Изменилось понимание человеческой психологии. Раньше писатель объяснял действия человека его мыслями и влиянием среды; Толстой обнажил корни мыслей, вскрыл обусловленность, противоречивость мыслей, то, что Чернышевский назвал диалектикой души.
Толстой не думает, что мир непознаваем, но он подымает обычное, разламывает его, освежает разломы и дает истинное познание, основанное на новом опыте; в этом познании Толстой показывал прошлое и настоящее, снимая с них маски привычного. Мир вставал в новой, прекрасной, очищенной своей сущности.
Горы высоки, пути в горы утомительны. К горам надо привыкать. В старых религиях думали, что горы — это подножье бога. На вершинах гор ставили храмы.
Старый Толстой иногда боялся тех противоречий, которые обнажал; тогда он мыслями обращался к богу, заслоняясь богом.
Но сам Толстой превышал веру в своего бога и часто ее отвергал.
2 сентября 1909 года Толстой записывает в дневнике: «Ночью и поутру нашло, кажется, никогда не бывшее прежде состояние холодности, сомнения во всем, главное, в боге, в верности понимания смысла жизни. Я не верил себе, но не мог вызвать того сознания, которым жил и живу».
18 декабря Толстой записывает: «Все больше и больше становится непонятным безумие жизни и явно бессилие высказать свое понимание его».
24 декабря того же года он пишет: «Видел во сне отрицание бога и еще возражение на свое представление об общем лучшем устройстве жизни вследствие отказа от борьбы».
Горький записывает: «В тетрадке дневника, которую он дал мне читать, меня поразил странный афоризм: «Бог есть мое желание».
Сегодня, возвратив тетрадь, я спросил его, что это?
— Незаконченная мысль… Должно быть, я хотел сказать: бог есть мое желание познать его… Нет, не то… — Засмеялся и, свернув тетрадку трубкой, сунул ее в широкий карман своей кофты. С богом у него очень неопределенные отношения, но иногда они напоминают мне отношения «двух медведей в одной берлоге».
Отказ от прошлого, стремление к ясности, к полной ясности, полное расставание с прошлым и поиск нового пути, который был бы понятен всему народу, создали величие Толстого и подняли его над горизонтом, как снеговую гряду.
Он сделал душу человека познаваемой и в старом нашел такое новое, которое было не только правдиво, но и было новой красотой.
Он бросил дом своих отцов, друзей, семью, он отказался от их верований и нашел новое понимание мира, хотя и не мог переделать его, потому что это требовало новой борьбы.
Он оказался на границе новой земли, которую увидел и в которую не смог войти.
Уход Толстого из Ясной Поляны не был бегством старого человека в чужой, холодный, сырой мир.
Это было решение художника отрезать себя от старого, преодолев жалость к близким.
ПОСЛЕ СМЕРТИ ТОЛСТОГО
Наступила зима, упал снег на Россию, покрыл снег могилу Толстого. В Париже речь о Толстом говорил Жорес.
Из-за экватора к мертвому Толстому, как к живому, шло запоздавшее письмо Ганди.
Яснополянский дом опустел; в кабинете с белым бюстом Николая Николаевича у стены лежали серебряные венки.
Софья Андреевна в черном платке, в черном платье, сгорбленная, постаревшая, ходила, рассматривая сквозь лорнет опустевшие комнаты. Приезжали близкие. Софья Андреевна плакала и спрашивала: «Что же это было, как это случилось?»
Она ходила на могилу, фотографировала насыпь, срисовывала ее. Жена Толстого стала теперь очень старой женщиной, заботящейся о своих внуках. Она писала бесконечные мемуары, оправдываясь, обвиняя и не освобождаясь от своего близорукого благоразумия. Писала она и прошения на имя императора: «Кончина моего мужа, графа Льва Николаевича Толстого, и его завещание обездолили многочисленную его семью, состоящую из семи детей и двадцати пяти внуков, настолько, что некоторые из детей моих не в состоянии не только воспитывать, но просто прокормить своих детей». Поэтому она просила о приобретении Ясной Поляны, «колыбели и могилы» великого человека, в государственную собственность.
