Ну и что же теперь? Как дальше быть с Марго?

Екатерина, которую неспроста звали Ее Величество, вроде бы искренно стремилась примирить католиков и протестантов. Но не лучший ли способ для этого — связать брачными узами Маргариту де Валуа с Генрихом Наваррским, которому уже девятнадцать? А вдруг из такого союза родится согласие и в самой Франции? По крайней мере, почему бы об этом не помечтать? «Мы все-таки надеемся обрести в этой стране чуть больше покоя, нежели это удавалось нам до сих пор», — не пряча горечи, писала герцогу Флорентийскому королева-мать.

Однажды после ужина Шарль де Монморанси, выполняя просьбу королевы, посвятил Маргариту в планы короля Карла и Ее Величества королевы. Юная принцесса невольно состроила гримасу. О наваррце, с которым в детстве пришлось провести немало времени, она была весьма невысокого мнения — и надо ли говорить, как она заблуждалась!.. Но и на сей раз она готова была беспрекословно подчиниться матери:

— Ее воля для меня превыше всего.

Тем не менее Марго весьма искусно разыграла свою последнюю карту: вызванная в кабинет Екатерины, она умоляла королеву «принять во внимание, что для нее, истинной католички, был бы глубоко оскорбителен брак с человеком другой веры». Ей всего восемнадцать лет, и мысль связать свою жизнь с этим корольком-кальвинистом, которому и править-то суждено всего лишь грядкой капусты, с этим деревенщиной, от которого за версту несет луком, ее не очень вдохновляет.

Гугенот? Но если разобраться — какой из него гугенот! Генрих Наваррский насмехается над сутанами, во время мессы ест черешню и запускает косточки в священников. Один из них из-за этого чуть не лишился глаза. Нет, что бы там ни говорили про Генриха, он человек от земли, весельчак, любитель девушек, войн и вина. Никаких сомнений, что при случае он позабудет о своем протестантстве. Екатерина в этом почти уверена…

И все же, к радости Марго, возникли новые затруднения. Королева Наваррская, Жанна д'Альбре, согласна женить своего сына на католичке, но — вот дивный торг! — взамен потребовала уступить ей город Лектурн. Чтобы договориться обо всех деталях, Екатерина предложила Жанне д'Альбре оставить свое королевство и прибыть в Париж, одной, без сына. Пусть сама оценит красоту и ум своей будущей невестки. Но из-за неожиданной простуды, «которая перешла на зубы», королеве Наваррской пришлось отложить приезд. По всей видимости, это был стреляющий синусит. Так же внезапно болезнь и прошла — по мнению докторов, благодаря… дизентерии. Поистине, диагнозы той эпохи подчас поражают!

Пока Мадам д'Альбре собиралась в путь, двор, сделавший остановку в Блуа, предавался диковинным играм с перевоплощениями… Вымазав сажей лицо и взгромоздив на себя седло, король изображал лошадь, в то время как его брат Анжу перевоплотился в женщину: от него веяло тонкими духами, щеки были нарумянены, в ушах серьги. При этом он не забывал «приударять за дамами» — одно нисколько не мешало другому, тем более что Анжу все еще был без ума от Марии Клевской, красавицы-принцессы, супруги Генриха де Конде, сына Людовика I.

Наконец строгая мамаша Жанна д'Альбре прибыла — без сына — в Блуа. Здесь она выторговала фантастическое приданое для своей будущей невестки: города Ажан и Кагор, не считая трехсот тысяч экю. Екатерина верила, что очаровательная Маргарита заставит будущего зятя перейти в католицизм. Тем более что для него это означало бы всего лишь возврат к вере своего детства.

Марго с первых же слов обрезала Жанну д'Альбре, едва та лишь заикнулась о переходе невестки в протестантизм:

— Всем известно, к какой религии я принадлежу!

В свою очередь будущий Генрих IV не менее тверд и прям:

— Какие бы силки ни расставляли король Карл и его мать, в свою веру им меня не заманить.

Увы, еще очень далеко до той его знаменитой фразы: «Париж стоит обедни»… Раздосадованная крахом своих планов, Екатерина отбросила всякую любезность в обращении с особой, в которой уже было свыклась видеть будущую свекровь своей дочери. «Королева-мать встречает меня в штыки, — жаловалась Жанна сыну. — Она только и делает, что высмеивает меня и искажает мои слова… Это чудо, что мне еще удается сдерживать себя, я ведь дала себе обещание никому не показывать свое раздражение… Только бы от всего этого не рехнуться!»

