Когда на эстрадах разных стран я слышу овации, обращенные к русской песне, невольно думаю о Руслановой, о ее бесценном вкладе в пропаганду народной песни.

Лидия Андреевна создавала, по существу, эстрадно-театральные миниатюры. Вот она уже начала песню, как вдруг у рояля непонятно для чего появился Михаил Гаркави. Зритель недоумевает. Русланова поет, не обращая на своего партнера никакого внимания. И лишь к середине песни как бы замечает неизвестно откуда взявшегося конферансье. Прервав пение, она бросает какую-то озорную реплику. Тот смущенно краснеет… Актерски это было сыграно великолепно.

И тогда из ее клокочущей души вырывается частушка:

Делает паузу и ласково бросает:

Сконфуженный грузный Гаркави поспешно скрывается за кулисой.

Зал неистовствует, решительно требует повторить…

Это умела делать только она, Лидия Андреевна.

Каждая ее песня превращалась в своеобразную новеллу с четким и выпуклым сюжетом. Если правомерно понятие «театр песни», то оно прежде всего относится к Руслановой.

Она никогда не плакала на сцене. В зале всхлипывали, доставали платки. А Лидия Андреевна хоть бы раз проронила слезинку.

Эта сдержанность чувств, эмоциональная строгость — характерная черта русского народного пения.

И Русланова, не учившаяся сценическому мастерству, и высокопрофессиональный музыкант Захаров были, несомненно, правы — без глубокого внутреннего «наполнения» нельзя всколыхнуть зрителя, захватить его воображение.

«Девочка, — как-то сказала она мне, — ты спела «Степь», а ямщик у тебя не замерз. Пой так, чтобы у всех в зале от твоего пения мурашки побежали… Иначе — и на сцену не стоит выходить».

Леденящее ощущение гибели, замерзания в эпическом сказе «Степь да степь кругом», конечно, связано не только с физическим ощущением холода. Певец преломляет в собственном сознании этот тягостный сгусток чувств, эти драматические по накалу последние слова, выступая достоверным — при наличии таланта — или малоубедительным — при отсутствии такового — интерпретатором агонии умирающего ямщика.

«Хорошо петь,— говорила Лидия Андреевна, — очень трудно. Изведешься, пока постигнешь душу песни, пока разгадаешь ее загадку…»

«Второй план» в песне — это, по словам В. Белинского, не столько само содержание песни, сколько содержание содержания, то есть сложные ассоциации, ею вызываемые, — круги от брошенного в воду камня:

Круг ассоциаций в этой песне весьма широк — это и живые картины памяти, и треугольники полевой почты, и похоронки; это и образы искусства — лица солдаток на проводах в чухраевском «Чистом небе», его же мать в «Балладе о солдате», пульсирующая нервная складка на шее у Зинаиды Кириенко в «Судьбе человека» М. Шолохова и С. Бондарчука и сколько всего еще…

Русская песня, особенно лирическая, носит ярко выраженный исповедальный характер. Но рассказ о жизни, о судьбе, о горестях и печалях исходит от людей не слабых духом, и не жалобы суть их исповедь, а утверждение национального характера.

Национальный характер!.. Глубокое, емкое это понятие. Оно вобрало в себя выкристаллизовавшиеся в веках добродетели, позволяющие говорить о «таинственной» русской душе, о народных нравственных началах. Это и Ярославна — самый древний, певучий образ русской женщины, ждущей мужа, и носительница народной мудрости няня Арина Родионовна, и символ чистоты и верности Татьяна Ларина, и некрасовская героиня, которая «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет», и наша современница Каширина — Нонна Мордюкова — из недавнего фильма «Возврата нет».

Во всем артистическом облике Лидии Руслановой видна была настоящая русская женщина-крестьянка, говорившая со зрителем языком песни, как ее пели в Саратовской губернии. Лидия Андреевна выходила на сцену в русском костюме, не стилизованном, а подлинном, оригинальном, точно таком, какой носили ее товарки из родной саратовской деревни. На голове — цветастый полушалок: замужней женщине не пристало показываться на людях непокрытой. И, наконец, низкий поклон — знак доброго расположения к пригласившим ее выступить зрителям (она имела обыкновение говорить: «Я у вас в гостях, вы для меня хозяева»).

Лидия Андреевна Русланова не любила новых песен и почти не исполняла произведений современных авторов. Дело было не в узости ее художественного кругозора, не в недостаточно развитом вкусе — просто она пела, как научилась в деревне, и то, что пели там. Конечно, она была выдающейся актрисой, но «театр песни» ее был, по существу, театр ярмарочный в подлинном и высоком смысле этого слова.

Важно еще заметить, что пела она — и до войны, и в военные годы — без микрофона.

Теперь, постигнув многие премудрости музыкальной теории, я вижу: там, где Русланова неожиданно меняла ритм, даже разрывала слова, переставляла ударения, она — вроде бы нелогично на первый взгляд — добивалась своеобразного, ни с чем не сравнимого звучания.

Руслановский шедевр «Я на горку шла» поражает уж вроде бы совсем немыслимым словесным образованием: «Уморехнулся…» Но какой непередаваемый народный колорит привносит в песню это словечко — забыть трудно.

Война…

Сколько потрясений, волнений, переживаний связано у каждого с этой бедой, всколыхнувшей всю великую страну, затронувшей буквально всех — от мала до велика.

В годы войны песня стала могучей мобилизующей силой, она сражалась на фронте, она трудилась в тылу.

В те годы деятели искусства с особой гордостью обращались к родной истории, к родной народной песне. Национальная основа в песне заявила тогда о себе особенно решительно и властно. В раздольном русском многоголосье, в задушевных русских напевах хора имени Пятницкого советские люди чувствовали дорогой сердцу образ Родины, непобедимой России. В годы войны художественный руководитель хора В. Г. Захаров был удостоен Государственной премии.

Фронтовые бригады — явление, навсегда вошедшее в историю советского искусства, опровергло древнее изречение: «Когда говорят пушки, музы молчат». Нет, музы не молчали. На самой передовой, под крыльями боевых самолетов, звучали песни Клавдии Шульженко, кстати, первой исполнившей на фронте «Вечер на рейде»; прямо с танка пели веселые куплеты Юрий Тимошенко и Ефим Березин, прошедшие с войсками путь от Киева до Сталинграда, а потом обратно на Запад до Берлина; на разложенной перед окопом плащ-палатке танцевали Анна Редель и Михаил Хрусталев, а Леонид Утесов, заглядывая в лицо юному солдату, сжимавшему автомат, по-отечески говорил:

…В конце 1943 года Лидия Андреевна Русланова в составе концертной бригады приехала во второй гвардейский кавалерийский корпус под командованием Героя Советского Союза генерал-лейтенанта Крюкова. В это время в одном из его полков проходило собрание, на котором было зачитано письмо колхозницы, — она передала государству свои трудовые сбережения, чтобы на эти деньги сделали пушку для ее сына-артиллериста. Потом выступила Лидия Андреевна. Она сказала, что тоже жертвует свои средства, чтобы построить на них батарею из четырех «катюш». Три месяца спустя Русланова снова прибыла в часть и торжественно «вручила» бойцам свой подарок.

Десятый минометный гвардейский полк громил врага на Западном фронте, штурмовал немецкие укрепления на Одере. Руслановские «катюши» приближали долгожданный День Победы.