Эмма, потрясенная, посмотрела на тонкое мальчишеское лицо и мягким движением протянула к нему руки, как бы желая поднять ему веки.

— Проснитесь и улыбнитесь мне!

Он сразу открыл глаза, с тихой улыбкой, удивительным образом преобразившей его изможденное лицо. Однако, когда доктор Грэхем спросил его, что он испытывал, пока спал, он ничего не мог вспомнить.

Назавтра Эмма не могла дождаться того часа, когда слуга снова привезет Нельсона. Она все еще видела его улыбку, с которой он на нее взглянул пробудившись. Из-за этой чистой, доброй улыбки он стал ей мил. Ее радовала и обретенная ею власть над ним. У нее было такое чувство, будто этот человек принадлежит только ей, будто он сотворен ее могуществом.

Однако Нельсон не явился. Его отец, человек благочестивый и яростный противник современной науки, увез его из Лондона на воды в Бат Эмма больше о нем не слышала. Исчез из ее жизни и этот юноша, подобно Тому, Ромни Овертону. Все, что было ей по душе, ускользало от нее. Не было у нее счастья.

* * *

Каждый вечер на «божественном ложе Аполлона» ее красота одерживала новую победу. О ней говорил весь Лондон, стараясь узнать ее имя, ее происхождение, ее прошлое.

Ей все это было безразлично. Не выдавая ни одним движением, что она все слышит, она пропускала замечания зрителей мимо ушей. А ее вовсе не остерегались, считая, что она погружена доктором Грэхемом в магнетический сон. Он предлагал ей это, но она не захотела. После пережитого страшного позора она почти не чувствовала новых оскорблений. Люди упрекали ее в бесстыдстве? Ну что ж, они имели на это право. Но ее ли вина, что она стала такой? За доброе дело она наказана позором. Пусть даже упадет вуаль, скрывающая ее лицо от любопытных глаз. Ей было все равно, узнают ли ее.

Но доктор Грэхем не желал никаких перемен. Загадочная, никому не известная женщина разжигала любопытство, и это приводило на лекции все новых слушателей. Принц Георг также нанес наконец давно обещанный визит в Храм брака. Он явился со свитой придворных художников и ученых, и на это время перед остальными посетителями были заперты двери.

Пришедшие обступили ложе, на котором, как будто погруженная в сон, покоилась Эмма. По просьбе принца сэр Джошуа Рейнолдс, знаменитый художник, обмерил ее тело и продиктовал цифры какому-то человеку, который громко их повторил и потом записал.

Где она уже слышала голос этого человека, мягкий, как бы пронизанный тайной грустью?

Когда измерения были закончены, проверили данные. Голоса перебивали друг друга, возник спор, причин которого Эмма не понимала. Образовались две партии, вступившие в яростную борьбу. Одна считала названные цифры правильными, вторая брала их под сомнение. Нужно было измерять снова. Теперь это сделала партия сомневающихся, но цифры оказались такими же.

И тогда поднялась буря восторга. Размеры полностью совпадали с теми, которые мастера античного искусства считали нормой совершенной женской красоты. Все то, что Пракситель кропотливо собрал у сотен женщин, чтобы создать идеальный облик своей Венеры, здесь соединилось воедино. В Гебе Вестине доктора Грэхема воплотилась древняя мечта человечества о совершенной красоте.

Мужчины, пораженные, проталкивались к ложу, чтобы посмотреть на чудо: Художники старались быстро набросать хотя бы эскиз, чтобы запечатлеть этот самый совершенный женский образ. Принц Георг объявил награду в пятьдесят фунтов за лучший рисунок.

Внезапно громкий холодный голос перекрыл шум.

— Не слишком ли вы торопитесь? Не всегда ведь совершенное тело сочетается с совершенным лицом. Как можно объявить награду за красоту, не видя лица?

Снова возник спор. Эмма уловила имя скептика. Томас Гейнсборо, глава лондонских портретистов.

Ее охватил гнев. Не руководила ли им зависть к более молодым соперникам, на весь Лондон прославившим Гебу Вестину? Быть может, он пришел сюда, чтобы оспорить ее красоту — то единственное, что она спасла во время катастрофы.

Затаив дыхание, она вслушивалась в спор. Рейнолдс держался неопределенно, доктор Грэхем яростно защищал свою Гебу, Гейнсборо упорно высказывал недоверие.