В глазах Жанны нравы двора Валуа были не чем иным, как вызовом строгой протестантской морали:

— Какая мерзость! Здесь не мужчины ухаживают за женщинами, а женщины за мужчинами!

Столь же строго судила она и Маргариту: «Я нахожу, что у нее хорошая талия, но уж чересчур она ее перетягивает. А свое лицо она просто испортит, столько на нем всего намазано, тошно смотреть; правда, так принято при этом дворе…».

Предстоящее бракосочетание внушало ужас в равной степени и Его Католическому Величеству Филиппу II Испанскому, и протестантской королеве Елизавете Английской:

— Надеюсь, Бог не допустит этой свадьбы! — восклицала она.

Зато Карл IX и его мать сгорали от нетерпения поскорее увидеть Генриха Наваррского в Лувре. Однако переговоры о свадьбе затягивались. «Я подозрительна от природы», — заявляла Жанна д'Альбре, придирчиво разбирая пункты будущего контракта.

Ее подозрения не мешали Екатерине относиться к «предприятию» как к делу уже решенному и вести переговоры с Римом, откуда надеялись получить благословение на брачный союз католички с протестантом, а заодно и на кровное родство брачующихся. Ведь Маргарита Ангулемская, бабушка Генриха Наваррского, была сестрой Франциска I, дедушки Маргариты де Валуа. Таким образом. Марго и Генрих — троюродные сестра и брат!

Упреждая приезд сына, Жанна посылала ему бессчетные советы: «Я прошу вас неукоснительно следовать трем вещам: всегда держаться с изяществом, говорить отважно, притом и в беседах с глазу на глаз, ибо, помните, о вас составят то впечатление, которое вы произведете при своем первом появлении».

Не забывала она и о внешности жениха: «Приучите ваши волосы стоять прямо, но не так, как это было принято в старину; я вам рекомендую последнюю моду, наиболее отвечающую моей фантазии…» Она даже не задумывалась о том, воспримет ли такую прическу «фантазия» невесты.

И, конечно, назидания: «Остерегайтесь соблазнов, которые вам будут отовсюду навязывать, чтобы сбить вас с жизненного пути или поколебать в вопросах веры, ибо я знаю, что это их цель, которой они даже и не скрывают; вы должны выработать в себе непобедимую силу духа».

Да уж, такая свекровь, как Жанна д'Альбре, быстро оказалась бы помехой для всех. Марго и та вздохнула с облегчением, узнав, что ранним утром 10 июня 1572 года королева Наваррская, во время парижских переговоров гостившая у своего племянника принца Генриха де Конде на улице Гренель-Сент-Оноре, неожиданно скончалась «от сильной горячки, вызванной болезнью легких». Иначе говоря, у несчастной обнаружилась чахотка в последней стадии. Конечно, тут же разнесся слух об отравлении. Поговаривали даже, что якобы Екатерина отправила будущей свекрови Маргариты перчатки, пропитанные ядом. Было произведено вскрытие, однако медики не обнаружили в желудке покойной никаких подозрительных признаков. Похороны ее прошли весьма скромно, на них присутствовала, как замечает Маргарита, «лишь гугенотская знать».

Итак, после свадьбы Маргарита станет королевой Наваррской. Что и говорить, королевский титул звучит внушительно; однако само королевство такое, что его можно проскакать на одной ноге… Хотя на самом деле земли, унаследованные Антуаном де Бурбоном, отцом Генриха, весьма многочисленны, — есть чем утешиться.

Екатерина приказала отчеканить золотую медаль: лента, окаймленная вязью, обвивает инициалы молодоженов Н и М, по краю выгравирован девиз на латыни, а на обороте медали — символ Вечности: змея, кусающая свой хвост.

Двор размещался теперь в Мадридском замке, на опушке леса, который в свое время назовут Булонским. 12 июня Генрих Наваррский, находившийся в Шонэ-ан-Пуату, с великим прискорбием узнал о смерти матери. Гонец доставил ему это известие всего за два дня — по тем временам скорость немыслимая. Но жених не стал спешить. Только 20 июля 1572 года двоюродные братья Бурбоны, оба Гиза — герцог и кардинал, а также маршалы Франции в сопровождении пятисот всадников встретили его в Палезо. Жених прибыл не один: его свита насчитывала девятьсот дворян-гугенотов, в основном гасконцев. Все были в черном — в знак траура по королеве Жанне. Просто нашествие протестантов!