Деррида, полисемия выступает прогрессом в сравнении с линейностью письменности или моносеман- тического прочтения, озабоченного привязкой к смыслу-опекуну, к главному означающему текста или к его основному референту. Тем не менее полисемия как таковая складывается в имплицитном горизонте однозначной подытоживаемое™ смысла, т. е. в горизонте диалектики. В свою очередь, по мысли Деррида, “телеологическая и тотализи- рующая диалектика” должна “позволить в какой-то определенный момент, как бы он ни был отдален, собрать тотальность данного текста в истине его смысла, что превращает текст в выражение, в иллюстрацию и аннулирует открытое и продуктивное смещение текстовой цепи”. Рассеивание же, по Деррида, “способно продуцировать неконечное число семантических эффектов, не поддается сведению ни к некоему присутствующему односложного происхождения, [...] ни к некоему эсхатологическому присутствию” Ускользание от полисемии осуществляется посредством разрыва циркуляций, помещающих в начало (исток) уже осуществившийся смысл.

Цель “рассеивания” у Деррида — “отметить такую нервюру, складку, такой угол, которые прервали бы тотализа- цию” Письменность становится в этот момент своей собственной отметкой, а не саморепрезентированием. (Ср. у Ж. Делёза: движение смысла осуществляется “подобно тому, как семенная коробочка выпускает свои споры”.)

В границах концепта “смыслового рассеивания”, любой текстовый эпизод суть “черенок” прививаемый под кору другого текстового побега, произрастающего из семени. Для практики письма, фундированного принципом “рассеивания” важно систематическое использование того, что дано как простая этимологическая единица “черенка” как фрагмент живой ткани, подвергающийся трансплантации при хирургической операции (greffon), или как граф (grafie) как своеобразная единица письменности.

Концепт “рассеивание” очертил понимание Деррида вопроса о том, “что остается от абсолютного (выделено мной. — А. Г.) значения, от истории, философии, политической экономии, психоанализа, семиотики, лингвистики, поэтики?” В работе “Двойной сеанс” (1972), комментируя текст С. Малларме “Мимика” Деррида трактует “ми- модраму” как новое воззрение на соотношение письма и референта, бытия и литературы, истины и литературы, литературы как репрезентации. Суть мимодрамы молчаливый разговор с самим собой. Мим, изображающий и Пьеро, и Коломбину, разыгрывает собственную мимодраму, не следуя ни либретто, ни сюжету какой бы то ни было книги; белый грим Пьеро суть зримое воплощение чистой страницы. Согласно Деррида, “мим должен только записать себя на белой странице, каковой он сам является; он должен записать себя жестом и физиогномической игрой” “Рассеивание” под таким углом зрения оказывается смысловой множественностью, достигаемой предшествующими операциями с означающими, которые сами принадлежат к знаковым системам с коннотативным строем и могут рассматриваться как коннотации в коннотациях.