ВЗРЫВ МОСТА

1

Григорий и думать про Сташевского забыл, но тот напомнил о себе сам. Пришел в гости к подрывникам. Андреев внутренне сжался — ему неприятно было разговаривать с Феликсом после ночного объяснения на марше. И все-таки хотелось кое-что спросить — об общих друзьях-товарищах. Может, знает что-нибудь?

— Здравствуй, сержант, — сказал Федя-разведчик, с любопытством рассматривая Андреева при дневном свете.

— Привет, разведчик, — усмехнулся Григорий, он невольно взял чуточку насмешливый тон — легче скрыть настоящее чувство. Сташевский заметно постарел за два года. Возле глаз мелкие паутинки-морщинки. От крыльев носа симметричными полукружьями легли складки, раньше они были меньше заметны.

— Ночью не узнал тебя.

— Богатым стану.

— А ты не изменился.

— И ты не очень постарел.

— Так вот и живем, — сказал Федя-разведчик. Его смущал тон, которым разговаривал с ним Андреев. Сержант не хотел его подпускать на близкое расстояние.

— Покурим? — предложил Сташевский и вытащил пачку немецких сигарет.

— Спасибо, — ответил Андреев. — Предпочитаю махорку.

Они сели на траву и закурили каждый свое. У Феди была интересная зажигалка, похожая на пистолет. Григорий загляделся на нее, покрутил в руках, рассматривая. Федя расщедрился:

— Хочешь — бери.

— Зачем же? У меня «катюша» есть.

«Катюшами» называли первобытный набор для добывания огня при помощи кремня, кресала и трута.

— А то возьми, я еще достану.

— Нет, не возьму.

— Как знаешь, — Сташевский спрятал зажигалку в карман и спросил: — Обиделся за ночной разговор? Да? И все-таки очень прошу — выслушай меня и пойми.

— Я не спешу.

— Был у меня друг, познакомились с ним после Гомеля. Воевали в одном взводе, в плен попали вместе. В плену нас разлучили, его куда-то увезли, и я больше его не видел. В прошлом году ходили со Стариком в отряд Ромашина, питание у рации испортилось. И услышал я там знакомую фамилию, фамилию своего друга. Спросил для верности: «Случайно, не Олегом его зовут»? — «Олегом», — отвечают. Разыскал я этого Олега; вижу — Олег, да не тот. Спрашиваю, где служил, в какой части. Все совпадает, представляешь? Понял я — чужой человек, присвоил документы моего друга, расстрелянного фашистами. Сцапали мерзавца, во всем признался, немцы его сюда послали. Расстреляли. А я после этого неделю, а то и больше сам не свой ходил.

— А теперь каждого подозреваешь?

— Нет, зачем же! Тебя ночью в самом деле не признал. Думаю, неужели опять такая же история, как с Олегом. Не слишком ли много таких совпадений на одного.

— Сейчас убедился? — усмехнулся Андреев. Сташевский устало сказал ему:

— Не надо так, ладно? Легко иронизировать, но ведь все это не так просто.

Андреев понял, что допустил бестактность, Феде и в самом деле нелегко такое переносить. Чтоб замять неловкость, спросил:

— Кого-нибудь встречал из нашего отряда? — он имел в виду отряд Анжерова.

— Многих.

— Я вот никого. Расскажи.

— У вас был лейтенант, мы еще с ним встретились на Гомельском формировочном пункте, забыл фамилию. Он до войны у вас командовал взводом.

— Самусь?

— Во-во. Погиб при бомбежке. Мы в одну часть попали.

Славный и удивительный был человек. При бомбежках не бежал в укрытия, а ложился на спину в какое-нибудь маломальское углубление и наблюдал, как в небе кружат железные вороны с крестами на крыльях. Когда его упрекали в безрассудстве, он хладнокровно возражал:

— Прямое попадение в щель, в которой вы прячетесь, столь же вероятно, сколько и в меня, если даже я лежу в обыкновенной канаве. Так что шансы у нас одинаковы.

И однажды бомба упала рядом с ним. От лейтенанта ничего не осталось.

— И Микола погиб. Помнишь его?

— Еще бы! А он как погиб?

Микола и Сташевский попали в окружение. Микола сказал Феликсу:

— В плен не пойду. Попробовал этой прелести.

