— Слушай, Иван, да ведь попечители гимназии образовали целую шпионскую сеть! Ты же знаешь. Бело-усова надо бы…

— Этого уберёшь, на его место такой же сядет, если не хуже. А гимназистов, надевших предательские мундиры, мы проучим… Проучим так, чтобы страх каждого по пятам преследовал!

Окончив писать, Вахнин поднялся из-за стола:

— Сегодня набрать?

— В крайнем случае, завтра. Надо поскорее отрезвить помутившееся сознание некоторым господам. Зайдешь к Васе Шелапутову, скажешь, чтобы приготовился К делу. Думаю, без него не обойтись…

Не откладывая, Нестеров заглянул в цирк к Романчи и Ратху.

— Здравствуйте, друзья. Как поживаете?

— Порядок, — отвечал Романчи. — Готовимся к закрытию сезона. Еще два-три представления, и — ауффидерзейн, до самой осени.

— Два-три представления, говоришь? — задумался Нестеров и посмотрел на Ратха. — У тебя карета на ходу? Сможешь меня вечерком покатать?

Ратх обрадованно кивнул. Мысль о том, что Нестеров во всем доверяет ему, приятно согрела его юношеское сердце.

— Сегодня? — уточнил Ратх.

— Завтра… Твой старший брат уже вернулся из поездки?

— Нет еще… Скоро приедет.

— А среднему не потребуется ландо?

— Ай, зачем ему? У него совсем другие мысли!

— Тогда, значит, завтра я буду здесь, — сказал Нестеров и распрощался.

На другой вечер, когда Ратх откатался на арене и вышел на улицу, то увидел возле своего ландо здоровенного полицейского и двух армян. Нестеров еще в антракте предупредил Ратха, что на дело поедут трое — один среди них в полицейской робе, так что пусть это парня не смущает. Сейчас Ратх лишь подал знак, чтобы садились, а сам залез на козлы и тронул лошадей. По наказу Нестерова, Ратх должен был остановить ландо на Козелковской, возле двора клуба велосипедистов. Так он и сделал. И как только лошади остановились, «полицейский» — это был Шелапутов, вылез из ландо и скрылся в темноте, где стояли дома банковских чиновников. Его не было долго, и Ратх забоялся, как бы кто-нибудь не узнал коляску арчина. Но беспокоился напрасно: на этой глухой улице, ночью, хозеява даже в собственные дворы боялись выходить. «Полицейский» вернулся с каким-то гимназистом (это был Ветлиц-кий), открыл дверцу, толкнул парня в ландо, и сел сам.

— Поехали! — махнул рукой.

Ратх стегнул лошадей, выехал на Пушкинскую и повернул налево. Затем он погнал коней по Гауданской дороге в сторону гор, которые зияли в ночи черными громадами…

Штабс-капитан Каюмов возвратился из поездки в конце июня. Два с лишним месяца разъезжал по мургабским и тедженским селам, меняя купе вагона на седло, а седло на арбу. Наконец, заночевав в последний раз в Баба-Дурмазе, знойным днем слез с повозки на кривой улочке возле родного дома.

Жара стояла невыносимая. На каюмовском подворье — ни души. Все попрятались от солнца: кто в кибитке, кто в беседке под виноградными лозами. Аман спал в комнате на полу. Ратх, услышав радостное повизгивание собаки, посмотрел в окно и увидел Черкеза. Он шел к своему дому по аллейке, неся чемодан и шинель. Белый китель на нем был расстегнут и грязен. Сам, загоревший до смуглоты, и похудел заметно: скулы обтянуты, нос заострился, глаза усталые.

— Аман, вставай! — толкнул Ратх брата. — Вставай, Черкез приехал.

— А! Что? Кто приехал? Черкез? Ой, аллах, наступил все-таки этот черный день.

— Держись спокойнее, смотри не выдай себя, — предупредил Ратх.

— Постараемся… Пойдем, встретим.

Выйдя во двор, Ратх окликнул старшего брата и первым поспешил к нему. Аман замешкался. Переборов страх, закричал в глубину двора, где на кошме сидели женщины:

— Эй, Нартач-ханым! Рааби, молодой хан приехал, встречайте!

И сам направился к веранде, где Черкез уже умывался под рукомойником.

— А Аман… — улыбнулся Черкез, прополоскав рот и намочив лицо. — Как дела? Жив-здоров?

