А проезжекомский арестант, который отсиживал срок в волостной тюрьме за драку, рассказывал о том, что у них объездчики ведут себя тише воды и ниже травы. Получают жалованье, ездят для виду в тайгу, охотятся там, а порубщиков не трогают. И проезжекомских баб с ягодами и грибами в казенной даче не обижают. Боятся, народ в Проезжей Коме настырный. Там вечные драки и происшествия. Оштрафуй их — потом беды не оберешься.
У нас в Кульчеке тоже есть два объездчика. Братья Шевелевы. Они живут в деревне тихо и мирно. Никого не трогают. В тайгу, конечно, выезжают почти каждый день. Верхами, с ружьями за плечами, в сопровождении целой своры собак. Но никого не штрафуют. Да и кого штрафовать? Березняка и листвяга у нас и на своей общественной даче довольно. В казенную дачу ездят только за хорошим строевым лесом на тес, на плахи, на двери, на рамы. Но строятся у нас мало. Так что и порубщики в казенной даче бывают редко. Шевелевы — люди умные, не лезут на рожон с этим делом. Никого не штрафуют и живут себе спокойно.
О самом лесничем наши арестанты ничего не говорили. Только медведевский мужик, который отбывал десятидневный срок по приговору мирового судьи, рассказывал, что лесничий на заводе Яриловых живет в большом казенном доме и что в том доме тринадцать комнат. А о семье лесничего, о его жене, детях, о его няньках и кухарках этот мужик ничего не рассказывал. Похоже на то, что в этих тринадцати комнатах лесничий живет один, без семьи.
А мне во всем этом самым главным показалось то, что лесничий и дня не может прожить без новых газет и готов два раза в неделю гнать нарочного за ними к нам в волость.
После этого я стал припоминать, кто же у нас в волости, кроме учителей, получает газеты и журналы. Во всех восемнадцати деревнях никто из мужиков газет не выписывает. Газеты и журналы идут прежде всего учителям. Но и то не всем. В нашей комской школе, кроме отца Петра, отца дьякона и псаломщика Василия Елизарьевича, было еще две учительницы. А выписывает какую-то маленькую газетенку из Минусинска только Таисия Герасимовна. Ни один священник из четырех церковных приходов Комской волости, ни один дьякон, ни один псаломщик газет не получали. Ни один сельский писарь газет не выписывал. Иван Иннокентиевич, Иван Фомич, Павел Михайлович и Иван Осипович газет и журналов тоже не выписывали. Урядник газету в руки не брал. Комские купцы Демидов и Паршуков, фельдшер Стеклов, агент компании «Зингер» Кириллов газет не получали. Почти в каждой деревне, лаже самой маленькой, имелись купцы, которые содержали свои лавки. Никто из них, кроме улазского Колегова, газет не выписывал.
А лесничий теперь стал аккуратно присылать к нам два раза в неделю верхового объездчика за своей почтой. Этот объездчик являлся рано утром по вторникам и субботам, получал почту и увозил ее своему начальнику на завод Яриловых.
Глава 6 ВАЖНОЕ ЗАДАНИЕ ВЫСШЕЙ ВЛАСТИ
Один раз Иван Иннокентиевич позвал меня к себе и вручил предписание минусинского уездного исправника, в котором волостному правлению предписывалось в самый короткий срок донести: «В каких населенных пунктах волости имеются церкви, когда и из каких материалов эти церкви построены и кто наблюдал в искусственном отношении за постройкой этих церквей».
— Пойди с этой бумажкой к отцу Петру, скажи, что я прошу его написать все, что требуется насчет нашей комской церкви. Бумажку ему не оставляй. Пусть напишет отдельно.
Отца Петра я застал дома. Он вышел ко мне из калитки в каком-то заношенном, засаленном подряснике и был очень недоволен тем, что я оторвал его от дела. Судя по птичьему гомону на дворе, он не то кормил, не то собирался кормить гусей и уток.
Я привык видеть отца Петра или в церковном облачении, или в дорогой красивой рясе с большим серебряным крестом на груди. Заношенный подрясник и птичий гомон совсем не вязались у меня с его привычным обликом.
Я вручил ему бумажку господина исправника и передал просьбу Ивана Иннокентиевича написать все, что требуется, насчет комской церкви. Отец Петр внимательно прочел бумажку и сильно рассердился:
— Чего этому самодуру вздумалось заниматься чужими делами? Пойди к Василию Елизарьевичу. Пусть он посмотрит все это в нашем архиве и напишет что надо.
