Вскоре после этого ко мне приехал Виталий Панченко — групкомсорг нашей бригады. Он привез мне часы, ручку, документы, взятые ребятами у меня в день несчастья, и массу писем. Ребята писали, что ждут меня и надеются на скорое возвращение. Начальник и старший прораб участка писали, что тоже ждут и надеются на возвращение, но чтобы я особенно не спешил, съездил на курорт и только после окончательного выздоровления возвращался в Братск, в бригаду. — Были письма и от секретаря парторганизации Ивана Степановича Галкина, и от многих других. Все писали, что надеются на мои силы, что я должен вернуться, в строй, это обязывало меня делать все возможное, чтобы был» именно так».
Но от горячего желания друзей по бригаде и Братску, врачей — вернуть Бориса в строй — до осуществления этого желания, как говорится, пролегла большая дистанция.
После института травматологии в Иркутске — поездка в Крым в санаторий имени Ленина, где лечились так называемые «спинальные» больные — в большинстве своем шахтеры, лесорубы, шоферы, летчики-испытатели. С одним из них — Валентином Перовым, получившим тяжелую травму спинного мозга при аварии вертолета, — Борис подружился на всю жизнь. После санатория Борис по пути в Иркутск заехал на несколько дней к Валентину Перову, и надо было видеть вместе двух этих мужественных парней, не унывающих в своем очень нелегком положении.
Итак, после Крыма — снова институт в Иркутске. И снова Крым, где Гайнулин познакомился с московским врачом Орлом. Благодаря его помощи Борис попадает в Москву, в институт имени Бурденко. Это уже случилось через год после травмы. В институте Бурденко ему делают сложную операцию, которая приносит некоторое облегчение и надежду на то, что со временем (годы упорных тренировок в ходьбе с туторами на костылях) Борис, возможно, станет ходить с одной тросточкой. Был еще институт курортологии в Москве… В общей сложности прошло долгих полтора года.
Полтора года непрерывных страданий, упорства, первые мучительные шаги, первые надежды вернуться в бригаду «живым и здоровым» и крушение этих надежд.
И все это время там, в родной бригаде, его по-прежнему считали своим бригадиром, а заместителем бригадира «до возвращения Бориса в строй» назначили Володю Казмирчука. Почти вся бригада по очереди перебывала у Бориса в Иркутске, а некоторые умудрялись навестить его в Крыму и Москве. Шла усиленная переписка, сотни и сотни писем получал Борис и на все отвечал. Ему аккуратно слали фотографии строящегося котлована. Там росли, поднимались ввысь сооружения будущей плотины — котлован становился неузнаваем.
На XIV съезд ВЛКСМ Володю Казмирчука избрали делегатом. В президиуме он сидел рядом с Юрием Гагариным и Германом Титовым.
Когда Володе Казмирчуку было предоставлено слово, с трибуны XIV съезда ВЛКСМ, он рассказал о своем бригадире и о том, как тот своим мужеством помогает ребятам жить и работать.
В перерыве Гагарин и Титов подошли к Володе и попросили передать от них Гайнулину открытку со словами привета и дружбы.
При этом Гагарин сказал:
— Вот нас, космонавтов, называют небесными братьями. Может, это и правильно, но мне кажется, что скорее всего мы земные братья. Когда я сейчас слушал тебя, Володя, я подумал, что такие люди, как Борис Гайнулин, да и вся ваша бригада и мы, космонавты в том числе, — земные братья. Именно земные. Все равно, где бы мы ни летали, сколько ни летали, а возвращаемся на землю, где живут Борисы Гайнулины.
Как был обрадован и ободрен Борис, когда Казмирчук передал ему эти слова первого космонавта.
И, перефразируя Гагарина, хочется сказать, что сколько бы Борис пи летал по стране, а первой его думой и самым заветным желанием оставалось вернуться к своим «братским братьям».
Ребята на правом берегу Ангары соорудили ему дом — хороший, рубленный из листвяка, просторный дом. В Братск переехали мать Бориса и четыре его сестры.
И день такой настал.
На аэродроме в Братске (существовал уже и аэродром, и было прямое, а не через Иркутск, сообщение с Москвой) Бориса встречала вся бригада, свободная от работы в смене.
