Изощряясь в новых и новых придирках к Столетову, постоянно вызывая его на столкновения, недруги стремятся представить дело так, будто бы Столетов сам является зачинщиком всех «историй» на факультете.

А. Белый, бывший тогда подростком, составил такое представление о великом ученом. «Я знал: это — весьма опасный атаман весьма опасной тройки», — пишет о Столетове Белый. «Голова скандалов Столетов, — говорит он в другом месте своих мемуаров. — Факультетские истории, взметаемые Столетовым, сплетались в сплошную «историю» (без начала и конца); Столетов виделся мне охотником крупной дичи, спускающим двух гончих: Марковникова и Соколова». Передавая эти рассказы, Белый пишет, что от «скандалиста» Столетова «профессора пускались в паническое бегство, а декан — Бугаев проявлял чудеса ловкости, чтобы спасти положение: защитить обиженного от обидчиков так, чтобы не получить удара в грудь клыком Марковникова и чтобы Марковников сам себе не сломал клыка, т. е. чтобы Столетов сам посадил Марковникова на цепь».

Читая мемуары Белого, можно догадаться о крайне тяжелой, напряженной обстановке последних лет деятельности Столетова, намного ускорившей его преждевременную смерть.

Связанный с «министерской группой» как декан, вынужденный подчас поддерживать противников Столетова, профессор Н. В. Бугаев, будучи человеком талантливым, с умом своеобразным и оригинальным, знал все же истинную цену этим бездарным и низким людям, против которых воевал Столетов. Колеблющийся Бугаев не мог не восхищаться талантливостью и смелостью этого противника педантов от науки. «Потом я убедился, — пишет Белый, — что к Столетову отец относился как к драматургу, окрашивающему серые будни «деловых засидов»… Он, как декан, возмущался Столетовым, а как зритель, любовался его молодечеством.

Отец любил Столетова, любил и Марковникова, и поздней я расслушивал в выкрике с надсадой прямо-таки нежность по адресу буянов:

— А Марковников со Столетовым опять заварили кашу».

Стремясь испортить репутацию Столетову, недруги ученого сочиняли и распространяли ядовитые анекдоты о его преподавательской деятельности.

«Студенты идут к Столетову не экзаменоваться, а резаться, — пишет наслышавшийся этих анекдотов Андрей Белый, — никакое знание, понимание не гарантирует от зареза; в программе экзаменов профессор настроит ряд ужасных засад, которые способна преодолеть смелость, а вовсе не знание».

Непрерывные придирки, нападки, клеветнические измышления тяжело действовали на Столетова. Преследуемый чиновниками от науки, видящий охлаждение к нему со стороны многих коллег, испугавшихся, как бы не поплатиться за дружбу со Столетовым, Столетов становится мрачным и нервным. Здоровье его слабеет. Он сразу как-то осунулся, постарел. Много серебряных нитей засверкало на висках. Прежде общительный, он становится замкнутым, почти не показывается на людях. Он уже не ходит в театр и на концерты, его не видят и на факультетских собраниях и на заседаниях ученых обществ. Только с небольшим, тесным кругом ближайших друзей он попрежнему поддерживает отношения, только в физическую лабораторию он не прекращает своих визитов, там он бывает ежедневно. Здесь с друзьями — Петром Николаевичем Лебедевым, Алексеем Петровичем Соколовым, Иваном Филипповичем Усагиным — он ведет долгие задушевные беседы о науке, о жизни, обо всем, что происходит в мире. Только для близких друзей он остается прежним Александром Григорьевичем. С ними он может иной раз и пошутить. В ответ на его шутливое письмо в стихах жена его старого товарища К. Рачинского пишет:

«Я Вам чрезвычайно благодарна за присланное стихотворение. Вы так добры, что подумали о том, чтобы прислать его мне.

Очень мне было приятно его прочесть; правда, оно удачно, очень мила мысль о почетном конвое из детерминантов, они всегда мне казались стройной колонной солдат. Так пахнуло на меня старым студенческим миром от этих стихов, благодарствуйте очень».