— Женщины не прячут свою красоту, — сказал он насмешливо. — Это старая истина, и ваша Геба Вестина лишь доказывает ее справедливость. Она демонстрирует все, чем гордится, но только не лицо. Значит, лицо уродливо.

Доктор Грэхем сердито рассмеялся.

— Уродливо? Самое прекрасное, правильное лицо, на которое когда-либо светило солнце.

Внезапно послышался тот мягкий, глуховатый голос.

— Ваше утверждение не всегда справедливо, мистер Гейнсборо. Как ни странно, но еще и сегодня существуют стыдливые женщины. Я сам в этом убедился. На побережье Уэльса я видел юную девушку с совершенным, прекрасным лицом. У нее были такие же руки, как у этой Гебы. Похожа и линия шеи. Она была легко одета, и я вполне мог понять, что и тело должно быть совершенным. Однако, позволив мне рисовать ее лицо, она твердо отклонила все просьбы позировать без одежды. Лишь немного расстегнула платье у шеи. При этом она была так бедна, что те несколько фунтов, которые я ей предлагал, оказались бы для нее целым состоянием. Нет, мистер Гейнсборо, это не всегда верно, что женщины показывают все то красивое, что в них есть.

Гейнсборо насмешливо улыбнулся.

— Вы полагаете, что Геба Вестина из того же теста? Да вы сами себе противоречите, мистер Ромни. Все, в чем вам та девушка отказала, эта женщина показывает, так что уж она-то отнюдь не стыдлива.

— Этот вывод тоже довольно смел, мистер Гейнсборо. Вестина обнажается, потому что ей позволено закрыть лицо. Женщины краснеют лишь тогда, когда встречают взгляд мужчины. У них вызывает чувство стыда не нагота, а сознание, что их видят обнаженными.

— Мистер Ромни прав, — энергично вмешался доктор Грэхем. — Геба Вестина закрывает лицо, потому что не хочет быть узнанной. Она не хочет опускать потом глаза под каждым мужским взглядом.

Гейнсборо снова засмеялся.

— Ей это вовсе и не нужно. Она погружена в магнетический сон, а следовательно, не знает, что мы видели ее лицо. Снимите с нее вуаль, если никаких других оснований для отказа у вас нет.

В спор вмешался принц Георг.

— Я начинаю разделять мнение Гейнсборо, — закричал он, разразившись своим легкомысленным смехом. — Если женщина прячется, она либо уродлива, либо жеманница. Так что, милый мой доктор Грэхем, ваша Геба Вестина либо монстр, либо глупа. Это решает вопрос. Идем, господа, становится скучно.

Доктор Грэхем что-то возразил, но Эмма не расслышала, что именно. Она не обращала больше внимания на затянувшийся спор. У нее возникло непреодолимое желание унизить всех этих скептиков. Она медленно выпрямилась и сняла с лица вуаль. На мгновение воцарилась мертвая тишина.

— Эмма Лайен! — вдруг крикнул принц. — Это глупая Эмма, жившая у мисс Келли!

Он громко расхохотался. Она холодно, с насмешкой посмотрела ему в глаза и кивнула.

— Да, ваше высочество, Эмма Лайен. Глупая Эмма, которая выбрала бедность, но не стала любовницей знатного лица. — И взяв длинный жезл, прислоненный к ложу, она спустилась и подошла к Гейнсборо. — Вот мое лицо, мистер Гейнсборо. Ну что, неужто я монстр?

— Цирцея! — закричал Рейнолдс в восхищении. — Цирцея, превращающая спутников Одиссея в свиней!

Она поблагодарила его взглядом, затем снова повернулась к Гейнсборо.

— Я жду вашего приговора, мистер Гейнсборо, и не бойтесь моего волшебного жезла.

С несколько принужденным смехом старик принял шутку.

— Вы меня уже заколдовали, — сказал он. — Признаю свое поражение. И если вы согласитесь мне позировать, вы осчастливите меня.

Несколько мгновений Эмма наслаждалась своим триумфом, затем с вежливым сожалением пожала плечами.

— Я понимаю, какая это честь быть увековеченной кистью такого великого художника. Однако это невозможно. Здесь есть человек, имеющий на меня более давние права. — И бросив свой жезл, она протянула руки Ромни. — Вы были правы, мистер Ромни, когда предостерегали меня от Лондона. Тем не менее я здесь. Тогда, у залива Ди, вы хотели меня писать. Вы все еще хотите этого? Я в вашем распоряжении.