Ишан Сеид Музаффар проводил Файзи и доктора до выезда из города. Здесь, на краю дороги, белел в темноте купол мазара кабадианского, за приоткрытой дверкой теплился огонёк свечи.

—  Поезжайте с миром, — глухо прозвучал голос ишана, — спешите к   переправе. Один у вас остался путь — по реке. Мне сказали, что каюки уже нагруже­ны. Спешите. Враг близко.

Но доктору хотелось узнать, что заставило ишана совершить такой поступок.

—  Почему вы отдали оружие?

Но ишан не дал ему кончить.

—  Время ехать... Псы почуяли запах костей и мчат­ся к Кабадиану... Помните, что, если в их зубы попадут­ся ценности, которые вы везёте, это вызовет во мне со­жаление. Поезжайте. — Пробормотав: «Бисмилля!» ишан кабадианский, наклонившись, вошёл в низенькую дверку мазара...

Доктор и Файзи поскакали по степи, но, как они ни спешили, солнце уже сияло высоко над холмами, когда они добрались до Вахша. Они умирали от жела­ния спать. Вахш, ворча, катил свои тяжёлые, напитан­ные илом воды на юг среди диких безлюдных берегов. Только у мостков, с пришвартованным каюком толпи­лись люди с красными от бессонной ночи глазами. По­грузка оказалась законченной.

Навстречу всадникам поспешил Юнус. Его одежда ничуть не утратила за ночь своего щеголеватого вида: на шелковом халате и бельбаге никто не смог бы найти ни пятнышка, хотя работал он не меньше других.

Стоял он в пыли на разбитой дороге, но на лак его сапог не села ни одна пылинка.

—  Первые два каюка уже ушли вверх, — сказал он. На них наши люди. Коней повели берегом коноводы с прикрытием. Сот восемь сабель, — доложил он, усмех­нувшись, — ждут нас на переправе Кафирнигана у Чаршамбе. Энверовцев обманули. Ибрагим пронюхал уже и думал, что мы пойдём на запад в Термез...

—  Ждут, — вслух подумал Файзи, вытирая пот с ли­ца. — Кто же им сказал?

Юнус чуть заметно поднял брови, что означало у него недоумение, и прибавил:

—  Энвер в одном переходе отсюда. Зять халифа лично пожелал  поклониться ишану кабадианскому, но теперь... Теперь он постарается нагнать нас.

—  Вовремя нас ишан выпроводил, — сказал Пётр Иванович.

Все трое в душе не могли не поражаться событиям прошедшей ночи. Обстоятельства сложились почти безна­дежно. Отряд Файзи, вымотанный многодневными боями, не получил долгожданной помощи из Термеза. Остава-лость засесть в осаду в Кабадиане и, в крайнем случае, пробиваться самим на соединение с частями Красной Армии. Но когда внезапно Сеид Музаффар открыл тай­ну Кабадиана — выдал Файзи весь огромный склад оружия, приготовленный уже давно для исламской ар­мии, пришлось все планы изменить. Нельзя было до­пустить, чтобы база попала в руки Энвера или Ибра­гима — недаром каждый из них так рвался в Кабадиан. Своими силами Файзи отбиться не смог бы. Связь с пограничниками оборвалась. Оставалось одно — пере­править оружие, боеприпасы по Вахшу в Курган-Тюбе.

«Поразительно, — думал Пётр Иванович, — вот синее небо, мутная река Вахш, тихие жёлтые берега, каюк. Очень мирный шалаш и столь же мирные перевозчики, добродушные круглобородые таджики. А ведь кто-то сейчас играет в большую игру. Кто-то там сидит над картой и чертит стрелки. Кто-то решает, кому должно попасть оружие, боеприпасы, деньги — Ибрагиму или Энверу? И уж ни в коем случае никто не воображает, что всё в руках рабочего из Бухары. И благодаря кому?

Благодаря врагу советской власти реакционнейшему представителю реакционнейшей религии. Неужели только за то, что мы его вылечили, вызволили из лап госпожи малярии?».

Но раздумья его прервались возгласами: «Отец!» «Сын мой, ты здесь?»

От пристани навстречу Файзи спешил Иргаш. Как и подобало после долгой разлуки, встреча произошла тёплой и радостной и у Файзи исчезли суровые складки в углах рта, когда он расспрашивал, как Иргаш очу­тился здесь.

Оказызается, Иргаш ехал в Джиликуль с пакетом.

