Мардан с явным удовлетворением поглядывал на гору щебня, песка и камней, скрывшую вход в пещеру.

Рудник перестал существовать, исчез.

— Ночью пусть разрушат жилища, — приказал Али–Мардан, — чтобы никто не нашел и следов. Заставьте работать всю ночь. Утомившихся рабов будет легче прикончить.

Снова стало тихо в долине.

Солнце скрылось за горой. В отблесках зари пылала скала Пещеры Сияния. Высились причудливые утесы. В провалах и расселинах неподвижно застыли мертвые потоки белесого щебня, переходившие у подножия горы в сплошное нагромождение валунов, скал и камней. Казалось, грандиозный подземный толчок встряхнул горные хребты, и вершины их низринулись в долину и засыпали все живое. Никому никогда не пришло бы в голову, что здесь похоронен большой рудник, откуда в сокровищницу бухарских эмиров поступали в течение многих столетий неслыханные богатства.

— Сколько осталось рабов? Не сосчитали еще? — спросил Мардан вечером, за ужином. — Как только начнет светать, ведите всех собак к Сухому роднику.

Али–Мардан хозяйским взглядом окинул долину. Дно ее тонуло в глубоких тенях. В воздухе стоял не то туман, не то пыль, не осевшая после дневных работ. Из сумрака вырывались, будто залитые кровью, гигантские скалы, разделенные темными провалами расщелин. Краски бледнели. Потухали отсветы зари…

VI

На рассвете печальный караван тронулся в путь. Али–Мардан ехал верхом позади.

Переход через невысокий, но очень крутой перевал был тяжел даже для здоровых, сытых солдат охраны. Истощенные рабы быстро выбились из сил. Многие падали. Мардан заботился, чтобы они больше не вставали. Горное эхо то и дело передавало звуки выстрелов. Не останавливая коня, даже не наклоняясь, Мардан прицеливался и разряжал маузер в упавшего человека.

Лицо посланца эмира было равнодушно и непроницаемо. Лишь изредка подергивались губы.

Иногда он привставал на стременах и кричал:

— Шевелитесь, собаки, быстрее! Упавший не встанет.

Осужденные понимали, что их ведут на смерть. Но ни слова протеста не было слышно. Медленно волоча ноги, плелись каторжники по каменистой тропинке. Казалось, по крутому склону горы ползет длинная серая гусеница.

Обливаясь потом, издавая хриплые стоны, падала новая жертва. Никто не пытался помочь товарищу, не подавал ему руку. Зачем? Все равно гибель была предначертана в книге судеб — немного раньше, немного позже. Весь мир для них замкнулся в этой тропинке горя.

О сопротивлении никто не думал. Тысячелетние деспотические законы произвола были незыблемы. Всеуничтожающая воля эмира была непреложна. Мертвящий гнет ислама парализовал всякие проблески мысли.

На самой верхней точке перевала караван отверженных остановился. Кругом, куда ни падал взгляд, раскинулись красноватые скалы и голубые горные вершины, залитые ослепительным сиянием восходящего солнца. В неизмеримой выси плыли розовые прозрачные облака. С севера тянуло прохладным ветерком.

Посланник эмира с высоты коня осмотрел толпу осужденных. Люди были похожи на мешки с костями. Плетьми свисали исхудалые руки, на ногах гноились язвы и струпья, на лица свешивались космы слипшихся волос, бороды отросли у многих до пояса.

Мардан подозвал надзирателя и приказал отобрать из рабов несколько головорезов.

Через минуту они стояли перед вельможей — дрожащие, худые, оборванные.

— Вам нужна жизнь?

— Бек, пощади! — пав ниц, завыли рабы. — Мы будем твоими рабами, твоими верными слугами до могилы.

Али–Мардан, казалось, остался доволен осмотром.

— Хорошо, вам дадут ножи. Перережьте горло тем баранам, и я отведу вас в тенистые сады Вабкента, к хаузам с прохладной водой, к чайханам, к плову. Ну?

Рабы стояли, переминаясь с ноги на ногу.

— Ну? — грозно протянул Мардан. — Кто будет выполнять мое приказание? Идите сюда.

Вышли трое. Они получили длинные острые ножи. Такими ножами колют баранов на базарах Гиждувана, Хатырчи, Варганзи.