— Здоров, слава аллаху. С делами тоже покончили. Цирк закончил сезон, закрылся до осени. Теперь будем ходить на скачки. Кобыл двухлеток объезжаем…

— Ратх тоже с тобой?

— А где ж ему еще быть?

— Галия-ханум ходит на службу?

— Ходит, конечно, — засмущался Аман. — А ты, как вижу, соскучился по ней? О Рааби разве забыл? Вон идет.

— Обеих помню, — буркнул Черкез и поверг этой короткой фразой Амана «в ад размышлений».

Черкез тем временем, умывшись, тихонько о чём-то пошептался с Рааби и направился с ней в комнату. Амана всего передернуло: «Сейчас насладится с ней, а вечером навестит Галию!» К счастью Амана появился отец.

— Ну, ну, где там наш герой? Вернулся, значит?

Все ли благополучно, Черкезхан? — послышался его голос и он вошел в комнату.

Рааби, смущенная присутствием свекра, потопталась немного и отправилась к женщинам. Аман возблагодарил судьбу, что так случилось. И тут же он решил, что сидеть сложа руки и слушать о чем будет рассказывать старший брат, все равно что слушать приговор. Надо было предупредить Галию. Аман подозвал Ратха, шепнул тихонько:

— Я схожу к ней, а ты побудь с ними. Если спросят, где я, скажи, скоро придет.

— Давай иди, только не горячись.

Аман выскользнул в калитку и быстро зашагал в сторону Скобелевской площади. Он шел и думал, что же теперь делать? Эта мысль точила его уже много дней. Ведь Галия беременна… Вчера днем, запершись на тайной квартирке у Камелии Эдуардовны, они долго искали возможные варианты выхода из создавшегося положения. Но так и не нашли. Галия предложила Аману самый простейший по ее понятиям выход. Приедет Черкез, она капризами и ласками заманит его к себе, проведет с ним ночь до утра, а потом… когда начнется подсчет времени, она его как-нибудь обманет… Аман слушал ее и оглядывал налившимися кровью главами. И едва она договорила, вынул нож и со стиснутыми зубами выговорил: «А вот этого не хочешь? Если ляжешь с ним — зарежу!» После сказанного Галия на целую минуту потеряла дар речи. И пока она молчала, он грозил ей, призывая на ее бедную голову все кары, какие существуют на свете. Молчание ее прервалось судорожным, полным отчаяния, плачем. Выплакавшись, наконец, она сказала: «Придется найти доктора…» Но и с этим Аман не согласился. «Вмешательство чужих рук в святая святых, куда даже аллаху не позволено?! — возмутился он. — Нет, милая Галия, такого я никогда не допущу!» Она вновь заплакала, а успокоившись, решительно заявила: «Хорошо, Аман, если нет никакого выхода — я отравлюсь. Я оставлю этот подлый мир». Тогда он посадил ее рядом и стал успокаивать: «Я спасу тебя, Галия, спасу… Я придумаю, чтобы и тебе, и мне было одинаково хорошо… Только ты не делай глупостей». На этом они вчера расстались, и Аман отправился в караван-сарай с надеждой найти седельщика из урочища Джунейд, но того не оказалось в Асхабаде. А теперь вот он больше всего страшился рук Черкеза, которые могут вновь залапать Галию, и соображал, что ему предпринять, чтобы этого не случилось.

Войдя в коридор редакции, где уже однажды бывал, Аман вызвал Галию и тихонько сказал:

— Черкез дома…

Женщина ойкнула, побледнела и поднесла руки к горлу. Аман взял ее за руку, заглянул в глаза:

— Ты не пустишь его к себе в комнату. Поняла? Как бы он тебя не упрашивал — ты должна его ненавидеть. Если не выдержишь — конец у тебя будет один. И запомни: я требую этого потому, что ты мне нужна… Я никогда не встречал такой, как ты… Если б не нуждался в тебе, я разрешил бы тебе все, что угодно — и спать с ним, и идти к доктору, и травиться… Ты пойми меня, Галия, я жить без тебя не могу… Ты подождешь еще день-два и мы оба будем в безопасности. Прощай пока… До завтра… Я всю ночь не буду спать… Прилеплю глаза свои к дверям твоей комнаты…

Он ушел, оставив ее в полуобморочном состоянии. Галия вернулась со службы совершенно больной, Черкез встретил жену скептической усмешкой:

— Что это вы, ханум? Не болели вроде бы, а как я приехал, то сразу и заболели?

— Извини меня, Черкезхан, у меня нездоровый жар… Голова…