Но и в самый мрачный период своей жизни Столетов продолжал служить науке. Запершись дома, он работал над своей книгой «Введение в акустику и оптику».

Этот труд Столетова — великолепнейший образец его творчества. Высокая научность, глубина изложения в этой книге гармонично сочетаются с художественностью и популярностью. Этот труд, вышедший в 1895 году, нашел живейший отклик у русской научной общественности. Учитель гимназии С. Ковалевский писал Столетову, посылая ему свою статью:

«Появлением в свет Вашего блестящего произведения «Введение в акустику и оптику» Вы в очень большой степени облегчили тяжелый труд преподавателя в средних учебных заведениях, осветив должным светом, между прочим, и те вопросы, с решением которых должен быть знаком юноша, готовящийся слушать продолжение курса физики в университете или другом высшем учебном заведении. Как слабый знак искренней благодарности, позвольте просить Вас принять прилагаемый при сем мой посильный труд, в котором не могли не отразиться те или другие мысли, почерпнутые из Вашего ценного труда».

Александр Григорьевич находит силы и время на чтение публичных лекций. Он читает, например, лекцию о цветной фотографии на вечере, устроенном обществом по распространению полезных книг.

Внимательно следит Столетов и за всем, что происходит в науке. В те годы в науке произошли события, заставившие Столетова насторожиться.

С Запада в Россию начало тогда проникать новое философское учение — энергетизм. Автор этого учения Оствальд пытался всю картину мира построить на понятии одной только энергии. Материалист Столетов сразу же разгадал, что кроется за хитросплетениями Оствальда. В учении немецкого химика скрывался старый враг Столетова — идеализм. Этот враг теперь выступал в новой, замаскированной форме. Но Столетову был ясен смысл нового учения — Оствальд, в конечном счете, отвергал материю, старался подорвать основы материалистического мировоззрения.

Энергетизм был одним из проявлений идеалистических течений в физике, уничтожающую критику которых дал В. И. Ленин в своем гениальном труде «Материализм и эмпириокритицизм». В этой работе Ленин с необыкновенной глубиной вскрыл корни новой разновидности идеализма. Последние открытия в физике — открытие электромагнитных волн, катодных лучей, единства света и электричества и последующие открытия электронов, «весомости» света, радиоактивности — внесли неразбериху в мировоззрение многих физиков.

Большинство естествоиспытателей стояло тогда на точке зрения механического, метафизического материализма с его ограниченным пониманием материи как вещества. Для тогдашних физиков материя была синонимом вещества. Пользуясь таким понятием материи, нельзя было истолковать многих новых явлений. Факты показывали, что материя как вещество во многих из этих явлений не участвует. Не сумев подняться до философского понимания материи как некоей объективной реальности, существующей вне и независимо от нас, многие ученые стали утверждать, что материя исчезает.

«Материя исчезает», — писал Ленин, — это значит исчезает предел, до которого мы знали материю до сих пор, наше знание идет глубже; исчезают такие свойства материи, которые казались раньше абсолютными, неизменными, первоначальными (непроницаемость, инерция, масса и т. п.) и которые теперь обнаруживаются, как относительные, присущие только некоторым состояниям материи»[30].

Подменив понятие материи понятием энергии, Оствальд скатился на позиции субъективного идеализма, для которого внешний мир — это лишь порождение нашего сознания.

В своих взглядах Оствальд сходился с другим немецким идеалистом — Махом.

В последнем десятилетии прошлого века идеалистические течения стали широко распространяться, особенно в среде западных ученых.

Но у большинства русских ученых, представителей науки с глубокими материалистическими традициями, идеалистические теории встретили дружный отпор.

На энергетизм сразу же обрушились Столетов и Менделеев. Столетов считал своим прямым долгом отбить новую атаку на материализм, разоблачить перед физиками реакционную сущность новомодного учения. Разоблачение вывертов новоявленных идеалистов Столетов включил в свою статью «Гельмгольц и современная физика», посвященную памяти покойного немецкого ученого.