В волостном правлении Кирилл Тихонович бывал почти каждый день. То принесет какую-нибудь срочную сводку, то явится к приходу волостной почты из Новоселовой, то просто так зайдет послушать веселые рассказы Ивана Иннокентиевича, поговорить о делах с Иваном Фомичом, Павлом Михайловичем или Иваном Осиповичем. И все принимали его как своего. Даже Петька старался показать ему свое расположение.
У меня с Родионовым сразу же установились хорошие взаимоотношения. В отличие от других писарей, которые не замечали меня при своих наездах в волость, он с первых же дней моего поступления в подписаренки относился ко мне как к равному, ничем не подчеркивая свое превосходство в знании канцелярской премудрости. При наших встречах он всегда интересовался моими делами, спрашивал, что я пишу для Ивана Фомича и Павла Михайловича, как ко мне относится Иван Иннокентиевич. Узнав, что он уж назначил мне жалованье три рубля в месяц, Кирилл Тихонович сначала рассердился на то, что он так скупится, а потом махнул рукой и сказал: «И то хорошо… Три рубля тоже деньги. На дороге не валяются. Лучше, чем работать даром».
А позже, когда мы с ним познакомились ближе, он стал интересоваться тем, читаю ли я книги и что мне удалось достать интересное. Из всех помощников Ивана Иннокентиевича и сельских писарей, которые круглый год наезжают в волостное правление, он был единственный, кто проявлял какой-то интерес к книгам.
Разбираться в посемейных списках Кирилл Тихонович пригласил меня к себе на комскую сборню. Она находилась недалеко от волости, была значительно больше нашей кульчекской и имела более обжитой вид. Сельский писарь в Коме занимался не у себя дома, как в других деревнях, а здесь, на сборне, и поэтому требовал от старосты содержать ее в чистоте и порядке.
Как и у нас в Кульчеке, комская сборня представляла большое помещение для сельских сходов, каталажку для арестантов и каморку для писаря. В помещении для сходов, кроме стола и лавки в переднем углу, никакой мебели не было, так что пришедшим на сход мужикам приходилось, как и у нас в Кульчеке, или стоять впритык друг к другу, или устраиваться, сидя на полу.
Каталажка с окованной дверью была тоже больше нашей. А писарская каморка, очень светлая и уютная, была такой маленькой, что нам пришлось перейти для работы в большое помещение для сельских сходов.
Разносить новорожденных и умерших по комскому посемейному списку мне с Кириллом Тихоновичем не представляло особого труда. Он хорошо разбирался в многочисленных Кирилловых, Черновых и Анашкиных, заполнивших Кому, и мне оставалось только делать по его указанию короткие записи в волостной посемейный список.
Во время этой работы я обнаружил, что отец Петр, отец дьякон и псаломщик Василий Елизарьевич почему-то в комских посемейных списках не числятся и к комскому сельскому обществу никакого касательства не имеют. А комские купцы Демидов и Паршуков состоят мещанами города Красноярска, хотя всю жизнь проживают здесь, в Коме, имеют тут свои дома с торговыми лавками и по нескольку огромных амбаров. Новоселовские купцы Терсков, Мезенин и Бобин, по словам Кирилла Тихоновича, тоже состоят мещанами города Красноярска, податей не платят, волостных и сельских повинностей не выполняют и пишутся уже не крестьянами, а мещанами. Это, видимо, для них самое главное. Быть крестьянами, числиться по спискам наравне с простыми мужиками они считают для себя позорным и предпочитают состоять городскими мещанами и платить городские налоги. А городские жители, известно, государственную окладную подать не платят, губернский земский сбор не платят, волостные и сельские сборы на них не начисляются. Разве это сравнишь с мужицкой жизнью?..