Василий Елизарьевич несколько раз прочитал бумажку исправника. Потом долго и глубокомысленно ее рассматривал и в заключение сказал:
— Ну что ж, раз требуют — придется писать. Пойдем в церковь. Архив у нас там.
В церкви мы зашли сначала в сторожку. Один из трапезников — высокий бородатый старик — взял ключи и отомкнул церковные двери. Мы пошли на правый клирос. Здесь Василий Елизарьевич оставил меня и прошел в алтарь.
Во время учения в Коме я со всей школой ходил по праздникам в церковь. Но я бывал в церкви во время службы, когда она была заполнена народом, когда перед иконами горели многочисленные свечи и лампады и все освещалось сверху двумя огромными паникадилами.
А сейчас в церкви было пусто, перед иконами не горело ни одной свечи, ни единой лампады, и ослепительная позолота на иконостасе и на окладах многочисленных икон выглядела тускло, святые не возносили торжественно вместе с паствой своих молитв к небу, а с каким-то недоумением смотрели в пустую полутемную церковь.
Ближе всех ко мне оказался на правом алтарном притворе архангел Михаил. Он был с непокрытой головой, в серебряных латах, в какой-то красной юбке, с голыми ногами, обутыми в сандалии с тонкими ремнями вокруг икр.
Со времени поступления в волость я ежедневно слушал смешные рассказы Ивана Иннокентиевича, в которых церковные пастыри выступали в самых смешных и даже неприличных положениях, и постепенно утратил последние следы своей религиозности. Однако, входя в алтарь, я понимал, что для тех, кто верует, место это священное, что даже псаломщик не имеет права проходить между престолом и царскими вратами.
Зная все это, я старался держаться в алтаре благопристойно и очень удивился, когда Василий Елизарьевич заговорил со мною громко, без всякого уважения к этому святому месту. Он стоял около внутреннего шкапа в церковной стене и укладывал какие-то рукописные книги и толстые папки с подшитыми бумагами.
— Это наш архив, — сказал он мне. — Ведется он с 1855 года, со дня постройки нашей церкви. Здесь хранятся метрические книги о рождении, бракосочетании, исповедные ведомости, переписка с духовной консисторией и документы о постройке храма. По приезде сюда псаломщиком, я сильно интересовался этим архивом. Летом приду, устроюсь к алтарному окну и читаю эти самые дела. Другой раз весь день просидишь за чтением. Забирай-ка вот эту стопу бумаг, и пойдем в сторожку. Там будет удобнее.
Мы взяли подобранный материал и вышли из алтаря.
— …Особенно казались мне интересными тогда бумаги, касающиеся постройки церкви. Комская церковь сравнительно еще новая. Во всяком случае, строили ее значительно позже, чем церкви в Анаше и в Новоселовой. Строить ее начали в 1851 году, а закончили только в 1856 году. Целых пять лет строили. И возводил ее какой-то Аркадий Рудаков. Он был и подрядчиком, и строителем. Кто он, откуда родом, я так и не доискался. Но в одном месте упоминается, что Рудаков был вольноотпущенником какой-то госпожи Коряниной, видимо, из крепостных, и выкупился у своей помещицы. Оно и понятно. Человек брался за такие подряды, как наша церковь. Шутка сказать. Надо было поднять такую махину.
— А много он взял за постройку? — полюбопытствовал я.
— За постройку он вырядил одиннадцать тысяч рублей с прибавкой тысячи пудов хлеба, видимо, на прокорм плотников, каменщиков и прочих мастеровых, которые должны были у него работать на постройке. За эти же деньги он должен был поставить весь материал на постройку и потом всю церковную утварь, иконы и все прочее, чтобы, значит, дело сразу могло пойти на полный ход. Вот это я и напишу сейчас господину исправнику.
Пока Василий Елизарьевич все это мне рассказывал, мы успели выйти на паперть. Церковь стоит у нас на горе, и с паперти вся Кома видна как на ладошке. День был хороший, солнечный. Справа, над Енисеем, высились сопка и гора Турецкая. Все село лежало внизу, в глубокой лощине. Вдали в голубой дымке маячил Тон. Солнце все заливало светом и теплом. После церковной прохлады и полутьмы приятно было постоять на высокой паперти, ощутить влажное дыхание ветерка с Енисея, взглянуть на табуны лошадей на Турецкой.