Везли Бориса незнакомой дорогой, где все в новостройках — и так до самой Ангары, а через Ангару — по малой бетоновозной эстакаде, соединившей берега Ангары.
Где-то на середине эстакады каким-то чудом узнали, что в машине едет Гайнулин, и образовалась пробка из десятков машин. И первый раз никто не ругался, не подгонял водителей, не устраивал разносов и разгонов.
Жали Борису руку, убеждались, что она по-прежнему крепка. А он сидел как ни в чем не бывало со своей широченной, лукавой, белозубой улыбкой, с открытой курчавой головой — здоровяк из здоровяков, и всем казалось, что завтра уже его увидят в котловане. Собственно, так и говорили: «Ну, до встречи. Теперь уж ты с нами. Молодец, что поправился». И Борис отвечал:
— До встречи. Это не я молодец, а вы молодцы. Вон сколько здесь дел наворочали. Прямо новый мир.
Задние машины, не зная, в чем дело, стали подавать сигналы, и вся эстакада отвечала им сигналами. Но это была не тревога, а приветствие. В одном ряду с другими машина Гайяулина поехала на правый берег, на Амурскую улицу, 75, где с этого дня стало не только жилье Бориса, но и неофициальный штаб бригады коммунистического труда имени 40-летия ВЛКСМ.
Как пересказать в очерке жизнь человека, который на съезде ВЛКСМ в отчетном докладе был назван Павкой Корчагиным шестидесятых годов?
Теперь-то он воистину стал бригадиром, теперь каждый день в его дом приходили десятки людей и по делу и по дружбе. Людей притягивало сюда как магнитом.
И приезжие в Братск не обходили дом на Амурской улице, 75.
Всех здесь встречали радушно и сам Борис, и его мать Любовь Васильевна — невиданной доброты женщина.
Кроме бригады, у Бориса появились и другие заботы. Он стал заочно учиться в средней школе и получил аттестат зрелости, над чем с присущим ему юмором немало подшучивал. Он сдал экзамены в Иркутский госуниверситет на юридический факультет и стал его студентом.
Так уж получилось, что первым юристом «на общественных началах» в Братске стали называть Гайнулина. Обиженные, ущемленные в правах, ищущие справедливости, желающие наставить на путь истинный своих непутевых детей шли и даже приезжали специально в Братск к Борису Гайнулину. И находили здесь то, что искали.
Однажды он получил совсем необычное письмо из Одессы от моряка капитана 2-го ранга… Бориса Гайнулина.
Этот Борис пытался выяснить, не брат ли он ему, не дальний ли родственник. И сообщал, что отец его погиб во время Отечественной войны, а его могилу он безуспешно ищет вот уже более 20 лет. Ищет он и младшего брата, с которым был разлучен в детском доме. И тоже безуспешно. Так вот: не изменил ли братский Гайнулин имя на Борис, ведь он сильно любил меня, а скорее всего могли изменить имя в новом детском доме, братишке тогда было всего три года?
Одесский Борис Гайнулин был только тезка, но братский Борис не пожалел ни времени, ни настойчивости и завидного упорства и сумел разыскать не только брата своего тезки, но и могилу их отца.
Опоздал капитан 2-го ранга Гайнулин в Братск к своему названому брату («Навеки ты теперь не только мой друг, но и мой родной брат, — писал он, — я и детям своим накажу почитать тебя за самого близкого и родного человека»). Опоздал. Он приехал в свой очередной отпуск, но уже чтобы поклониться его могиле…
Бориса Гайнулина не обходили наградами. Он получил Большую золотую медаль ВДНХ, орден Трудового Красного Знамени. Союз свободной немецкой молодежи наградил его своей высшей наградой — Золотой медалью Артура Беккера. Был он удостоен и высшей награды ВЛКСМ — «Знаком Почета» и занесен в книгу Почета ЦК ВЛКСМ. Когда была установлена эта награда, знак № 1 хотели вручить Юрию Гагарину. Но он наотрез отказался.
— Знак номер один нужно по праву дать Борису Гайнулину. А уж мне, если сочтете нужным, номер два. — И пошутил: — Как говорил мой земляк Василий Теркин: «Я согласен на медаль».