Немцы накрыли их врасплох на ночевке, и это было неудивительно. Последние две недели бойцы выбились из сил, валились с ног. Микола сдержал слово. Когда пленных согнали в кучу, немецкий офицер в фуражке с высокой тульей снял пенсне и начал что-то говорить, смешно оттопыривая нижнюю губу. Понимал его один Феликс. Офицер хвастался, будто Москва пала, Красной Армии не существует в природе. Микола отстранил товарища и бросился на офицера. Схватил за горло и стал душить. Оба упали на землю. Это было так неожиданно и сверхъестественно, что конвоиры в первую минуту растерялись. У них вытянулись и поглупели лица. Опомнившись, кинулись стаскивать Миколу с офицера, но удалось им это не скоро — до того разъярился он. Они изрешетили Миколу из автоматов. Но и офицер не поднялся.

Пленных немедленно угнали, и Сташевский точно не мог сказать, до смерти задушил Микола офицера или нет, Пожалуй, до смерти, потому что, когда пленных, избивая прикладами, погнали прочь, Феликс успел заметить, что офицер лежал бездыханный и посиневший. На длинной шее у него багровели здоровенные синяки от яростных Миколиных рук.

Андреев ждал, что Федя расскажет ему и про Петьку Игонина, ждал внутренне сжавшись, готовый к любому печальному известию. Но Сташевский про Игонина не вспомнил.

— Про Игонина ничего не слышал?

Сташевский посмотрел на Андреева несколько удивленно:

— Но ведь Игонин здесь.

— Где, здесь?

— В отряде Давыдова.

Андреева ответ Сташевского ошеломил. Как? Петро Игонин, дружище Петька, здесь? Вот это новость!

— Может, сходим к нему? — спросил Григорий боязливо, вдруг Сташевский возьмет да скажет:

— Я пошутил — нет здесь никакого Игонина.

Глупости, не будет Федя-разведчик так жестоко шугать. Значит, к Игонину можно запросто пойти? И ничто не будет помехой — ни время, ни расстояние? Первое время Григорий о Петьке тосковал, потом тоска притупилась. Но вспоминал часто и не чаял встретить. И вдруг он рядом, дышит одним воздухом, готовится к одному заданию.

— Его сейчас нет, — отрезвил Григория спокойный голос Сташевского. — Он на задании, но скоро вернется.

— Что? Ах, да, на задании. Выходит, в лагере сейчас его нет? Жаль, — вздохнул Григорий.

Андреев хотел, чтобы Федя поподробнее рассказал ему об Игонине, но тот не догадался. Заспешил, то и дело посматривая на часы.

Расстались приятелями, прежний ледок растаял, но до той близости, какая у них была в отряде Анжерова, было далеко.

Каков, интересно, теперь Петро? Трудно даже вообразить. В первый день войны отмахали по адской жаре километров двадцать. На привале Петька лег в кювет, задрал ноги кверху. Когда стали строиться, неожиданна налетел старшина Береговой. У Петьки пряжка ремня съехала набок, гимнастерка на животе сбилась в ком, а пилотка была надета поперек головы. В довершение всего винтовку нес, как лопату, — взял за дуло и положил на плечо. Старшина побледнел, увидев Игонина таким. Береговой глубоко вдохнул воздух и прошептал яростно:

— Биндюжник!

И убежал, потому что побоялся сорваться. Петька спросил, как ни в чем не бывало:

— Его что, муха цеце укусила?

— Ты ж на архаровца похож, — сказал Андреев.

— Все равно война, — отмахнулся Игонин, но в порядок себя привел.

А через пятнадцать дней тот же самый Петька Игонин, после гибели Анжерова, принял под свое командование отряд, и то был совсем другой человек. Расхлябанность как рукой сняло, в бесшабашных глазах упруго билось трудное раздумье, и в самой осанке появилась командирская стать. Откуда что и взялось в Петьке Игонине, Григорий диву давался и гордился другом. Уже в конце похода сидели они с Петром на берегу тихой сонной речушки и мечтали вступить в партию. Петро говорил задумчиво:

— Но за что же меня принимать в партию? Возьмут и спросят: «Скажи, Игонин, какое ты доброе дело совершил в жизни?» Какое? Однажды тетку из воды вытащил, тонула, бедняга. И все? «Маловато», — скажут. — Ну, а насчет идейности? Хватит у тебя ума разобраться во всем и помочь разобраться другим, беспартийным, не свихнешься ты на крутом повороте?»