Максимка в окно увидел Михина. Он шел, опустив голову. Максимка почувствовал что-то недоброе, быстро выбежал из хаты. В эту минуту из-за угла вывернулись немцы с автоматами наперевес. Максимка бросился за амбар. Он хотел пробраться на огород и оттуда к речке, но было уже поздно. Немцы вошли во двор, и один из них направился к амбару. Максимка вышел навстречу.

— Ты — Максимка? — схватил его за воротник рубашки переводчик.

— Я, — тихо ответил Максимка.

Переводчик что-то сказал солдатам, и те взяли Церковникова.

Немцы обыскали сарай, амбар, кухню, но ничего не нашли. Автоматчики увели Максимку в комендатуру, а комендант и переводчик с Михиным впереди направились к дому Тимониных. За углом их догнали староста и два солдата.

Тимошка томился в ожидании брата. Он знал, что Аксен ушел в лес, и тревожился, как бы по дороге его не выследили. Потом к Тимошке пришел Семка Манжин. Вдвоем они вышли на огород. Тимошка хотел рассказать Семке, что сегодня ночью отряд должен уйти в лес. Они сели у колодца, и только Тимошка начал говорить, Семка вдруг испуганно прошептал:

— Немцы…

Тимошка мигом поднялся. По улице к дому Тимониных шло все немецкое начальство Вербовки, а впереди семенил Ванюшка Михин.

— Ах, паразит, — ахнул Тимошка неизвестно в чей адрес. — Бежим!

Он метнулся в сарай и выскочил оттуда с карабином через плечо. Спотыкаясь на картофельных грядках, оба побежали к тыну, перемахнули через него и понеслись степью к займищу. Немцы увидели их уже под бугром, за которым начиналась пойма. Хлестнула автоматная очередь, вдогонку ей полетела другая. Но ребята резво поднялись на бугор и скрылись за его кромкой.

Два автоматчика и староста пустились в погоню. А комендант и переводчик ворвались в дом и под пистолетами приказали Филиппу Дмитриевичу собираться.

Аксен застал дома одну мать. Когда он узнал об аресте отца, лицо его потемнело.

— Достань мне костюм, мама, — тихо попросил он.

Мать недоуменно взглянула на сына, вдруг все поняла и повалилась на койку как подкошенная. Аксен сам открыл сундук и переоделся. Потом вышел во двор, долго смотрел на синее донское займище. С улицы доносились чьи-то причитания. Аксен надвинул поглубже картуз и не торопясь, заложив руки в карманы штанов, сам пошел в комендатуру.

Его швырнули в черную крытую машину, которая стояла рядом с комендатурой. Там было уже восемнадцать ребят, две женщины. В углу сидел и его отец.

Да, вот он, почти весь отряд здесь. Все ребята. Как же это случилось? Всех поймали. Все попали в черную машину.

Аксен еще раз осмотрелся, привыкая к полутьме, и увидел, что в машине нет Тимошки и Семки Манжина. Может быть, хоть им удалось скрыться?

ПОСЛЕДНИЙ ПАТРОН

Тимошка и Семка, выбившись из сил, бежали по склону бугра. Бугор этот был изрезан мелкими канавками — следы дождей. Петляя среди канавок, ребята рвались к пойме, к лесу, в котором можно было скрыться от погони.

Немцы преследовали беглецов, не упуская их из виду. Расстояние между ними медленно сокращалось.

Тимошка стремился достичь леса раньше своих врагов. Бегали они с Семкой неплохо, лишь бы сейчас не напороться на канаву.

— Не робей, Семка! Жми! — торопил Тимошка.

Но в эту минуту Семка споткнулся и со всего маху шлепнулся на землю. Он прополз метра два по мерзлым кочкам, ободрал до крови руки и ноги. Тимошка попробовал его поднять, но Семка застонал и бессильно повалился к его ногам.

— Больно, — закусив губу, прошептал он.

Тимошка беспомощно потоптался на месте, глянул на преследователей: немцы приближались. Вот и все. Сейчас они дадут очередь из автомата. Ждать? Не-ет!

Тимошка быстро оглянулся. В пяти шагах был старый окоп. Тимошка подхватил Семку под руки и волоком потащил к окопу.

— Брось, Тимош… Беги, — умоляюще сказал Семка. — Словят тебя…

— Молчи! — огрызнулся Тимошка.