Сыновья Толстого хотели продать Ясную Поляну правительству. Совет министров в двух заседаниях 26 мая и 14 октября 1911 года обсуждал вопрос.
Наследники запрашивали сперва два миллиона, потом пятьсот тысяч. Казенная оценка была сто пятьдесят тысяч, но на первом заседании решено было приобрести Ясную Поляну за пятьсот тысяч.
На втором заседании взяло верх мнение обер-прокурора синода В. К. Саблера и министра просвещения Л. А. Кассо, которые находили недопустимым, чтобы правительство прославляло своих врагов и обогащало их детей за счет государства.
Резолюция государя Николая II была наложена 20 декабря 1911 года: «Нахожу покупку имения гр. Толстого правительством недопустимою. Совету министров обсудить только вопрос о размере могущей быть назначенной вдове пенсии».
Тогда, опираясь на завещательное распоряжение Льва Николаевича, которое уже было утверждено судом, Александра Львовна продала право на Собрание сочинений Сытину за двести восемьдесят тысяч; сто двадцать тысяч рублей было получено от продажи трех томов посмертных художественных произведений Льва Николаевича. Александра Львовна купила четыреста семьдесят пять десятин имения Ясная Поляна за четыреста тысяч рублей; двести десятин с яблоневым садом и с парком остались за Софьей Андреевной; кроме того, она продала дом в Долго-Хамовническом переулке городской управе за 125 тысяч.
Софья Андреевна пишет об этом так: «Живу в Ясной Поляне, охраняя дом с той обстановкой, какая была при Льве Николаевиче, и его могилу. Оставила себе 200 десятин с яблочным садом и частью тех посадок, которыми мы с такой любовью украшали свои владения. Большую часть своей земли (475 десятин) с тщательно сбереженными, прекрасными лесами продала я дочери своей Александре Львовне для передачи крестьянам.
Продала я и свой московский дом городу и последнее мое издание сочинений гр. Л. Н. Толстого и все эти деньги отдала своим детям. Но их, и особенно внуков, так много! Включая невесток и меня, всей нашей семьи 38 человек, и помощь моя оказалась далеко не удовлетворительна.
Глубокую благодарность всегда приношу в душе государю императору за дарованную мне пенсию, с помощью которой могу жить безбедно и содержать усадьбу Ясной Поляны».
Так писала графиня Софья Андреевна Толстая 28 октября 1913 года. Ей казалось, что, хотя дети получили только половину того, что они могли получить, если бы Толстой был благоразумен, но ее благоразумием сохранено благосостояние семьи.
Люди, которые знали Толстого, в статьях и в книгах оправдывали и нападали.
Знакомые и последователи Толстого писали о нем воспоминания, каждый по-своему стараясь приблизить его к себе, к своему пониманию жизни.
Мы читаем их, но не всегда и не во всем им верим.
Через четыре года произошла Октябрьская революция. Крестьяне постановили сохранить во имя Толстого имение и усадьбу в пользовании Софьи Андреевны, и это было подтверждено декретом, подписанным Лениным.
Люди из Тулы пришли на могилу Толстого, и Софья Андреевна с удивлением увидала, как почтительно они относятся к тому человеку, который, как ей казалось, дорог только ей и людям ей близким.
Софья Андреевна пережила мужа на девять лет.
Андрей Львович умер раньше ее; Лев Львович эмигрировал, эмигрировала потом Александра Львовна.
Ленин писал в статье «Толстой и пролетарская борьба» 18 декабря 1910 года:
«Толстой с огромной силой и искренностью бичевал господствующие классы, с великой наглядностью разоблачал внутреннюю ложь всех тех учреждений, при помощи которых держится современное общество: церковь, суд, милитаризм, «законный» брак, буржуазную науку. Но его учение оказалось в полном противоречии с жизнью, работой и борьбой могильщика современного строя, пролетариата. Чья же точка зрения отразилась в проповеди Льва Толстого? Его устами говорила вся та многомиллионная масса русского народа, которая уже ненавидит хозяев современной жизни, но которая еще не дошла до сознательной, последовательной, идущей до конца, непримиримой борьбы с ними.