Его раннюю беллетристику и журналистику трудно отделить друг от друга; критерием может служить разве что его собственный выбор, который он сделал несколько лет спустя, отбирая тексты для сборника рассказов. Среди них опубликованный 22 октября в «Калифорниен» «Невезучий жених Аурелии» («Aurelia's Unfortunate Young Man»), история в жанре «черного юмора» о девушке, чей возлюбленный переболел оспой, потерял руку, ногу, вторую ногу, оставшуюся руку, оба глаза и скальп, а Аурелия все его любила; рассказ от 12 ноября «Убийство Юлия Цезаря раскрыто» («The Killing of Julius Caesar Localized») — пародия на полицейские отчеты с перевранными цитатами из Шекспира, и от 3 декабря — «Солдат Лукреции Смит» («Lucretia Smith's Soldier»), пародия на сентиментальные романы: девушка отказала приказчику из галантерейного магазина, потому что он «не мужчина», тот пошел на войну, героиня узнала о его ранении, примчалась в госпиталь, месяц обихаживала человека с забинтованной головой, а потом обнаружила, что это не ее жених, а незнакомец.

В декабре у Джиллиса случился очередной конфликт с полицией, он уехал в Вирджинию и стал опять работать в «Энтерпрайз», звал Сэма, но тот возвращаться не захотел: брат Стива, Джим Джиллис, у которого Сэм гостил неделю на руднике в Тулумне, вновь заразил его лихорадкой, только уже не серебряной, а золотой, двинулись в Калаверас, месяц копались на «прииске Ангела», ничего не нашли. 26 февраля Сэм прибыл в Сан-Франциско и нашел письмо от Уорда, предлагавшего написать рассказ для сборника «Зарисовки Дикого Запада», который должен был выйти в издательстве «Карлтон». Но сроки уже прошли. Он устроился на оклад в «Сан-Франциско драматик кроникл», продолжал писать для «Энтерпрайз», «Голден эры», «Калифорниен» и нового журнала «Оверленд мансли», но без прежнего энтузиазма: успеха ждал с другой стороны.

У него были горы акций рудников, фондовая биржа ползла вверх, вот-вот грянет баснословное богатство. Но в 1865 году акции упали: кончилась война. Конфедерация прекратила существование, Линкольн был переизбран на второй срок, а 14 апреля его убили. Сэм Клеменс всех этих событий словно не заметил: его беспокоила только биржа. «Я стал нищим. Мои акции не стоили бумаги, на которой были напечатаны». Он страстно ругал Ориона, который отказался продать землю в Теннесси. Писательским трудом он наживет состояние, потеряет его, заработает другое, но всю жизнь будет считать, что через литературу путь к богатству лежать не может и надо искать окольные пути; в этом, по его словам, был «виноват» отец, заморочивший детям голову теннессийскими миллионами. Но пока литература и в самом деле не сулила особых богатств: да, неплохо, но лоцманом он мог заработать больше; ему уже тридцать, ровесники прославились, а он, хотя и опубликовал за минувший год несколько сотен заметок, всего лишь начинающий беллетрист, «перекати-поле», ни дома, ни семьи, ни желания ими обзаводиться, одни «интрижки с горничными» — какой-то вечный мальчик.

Детские книжки и церковные проповеди учили, что плохой мальчик будет наказан жизнью, а хороший преуспеет; он решил, что пора выводить детей из этого губительного заблуждения, и в 1865 году опубликовал несколько рассказов, в которых разъяснил, как бывает на самом деле; кульминация серии — «Рассказ о дурном мальчике» («The Story of the Bad Little Boy») — появилась в «Калифорниен» под Рождество, когда принято печатать истории о торжестве добра над злом: «Джим этот был словно заговоренный, — только так и можно объяснить то, что ему все сходило с рук. Он даже угостил слона в зоологическом саду куском прессованного жевательного табака — и слон не оторвал ему голову хоботом! Он полез в буфет за мятной настойкой — и не выпил по ошибке азотной кислоты! Стащив у отца ружье, он в праздник пошел охотиться — и не отстрелил себе три или четыре пальца! Однажды, разозлившись, он ударил свою маленькую сестренку кулаком в висок, и — можете себе представить! — девочка не чахла после этого, не умерла в тяжких страданиях, с кроткими словами прощения на устах, удвоив этим муки его разбитого сердца. Нет, она бодро перенесла удар и осталась целехонька. <…> Так он вырос, этот Джим, женился, имел кучу детей и однажды ночью размозжил им всем головы топором. Всякими плутнями и мошенничествами он нажил состояние, и теперь он — самый гнусный и отъявленный негодяй в своей деревне — пользуется всеобщим уважением и стал одним из законодателей штата».