Он попал на переправу вечером и никак не может дождаться лодочника. Иргаш отвез семью в Курусай и работает теперь джигитом на пограничной заставе. Им очень довольны, конь ему попался неутомимый. К не­счастью, позавчера он пал, и Иргаш шёл давно уже пешком. Но не беда: ноги у него молодые, а на пеших странников проклятые воры-басмачи и совсем внима­ния не обращают, не то что на всадников. Всех лоша­дей, мерзавцы, отбирают. Попробуй, не отдай.

Узнав, что каюк идет вверх по Вахту, Иргаш попросился на него.

—  Меня подвезете. Мне по дороге, а я помогу вам, отец.

—  Хорошо. Что там за крик?

Действительно, у каюка шумели всё громче и громче.

Когда подъехали поближе, можно было различить голос Алаярбека Даниарбека:

—  Что? Не позволите? Да кто вас тут спрашивать станет? Дай дорогу, свиное ухо!     

Пришлось доктору вмешаться:

—  Пётр Иванович, да прикажи им! Не пускают Белка на каюк. Я говорю им: «Я переводчик и мирза ве­ликого табиба. И я, и мой Белок, и конь моего хозяина поедут в каюке». А эта безмозглая тыква кричит: «Нет, нет».

Алаярбек Даниарбек мотал головой и, брызгая слю­ной, изобразил, как каючники не позволяют ему, Алаярбеку Даниарбеку, завести на каюк Белка.

—  Я работник большого человека, я, поистине, сам большой человек, как смеет он меня ослушаться?! Бе­лок, кусай его, лягай его!

Нрав Белка хорошо был знаком доктору. Маленький конек лягался и кусался чуть ли не по заказу его свар­ливого хозяина.

—  Видали! — вопил Алаярбек Даниарбек. — Они не проявляют к вам уважения.

—  Вы видите, Алаярбек Даниарбек, — попытался урезонить его Пётр Иванович, — на каюке нет места даже для людей, а не только для вашего Белка.

—  И для Белка, и для Серого место найдётся.

—  Нельзя. Все отправляют лошадей берегом, и мы тоже.

—  Чтобы я отдал Белка каким-то живодерам?! Нет.

—  Придётся.

—  Тогда я не поеду!

Но пришлось Алаярбеку Даниарбеку подчиниться. Он свёл Белка со сходней, отвёл его в сторону, обнял за шею. Прижавшись щекой к морде коня, он что-то нежно говорил ему. Алаярбек Даниарбек имел такой жалкий, убитый вид, что у доктора вдруг защипало в носу. Пётр Иванович резко повернулся спиной к своим друзьям и, перекинув на плечо хуржун со своим поход­ным снаряжением, решительно поднялся на борт каюка.

Когда они уже плыли по реке, доктор глянул осто­рожно на Алаярбека Даниарбека. Всем своим видом тот олицетворял безутешное горе. Широкое тёмное ли­цо его сразу осунулось и почернело. В глазах читалось отчаяние. Он пылал ненавистью к тем, кто разъединил его с его ненаглядным, любимым белым коньком. Ни­когда так не горевал Алаярбек Даниарбек, не преда­вался печали, даже расставаясь на долгие месяцы с родным Самаркандом, со своей верной маленькой же­ной, со своими бесчисленными сыновьями и дочками. Печаль и злость завладели Алаярбеком Даниарбеком. Печаль он прятал в глубине своих тёмных, как сливы,бархатных глаз. Злость свою он не преминул сорвать на своем хозяине, на «великом, всемирно известном» табибе Петре Ивановиче. Он расстелил на ящиках паласик, подложил под голову сложенный в несколько раз халат и улегся с удобствами, предоставив Петру Ивановичу располагаться где угодно и как угодно. Юнус наблюдал за всеми действиями рассвирепевшего Алаярбека Даниарбека, и в глазах его загорелись лукавые искорки. Когда каюк со скрипом и стоном потянулся на канате по грязным водам Вахша, Юнус пробрался, ос­торожно ступая среди сидящих и лежащих бойцов, на носовую часть лодки и, брезгливо согнав с подола сво­его халата паука, присел на борт.

—  Достопочтенный Алаярбек Даниарбек, а извест­но ли, сколько надо пороху, чтобы человек разорвался в кусочки, вот такие.

Разгладив левой рукой свою изящнейшую бородку, Юнус показал пальцами правой, что кусочки едва ли превысят размеры обыкновенной спичечной ко­робки.

—  В наш передовой век люди открыли такой порох, что подожги щепотку, не успеет косая красавица ше­вельнуть ресничкой, и от нашего каюка и всех людей не останется и следа.

Сдернув поясной платок, которым он закрыл от мух и мошкары свое лицо, Алаярбек Даниарбек угрожаю­ще завращал своими чёрными глазами.