Мардан показал на стоявшего перед толпой осужденного. Вновь назначенные палачи бросились к нему, сшибли с ног, поставили на колени. Один вывернул обреченному руки за спину, другой ловко уцепился двумя пальцами за ноздри жертвы и, задрав человеку голову назад, медленно перерезал ему горло.

— Прекрасно! — бросил посланец эмира.

Рабы тупо следили за расправой… Никто не сказал ни слова. Никто не шевельнулся. Не попытался бежать.

— Идите, убивайте, — сказал Мардан.

Добровольные палачи ринулись с остервенением в толпу. Они спешили заработать милость, жизнь…

Вечно осужденные безропотно валились на колени и подставляли горло. Кровь оросила плоские камни.

Но вдруг произошла заминка. Из поредевшей толпы безмолвно вышли пять человек, более похожих на живых мертвецов. Они шли, медленно волоча ноги, обходя трупы, стараясь не ступать по лужам крови. В нескольких шагах от Мардана рабы бросились на землю. Один из них, почерневший и тощий, со стоном заговорил:

— Закон, великий закон! Обычай пустыни говорит, что спасший жизнь человеку становится его братом. Светлейший бек, ты должен вспомнить, что только вчера мы вызволили тебя из беды, извлекли из колодца, где ты умер бы и никто не вспомнил бы о твоем существовании. Оставь же жизнь рабам, проливающим слезы отчаяния. Ты должен сохранить нам жизнь, если ты уважаешь веру отцов.

Али–Мардан сжал в руках маузер.

— Ха, падаль разговаривает. Уберите их, от них воняет.

Резня продолжалась. Осужденных навечно еще оставалось свыше сорока человек, а нукеров было всего восемь. И сейчас еще толпа могла смять солдат. Но мусульманский закон внушал: «Предопределенное не может быть изменено волей злополучного».

Только один старик, сидя на земле и раскачиваясь, кричал:

— Ты пьешь кровь людей, господин, пьешь кровь…

Мардан нетерпеливо покрикивал. Дело двигалось медленно. Палачи утомились.

«Ведь предстоит еще возня с солдатами, с надсмотрщиками. Их тоже надо убрать. — Мардан погладил рукоятку своего маузера. — Поручение выполнено. Два мешочка с драгоценными камнями в хурджуне. Дни становятся короче, а солнце уже высоко. До Сладкого колодца почти день пути».

В этот момент недалеко хлопнул выстрел. Мардан резко повернулся.

Человек бежал по гребню горы и отчаянно взмахивал винтовкой. Он что–то кричал. Невозможно было разобрать что именно. Ветер относил голос в сторону.

Все обернулись. Палачи замерли. Нукеры растерянно сжимали в руках свои ружья…

Откуда взялся здесь человек? Как он пробрался в мертвые горы через пустыню? Как мог он идти против солдат эмира, вооруженных с головы до ног?

Минута растерянности дорого стоила Мардану.

Человек приближался быстро, широкими прыжками. Еще немного, и он оказался в нескольких шагах от места кровавой казни.

Незнакомец остановился на выступе скалы над толпой и прокричал:

— Мусульмане! Братья! Разве вы бараны, которых пригнали на бойню? Опомнитесь, схватите в руки свои цепи и бейте ими по головам палачей. И пусть у них будет тысяча жизней, им не уйти от вас. Бейте эмирских со

бак! Народ восстал против тирана. Настал день справедливости.

Суеверный страх овладел посланцем эмира. Перед ним стоял пастух Санджар. Мертвец встал из могилы. Али–Мардан пытался что–то крикнуть солдатам, но изо рта его вырвались несвязные звуки, потонувшие в нарастающем ропоте толпы.

Санджар поднял винтовку и выстрелил в Али–Мардана, но промахнулся.

Выстрел послужил сигналом. С грозным воем осужденные двинулись на палачей.

Когда надзиратели опомнились, было поздно. Несколько шагов отделяли от них толпу осужденных. И хотя рабы были безоружны, а солдаты эмира имели в руках магазинные винтовки, исход столкновения был предрешен. Беспорядочная стрельба в упор не остановила толпу. В ярости рабы шли прямо на пули, и солдаты не успели даже выпустить все обоймы.