Если ваш ребенок поинтересуется, что же бывает с теми, кто хорошо себя ведет, отошлите его к публикации 1870 года — к «Рассказу о хорошем мальчике»: «Когда он увидел, как Джим Блейк рвет чужие яблоки, и подошел к дереву, чтобы прочесть Джиму рассказ о том, как другой воришка упал с яблони соседа и сломал себе руку, Джим действительно свалился, но не на землю, а на него, Джейкоба, и сломал руку не себе, а ему, а сам остался цел и невредим». В финале всюду сующий свой нос герой оказался взорван динамитом: «Добродетельный мальчик пулей пролетел через крышу и взмыл к небу вместе с останками пятнадцати собак, которые тянулись за ним как хвост за бумажным змеем. Большая часть его, правда, застряла на верхушке дерева в соседнем округе, но все остальное рассеялось по четырем приходам, так что пришлось произвести пять следствий, чтобы установить, мертв он или нет и как все это случилось». Это вам не какой-нибудь «Гарри Поттер» с его слюнявой моралью, не розовые сопли европейской политкорректности, это — настоящая, ядреная американская «чернуха», прародительница «Семейки Адамc»…

Ни у одного крупного юмориста не найдешь столько убийств, сколько у Марка Твена. Трупы он громоздит штабелями, не зная жалости ни к дамам, ни к собакам, ни к младенцам. «Оба пистолета грянули одновременно. Редактор потерял клок волос, а пуля полковника засела в мясистой части моего бедра. Полковнику оцарапало левое плечо. Они опять выстрелили. На этот раз ни тот ни другой из противников не пострадал, а на мою долю кое-что досталось — пуля в плечо. При третьем выстреле оба джентльмена были легко ранены, а мне раздробило запястье. Тут я сказал, что, пожалуй, пойду прогуляться, так как это их личное дело и я считаю неделикатным в него вмешиваться. Однако оба джентльмена убедительно просили меня остаться и уверяли, что я нисколько им не мешаю. Потом, перезаряжая пистолеты, они поговорили о выборах и о видах на урожай, а я начал было перевязывать свои раны. Но они, недолго мешкая, опять открыли оживленную перестрелку, и ни один выстрел не пропал даром. Пять из шести достались на мою долю. Шестой смертельно ранил полковника, который не без юмора заметил, что теперь он должен проститься с нами, так как у него есть дело в городе. Спросив адрес гробовщика, он ушел».

Твен не был родоначальником жанра — он следовал традиции. Черный юмор родился на так называемом фронтире — границе освоенных и диких земель (постоянно смещавшейся). Когда Твен начинал, американский Восток, усвоивший европейскую культуру, был цивильным, приглаженным; грубый старательский Запад рождал столь же грубые шутки. Это не особенность американской культуры, а закономерность, общая для всех: молодому юмору свойствен грубый, жестокий, балаганный характер. Европейский, в том числе русский, юмор когда-то был таким же, но за длительное время между балаганом и появлением газет мы успели изрядно рафинироваться, а в Америке газеты появились раньше, чем родился балаган. Герои этого балаганно-былинного юмора — баснословные силачи, головорезы, карточные шулера — это те же Панчи и Джуди, те же Микулы Селяниновичи и Иваны-дураки, только в ковбойских шляпах; та же и тематика: одного излупили палкой, другому отрезали голову…

Некоторые хорошие мальчики все же умудряются дожить до совершеннолетия, и из них даже получаются священники (как, впрочем, и из плохих). 6−13 мая 1865 года «Калифорниен» разместил первую большую сатирическую вещь Твена о церкви — «Важная переписка» («Important Correspondence»): автор якобы ведет переговоры по поводу вакансии настоятеля собора (имеется в виду англиканская церковь):