Бывают, конечно, в этом и свои непонятные случаи, когда совсем не богомольный мужик, как наш дядя Иван, вдруг ни с того ни с сего поехал в Иркутск на поклонение мощам святителя Иннокентия. И даже Варивоху взял с собой. Как они там спасались, как поклонялись мощам святителя Иннокентия, дядя по приезде не рассказывал. А Варивоха больше говорил о том, как они ехали пароходом до Красноярска, а оттуда в Иркутск по железной дороге. Рассказывал он об этом с таким жаром, что мне сразу захотелось хоть раз поехать куда-нибудь на пароходе и по железной дороге.
Чтение религиозно-нравственной литературы не научило меня вдохновляться жизнью и религиозными подвигами святых праведников, как того хотели отец Петр и отец дьякон. Наоборот, оно поселило во мне какое-то равнодушие ко всем святым. По мере знакомства с «Уроками из жизни святых», составленными отцом Петром Шумовым, я стал замечать, что все святые сильно похожи друг на друга. Поначалу я еще как-то различал их, а потом все они слились у меня в какую-то серую массу, в которой я с трудом различал только святителя Николая Чудотворца да великомученика Георгия Победоносца. Святитель изображался в парадном облачении митрополита и выглядел почему-то очень сердитым, а святой Георгий был закован в латы, восседал на боевом коне и поражал копьем страшного змия.
Из сотен описаний жизни святых праведников, с которыми я познакомился по прочитанным книгам, ни один не стал для меня дорогим и близким, которого я полюбил бы, перед которым бы преклонялся, которому хотел бы подражать в своей жизни.
А потом как-то незаметно получилось так, что я не с должным почтением стал относиться к мученическим подвигам святых. Читаешь, как язычники истязали на разные лады того или иного святого, и заранее знаешь, что все эти страсти святому нипочем. Он, конечно, страдал от этих мучений, но страдал с гордостью и вроде как бы даже с удовольствием. И только славил за это господа. А потом чудесно исцелялся от полученных ран и увечий и снова с радостью шел на новые мучения. Так что язычники в конце концов уставали с ним возиться и предавали его смертной казни.
Тут я первое время ожидал от великомучеников каких-нибудь новых чудес и необыкновенных подвигов и никак не мог уразуметь, почему во время казни с ними не происходило этих чудес. В самом деле, переносит святой немыслимые мучения, исцеляет силой божьей от невиданных болезней и творит неслыханные чудеса, а как дело доходит до казни, то, вместо того чтобы сотворить какое-нибудь новое чудо, посрамить язычников, спасти себя, чтобы делать добрые дела, исцелять больных, воскрешать мертвых, укреплять истинную веру, он с великой охотой идет на эту казнь. И язычники спокойно отрубают ему голову. То ли этому святому хочется скорее попасть в царствие небесное, или против меча и топора бессильна была сила божия.
В общем, к концу года я потерял всякий интерес к чтению религиозно-нравственной литературы, хоть это и не поколебало моей тяги к торжественному, красивому строю церковной службы. Но мне и в голову не приходило теперь заняться поисками новых жизнеописаний праведников и тем более, в подражание им, целиком посвятить себя молитве, посту и спасению своей души. А вот тяга к чтению интересных повестей и рассказов, разных приключений на суше и на море, к которому приучил нас Павел Константинович, осталась. Я мечтал о таких книгах, жаждал их читать, искал их через своих товарищей и, если что-нибудь находил, с жадностью поглощал. Но в Комской школе таких книг не было, а через ребят мне попадали в руки такие книжицы, как «Шерлок Холмс», «Пещера Лейцхвейса», «Элеонора — мстительница женщин» и все такое. Я понимал, что эти книги плохие по сравнению с теми, которые выдавал нам для чтения Павел Константинович. Но все же они казались мне интереснее «Уроков из жизни святых». Читал я эти книжки, а сам думал о том, какая хорошая школа была у нас в Кульчеке и какой хороший учитель был наш Павел Константинович.
Глава 12 У МАЛАХОВЫХ
На следующий год меня переселили от тетки Орины к тетке Татьяне. Тетка Татьяна была мамина сестра и была замужем за дядей Яковом Малаховым. Семья у Малаховых была небольшая. Дядя Яков с теткой Татьяной. Потом еще дедушко с бабушкой.