Во время работы над посемейными списками у нас все время велся разговор о книгах. Мы перебрали с ним всех комских жителей, у которых можно было найти что-нибудь для чтения. Но наши поиски не имели успеха. У отца Петра, отца дьякона и Василия Елизарьевича на этот счет ничем не поживишься. Правда, у отца Петра была Библия. Но мы наверняка знали, что эту книгу со многими нарядными закладками он нам никогда не даст. У купца Паршукова, кроме чудесных исцелений и описаний жизни различных угодников божиих, других книг не имеется. Дело в том, что он сам «исцелился» при гробнице святителя Иннокентия Иркутского от какой-то болезни, и об этом его «исцелении» было даже что-то напечатано в одной такой книге. Паршуков очень гордился этим, показывал эту книгу всем своим знакомым, и, говорят, даже принес ее один раз в волость. Но Иван Иннокентиевич поднял его на смех. С тех пор Паршуков в своем «исцелении» у гробницы святителя Иннокентия в волости уж не заикается. Но книжки о жизни святых и о разных чудесах собирает.
О купце Демидове у нас разговор даже не заходил, так как он ни с кем в селе и в волостном правлении не общается, у себя в доме никого не принимает, книг и газет не читает и всем этим не интересуется.
Еще думали мы обратиться с просьбой о книгах к фельдшеру Стеклову. Но нас смущало семейное положение Стеклова. Сначала у него состояла в женах одна комская девица. И он прижил с нею двух деток. Потом привел к себе в дом ее младшую сестру и тоже прижил с нею ребеночка. А теперь женился на нашей учительнице Таисии Герасимовне и тоже привел ее в свой дом. И живет теперь мирно одной семьей с тремя женами. Мужики, глядя на это, только руками разводят. Православному вроде не положено имен, трех жен. А с другой стороны, он хоть и маленький, а все-таки начальник, ходит со светлыми пуговицами и к тому же неплохой фельдшер и к народу относится хорошо. И живут они тихо, мирно, без ссор, без скандалов. Отец Петр смотрит на это почему-то сквозь пальцы. Так что тут, выходит, и придраться не к чему. Но мы с Кириллом Тихоновичем решили, что книг для чтения в доме Стеклова не найдем.
Об Иване Фомиче, Павле Михайловиче и Иване Осиповиче мы знали, что по части интересного чтения у них ничем не поживишься.
После Комы и Кульчека я таким же манером отработал метрические выписи на Черную Кому, Безкиш и Ивановку, которые состояли в Комском церковном приходе, а потом принялся за деревни Анашенского, Медведевского и Сисимского приходов. Над этими деревнями мне пришлось основательно попотеть. Но все-таки я их понемногу осилил. Теперь я знал жителей почти всех деревень нашей волости, за исключением Витебки и Александрова, и у меня сложилось о каждой деревне особое представление. Ивановка целиком состояла из переселенцев, приехавших из Черниговской и Житомирской губерний. Безкиш и Черную Кому заполнили переселенцы из Витебской и Могилевской губерний. В других деревнях переселенцев было мало. А в Витебке и Александровке своего церковного прихода, оказывается, нет. Эти деревни заселены переселенцами-католиками. Вместо католической церкви они, по бедности, имеют простой молитвенный дом. Католический священник, или, как они называют его, ксендз, бывает у них наездами два раза в году. Приедет, окрестит на католический манер родившихся ребятишек, отпоет оптом всех умерших, отбарабанит за два-три дня все, что надо, и спокойно уедет домой. А метрические списки на рожденных и умерших не составляет и выписок из них в волостное правление не присылает. Из-за этого посемейные списки на Витебку и Александрову ведутся в волости неточно. Записи, конечно, есть, но больше со слов жителей. А им доверять нельзя. Особенно по части новорожденных. От витебского писаря на этот счет трудно добиться какого-либо толку. Списки на новорожденных и умерших он присылает. Но составляет их тоже со слов. Умершие в его списках числятся правильно, а новорожденные… Короче, этим спискам доверять нельзя. Особенно при составлении призывных списков на рекрутов.
Глава 4 МОИ ВОЛОСТНЫЕ НАСТАВНИКИ
Так постепенно я вошел в повседневную работу волостного правления и целыми днями мог наблюдать за работой своих писарских учителей и наставников. Больше всех мое внимание привлекал Иван Иннокентиевич.