Кстати говоря, это мрачное предсказание не вызвало у боярина Т. Н. Стрешнева ни малейшего интереса. В конце концов ведь схватку за власть выиграл Петр; «большой в полку» предал не царя, а царевну (на место «большого в полку» после свержения Софьи можно было подставить хотя бы беспокойного И. Е. Цыклера; изменив в 1689 г. своей покровительнице, он изменил в 1697 г. и Петру, за что был казнен вместе с А. П. Соковниным, братом боярыни Морозовой). «Человек с мечем круглым» не ошибся, но дело уже было сделано, и потому Т. Н. Стрешнев решил пропустить эти слова мимо ушей. Однако всего любопытнее, что и Софья, как кажется, не придала им особого

---------------

72 значения, хотя для нее пророчество Ивашки было прямой угрозой. Люди верят тому, чему хотят верить.

Прохожий с фонарем доставил юродивого в какую-то «полату» у Ивановской колокольни. Тут Ивашку допросили. Он молчал, потому что пришел в столицу беседовать с царями и хотел непременно попасть во дворец. «И… повели его неведомо к какому человеку на двор; а на дворе-де у того человека каменныя полаты (не исключено, что здесь имеется в виду Ф. Л. Шакдовитый,—А. П.}… И он-де, Ивашка, о том не сказал же. И после-де его водили в Спаской м<онасты>рь к чернецу к Селиверсту Медведеву… и он-де ему о том не сказал же; а сказал им всем, что-де он о том скажет великой государыне благоверной царевне. И его… взвели в Верх к… царевне… и перед нею… он, Ивашко, говорил, что в полкех болшой изменит, и оттого-де будет худо». Выслушав юродивого, царевна под стражей отослала его обратно в Нилову пустынь, чтобы не было соблазна.

Впрочем, эта встреча имела последствия. Ивашка не ограничился предсказанием о «большом в полкех», он вообще вел себя, как озаренный богом провозвестник. Среди откровений юродивого, по собственному его признанию, были и роковые слова «хотя-де великого государя царя и великого князя Петра Алексеевича… сторона и повезет, и много-де того будет ден на десять, а то-де опять будет сторона силна рука великия государыни». Иначе говоря, у Софьи с Ивашкой была доверительнаябеседа. Юродивый поучал царевну, прорицал ей будущее, и царевна внимала ему. Иному прорицанию Софья верила, иному не верила.

Среди принятых на веру было предсказание о ее безусловной победе над младшим единокровным братом. Сильвестр Медведев сообщил о нем стрельцам, хотя и не был убежден, «прямой юрод» Ивашка или нет (к сожалению, не сохранилось никаких материалов о том, как проходило «свидетельствование» юродивого). Стараясь укрепить дух мятежного и ненадежного стрелецкого воинства, Шакловитый распустил слух, что Ивашка прибрел в Москву по прямому повелению святых Нила и Нектария, явившихся ему в сонном видении. «А от Федки де Шакловитова слышал он…, — показывал Сильвестр Медведев, — бутто его (Ивашку,—Л. Я.) прислали с теми словами Нил и Нехтарийчюдотворпы». Ивашка это решительно отрицал. Зная, как тревожно было в Москве весной 1689 г., мы можем понять и оценить «легковерие» Шакловитого и Медведева. Партия Нарышкинах, которой мирволил патриарх, набирала силу. Софья сдавала одну позицию за другой.

Ивашка Григорьев прибрел в Москву на вербной неделе (шестая неделя великого поста), т. е. между 17 и 23 марта, ибо Пасха в 1689 г. приходилась на 30 марта. 12 марта, в среду пятой великопостной недели, патриарх уволил Сильвестра Медведева с Печатного двора, где тот больше десяти лет занимал важную должность справщика. Можно было ожидать, что Иоаким арестует и сошлет Сильвестра. Софья уже не решалась открыто заступиться за своего любимца, и с Пасхи верные ей стрельцы ежедневно стояли караулом у кельи Медведева в Заиконоспасском монастыре. Им было ведено, «как… придут от… патриарха, и его, Селиверстка, не отдавать, а сказывать, что за ним, Селиверстком, есть государево дело», т. е. что он уже арестовансветской властью. В такой обстановке нельзя было пренебрегать любой поддержкой. Оттого и пересказывал стрельцам речи приблудного юродивого «чернец великого ума и остроты ученой», как позднее отозвался о Медведеве враждебный ему и Софье граф А. А. Матвеев.