Он положил Семку на дно окопа, и в эту минуту над головой просвистели пули. Тимошка плюхнулся на землю, вскинул карабин.

— Тр-р-та-та, — разрывая хмурую тишину, ударили автоматы.

Пули вонзились в бруствер окопа, перед самым носом Тимошки. Комочки мерзлой земли градом осыпали его лицо и грудь. Тимошка протер лицо и стал целиться. Он метил в старосту, бежавшего впереди немецких автоматчиков.

У него было всего три патрона, по патрону на каждого врага. Один промах — и можно считать надежду на спасение потерянной. Тимошка подпустил врагов поближе. Потом спокойно нажал на спуск. Грянул выстрел. Немцы остановились. Мимо! Слезы невольно выступили на Тимошкиных глазах. Смазал! Не попал в старосту. Он снова вскинул карабин и сделал один за другим два выстрела. И опять — мимо!

Запели немецкие пули. Тимошка со злости отбросил карабин, и в туже минуту кто-то оглушил его прикладом. В глазах засверкали искры. Немцы били сапогами, ругались.

Рослый немец схватил Тимошку за ухо и потащил за собой. Другой поднял Семку и пинками толкал впереди себя. Семка хромал, кусал до крови губы, но молчал…

— Тащите, гады! — крикнул Тимошка. — Все одно убегу! Не жить вам, твари полосатые! Всех перебьют наши!

Тимошку повалили на землю и начали бить по лицу, по животу, по голове. Рослый автоматчик накрыл волосатыми пальцами Тимошкино ухо и с перекошенным от злобы лицом вывернул его.

Тимошка вскрикнул от дикой боли. Но вдруг вскочил на ноги и, петляя, побежал к селу.

Немец удивился. Смертельно избитый мальчуган с оторванным ухом на его глазах убегал в хутор. Пока он опомнился, Тимошка был уже за сотню метров. Он бежал к разбитой ферме. Староста и автоматчик бросились за ним.

Тимошка до, бежал до фермы и увидел заброшенную силосную яму рядом с копной соломы. Тяжело дыша, он схватил охапку соломы и камнем свалился в яму, Солома накрыла его с головой.

Преследователи обшарили ферму, но Тимошка исчез. Вдруг немец услышал тихий стон из силосной ямы. Он прыгнул туда и через минуту вытащил Тимошку. Тимошка отбивался, грыз зубами руку немца и молча сносил побои.

Вскоре его втолкнули в черную машину, где сидели все ребята.

Эта машина служила немцам для перевозки мяса. На полу запеклась кровь, валялось белое крошево. Под высоким потолком висели железные прутья, и арестанты испуганно поглядывали на них. В правом верхнем углу было оконце для вентиляции. Через него в глухую темную машину пробивался тусклый свет.

Сидеть было негде. Ребята пристроились на полу, у стенок. Одни стояли, другие опустились на корточки.

Все молчали. Филипп Дмитриевич, взятый заложником, держал на коленях голову Тимошки и, роняя скупые мужские слезы, теплом ладони согревал изуродованное ухо сына. У кого-то нашелся платок, и Тимошке перевязали рану. В темном углу тихо причитала мать Емельяна Сафонова, принятого недавно в отряд.

— Э-эх, сынки, сынки, — тяжело вздохнул Филипп Дмитриевич. — И что же вы наделали, сынки… Как это у вас вышло? Чего от меня прятались?

Он вздохнул.

Ребята, потупясь, молчали. Молчал и Аксен. Он думал о том, что уже не увидит командира и не передаст ему карту местности вокруг Вербовки и железнодорожной станции, которую по памяти, но почти точно рисовал вечером. И еще подумал, что, действительно, от отца не надо было ничего скрывать. Может быть, в этом и была ошибка?

А может, и не в этом. Только скрывать не надо было. Зря.

— Теперь думайте, — сказал Филипп Дмитриевич, — как обвести извергов.

— Молчать надо, — тихо отозвался Аксен. — Мы ничего не собирались делать. Воровали просто по хулиганству. За воровство убивать не станут. Никто нас не учил воровать, сами хулиганили… Сами по себе. Так и надо говорить. Пусть бьют. Побьют и отстанут. А если про наши планы скажет кто — расстреляют. Всех расстреляют…