И хоть родня они были нам очень близкая, но при наездах в Кому мы никогда к ним не заезжали и в гости к ним не ходили. И встречалась мама с теткой Татьяной как бы крадучись, в переулке, который идет мимо их дома. Встретятся в этом переулке и говорят о чем-то. И все с опаской, чтобы их кто-нибудь не увидел. Тетка Татьяна даже в переулок не выходила, а говорила с мамой через забор. Поговорят так, поплачут и разойдутся. Мы с мамой пойдем к тетке Орине, а тетка Татьяна в свой дом.
Я по малолетству не понимал еще, кого они боятся. А когда подрос, то узнал, что дядя Яков бьет тетку Татьяну, таскает ее за косы по полу. Но последнее время он, видать, вошел в ум — и жизнь у них наладилась. Они решили даже взять меня к себе на жительство, пока я буду учиться во втором классе.
И вот мы приехали теперь прямо к ним. На дворе никто нас не встретил. Дяди Якова с теткой Татьяной дома, видать, не было. Но отец как ни в чем не бывало стал распрягать Гнедка, а меня послал в избу.
А мне одному идти в дом к ним не хотелось. Я уже знал, что дедушко у них человек нехороший и что это он со своей бабушкой загубили жизнь тетки Татьяны. И встречаться мне с ними было как-то боязно. Поэтому я пошел в избу довольно-таки робко.
Дедушко сидел в это время за столом под образами. Он осторожно колол ножом спички — делал из одной спички две — и не ответил на мое «здравствуйте». А бабушка возилась в кути по хозяйству и сердито буркнула: «Раздевайся, раз приехал».
Я не торопясь снял шабур, свернул его калачиком и осторожно положил на скамейку около кровати. А шапку и опояску повесил на гвоздик у дверей. Потом уселся на лавку и осмотрелся.
Изба как изба, с дверью в горницу. Дверь эта почему-то была наглухо заколочена. Дедушко сидел за столом и продолжал колоть свои спички. Он был невысокого роста, с седыми волосами, с небольшой белой бородой и с какими-то колючими глазами. Спички иной раз под ножом у него ломались, или с них отставала горючая сера. И тогда он начинал ругаться. Ругался он негромко, но с каким-то шипящим присвистом, зло и сердито. Ругал он бабушку за то, что она вместо печурки положила коробок со спичками на окошко. И спички на окошке отсырели, и теперь плохо колются, и горючая сера с них отваливается. А некоторые спички от сырости просто ломаются. Не успеешь ее в руки взять, а она уж переломилась. Из-за этого несколько спичек пришлось выбросить. Профукаешься так на одних спичках…
Ну а бабушка, конечно, оправдывалась, говорила, что коробок с серянками, как всегда, лежал в печурке и что дедушко придумывает, что она положила его на окошко.
Эти возражения так расстроили дедушку, что он стал прямо задыхаться и кричать, что все в доме лодыри и что без него все хозяйство идет теперь прахом. Потом сердито затолкал свои наколотые спички в коробок, тяжело встал из-за стола и, кряхтя, полез на печку.
Через некоторое время в дом пришел отец. Он уважительно величал дедушку и бабушку сватом и сватьюшкой, но разговор у них как-то не клеился. Дедушко не расспрашивал его ни об урожае, ни о сенокосе и сам ему ничего не рассказывал. А бабушка то спускалась за чем-то в подполье, то выходила в сени по своим делам. Но помаленьку она все-таки разговорилась и стала жаловаться отцу на свое здоровье. И самой плохо, все болит и ноет, и за стариком надо ходить, да еще воспитывать его, так как он последнее время все стал путать да забывать.
Тем временем откуда-то с работы явились дядя Яков с теткой Татьяной. Дядю Якова я видел первый раз. Я ожидал увидеть злого, шипучего мужика, похожего на их дедушку. А дядя Яков оказался очень веселым и приветливым. Он сразу завел со мной ласковый разговор, сказал, что они с теткой Татьяной рады моему приезду, что им будет со мной веселее, а мне у них легко и вольготно. Дедушко теперь у них весь день лежит на печке и к хозяйству, слава богу, касательства не имеет, а бабушка с утра до ночи занята по домашности.