Трудно сказать, чего больше было в истории с Ивашкой Григорьевым — веры или расчета. Именно пристрастие к логическому умствованию ставила в вину «латинствующим» вообще, и Сильвестру Медведеву в особенности, «старомосковская» партия. В «Остне», сборнике, составленном по приказу Иоакима после разгрома «латинствующих», об этом прямо говорится: «Бегати бо силлогисмов, по святому Василию, повелеваемся, яко огня, зане силлогисмы, по святому Григорию Богослову, — и веры развращение, и тайны истощение… Силлогисм явленно лжив есть и человекы, не зело внемлющыя святым писаниям, прелщает»^{132}. Консервативным современникам «латинствующие» казались людьми, которые жертвуют истинами веры в пользу «душетлительных аргументов» разума.

Действительно, в заведомой лжи Шакловитого о святых Ниле и Нектарии чувствуется холодный «силлогисм», расчетливое приспособление к уровню суеверной толпы, стремление сыграть нанародной любви к юродивым. Расчет есть и в увещаниях, с которыми Медведев обращался к стрельцам: будучи духовным лицом, он не должен был передавать им слова юродивого, к кото-рому сам относился с сомнением. Однако видеть в «латинствующих» рационалистов, рассудочных политиков и подстрекателей —

явная ошибка. Как-никак они были православными русскими людьми и в этом качестве волей или неволей подчинялись национальной культурной традиции. Они не только использовали юродивого в агитационных целях — они верили ему, хотя в этой вере был немалый элемент сомнения. Для эмоциональной и интеллектуальной атмосферы, в которой жил двор царевны Софьи Алексеевны, весьма характерен гипертрофированный, даже болезненный интерес к всевозможным прорицателям и кудесникам. Отношение к ним бросает отраженный свет и на отношение к юродству.

В середине 80-х годов XVII в. в Москве подвизался некий звездочет и гадальщик Митька Силин. Несколько лет он жил у Сильвестра Медведева в Заиконоспасском монастыре. В розыскном деле его называют поляком. Трудно сказать, был ли он поляком по национальности, однако нет сомнения, что он имел польское подданство. Во время розыска Митька Силин оказался за рубежом, вне досягаемости Т. Н. Стрешнева. Впрочем, этого «волхва» удалось выманить в Великие Луки. Его немедля доставили в Москву, и он дал показания. Силин предсказывал будущее по солнцу (он «смотрел на солнце» с колокольни Ивана Великого, куда лазал вместе с Шакловитым и Медведевым). Он также «щупал в животе» (своеобразная форма гадания). «Медведев… посылал его к князь Василью Голицыну, будто смотрить в животе болезни… И князь Василей его спрашивал, будет ли де он на Москве великим человеком? И он-де, Митка, ему сказал: „Что ни затеял, — и тому не сбытца, болши… того ничего не будет". И князь Василий-де, пожався, покачал толовою и сказал ему: „Что ты, дед, бредишь!"».

Эта страничка из истории нравов поистине драгоценна. «Великий Голицын», как называли этого временщика иностранные наблюдатели, поклонник европейского просвещения, бегло говоривший по-латыни и по-польски, реформатор, участвовавший в отмене местничества и дерзавший думать об освобождении крестьян, — этот «великий Голицын» в рассказе звездочета выглядит как самодур, как взбалмошный старозаветный барин. Поистине цивилизация на первых порах меняет только платье.

Беседы Ивашки Григорьева с Т. Н. Стрешневым завершились для юродивого более или менее сносно. Благополучному исходу дела споспешествовала приязненная «сказка», поданная игуменом и братией Ниловой пустыни в ответ на присланные из Москвы вопросы: «Юрод Ивашко, которой по указу великих государей взят от нас к Москве, учал у нас жить со 191 [1682/1683] году; а падучей болезни на нем, Ивашке, мы не видали; а бывает он, Ивашко, во изступлении ума почасту: ходит без ума недели по две и болше. То наша и сказка». 10 декабря 1689 г. Ивашке Григорьеву за «непристойные слова» вынесли приговор: «Вместо кнута бить батоги нещадно, и послать его под начал в Нилову пустыню по-прежнему, и держать его в той пустыни под крепким началом, и отпускать его никуды не велеть».