– Если папа вдруг позвонит… Но настоящий папа, поняли? Скажите, что я у Ричардсонов.

Оставшиеся в столовой хлебали ложками кое-как сваренную овсянку.

– Англичане считают, – сказал Василий, – что это самая здоровая пища… Но я не разделяю.

Он отодвинул тарелку. Даже его могучего аппетита на такое блюдо не хватило.

– Приеду домой, – мечтательно сказал он, – сделаю яичню из сорока яиц, ну ей-богу!

Василий выжидающе смотрел на Лидочку, но та не возражала.

– А я все думаю, – сказала Валентина, задумчиво водя по тарелке ложкой. – Как мне жалко дивчинку! Ох как жалко!

Она запела, как плакальщица.

– Всю ночь она, бедная, глаз не сомкнула. Все ходила, ходила, бегала… Да и как уснешь, когда папочка, может, где-то рядом лежит бездыханный.

– Сегодня у нас воскресенье, – не дал сбить себя с темы Василий. – Люди в парикмахерскую ходят, на базар, а потом в кино собираются. А мы как заключенные. Надо ехать.

– Вы сегодня собирались? – спросила Лидочка.

– Вот именно, – ответила Валентина. – Но решаем, думаем – не хочется снова попадать в руки бандитов, чтобы нас, солидных пожилых людей, через весь Лондон тягали.

Лидочка поднялась из-за стола. Она тоже не смогла доесть овсянку.

Кошки уплыли к себе, собираться, снова собираться, снова бежать – листки, ветром гонимые… Зашуршали, загремели, зашептались в своей захламленной, набитой вещами и вещичками комнате. А Лидочка стояла у стола и чего-то ждала – сама не знала чего.

Она поняла, почему стоит. Она ждала, когда спустится Алла. Той пора было бы сойти вниз или хотя бы проснуться. Конечно, вчера она была смертельно пьяной, но за последнюю неделю Лидочка уже привыкла к тому, что независимо от степени опьянения лжехозяйка дома к девяти отправляется в душ.

Но воду никто не включал.

И от этого в доме было пусто.

А вдруг они уехали? Вдруг они поняли, что проиграли, и кинулись бежать? Я, как дура, стою здесь, жду чего-то, а они уже в Хитроу, проходят контроль – здесь проиграли, в другом месте выиграют.

Постепенно Лидочка убедила себя в том, что, кроме нее и Кошек, в доме никого нет.

С легким сердцем она взбежала по лестнице на второй этаж, заглянула к себе в горенку, прибрала постель, чего не успела сделать, когда встала, потом вышла на лестничную площадку и стала прислушиваться.

Никого нет. Ни вздоха, ни стона… ничего.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Лидочка совсем осмелела. Она подошла к двери Аллиной спальни и чуть-чуть, легонько дотронулась до двери. Если Алла спит, то она ее не разбудит.

Дверь легко поддалась.

Лидочка этого не ожидала и сразу попыталась ее закрыть, но не закрыла, потому что увидела, что Аллы в комнате нет.

Она в самом деле сбежала.

Лидочка ступила в комнату.

Кровать была разворошена, виден полосатый матрас, одеяло скомкано. Но простыни не видно.

Однако на этом сходство между двумя исчезновениями заканчивалось.

Потому что подушка на кровати Аллы осталась. И она была измазана кровью.

И в тот момент Лидочка словно переместилась в иной мир.

Она стояла в комнате, залитой утренним солнцем и наполненной щебетом птиц и шорохом листвы. Где-то далеко летел самолет. Пчела влетела в открытое окно, но тут же развернулась и умчалась прочь. Проехала машина, затормозила у соседнего дома… Весь этот мир существовал вокруг нее условно, как декорация к спектаклю, а единственной реальностью была подушка в красных пятнах и пятна крови на матрасе.

Взгляд Лидочки, прослеживая струйку крови, скользнул с кровати на пол – неровные округлые пятна вереницей тянулись к двери. Как много крови! Неужели в человеке столько крови?

Лидочка, не отдавая себе отчета, пошла к двери, чтобы увидеть, куда ее приведет след.

Капли крови, несколько уменьшившись, привели Лидочку к лестнице.

На площадке она увидела кровавую размазню – словно кто-то вытирал вымазанные в крови подошвы о верхнюю ступеньку лестницы.

Лидочка спускалась по лестнице, стараясь не наступить на кровь…

Внизу в дверях своей комнаты стояла Валентина и в ужасе смотрела на то, как спускается Лидочка. И смотрела она ей под ноги, повторяя ее взгляд.

– Кровь, – сказала она. – Василек, подь сюда. Да иди ты! Кровь…

Василий вышел из комнаты и присел на корточки под лестницей, касаясь пола большим круглым животом. Он потрогал пятнышко указательным пальцем.

Лидочка не смела ступить дальше. Она перегнулась через перила и смотрела в сторону столовой и кабинета Славы, ожидая увидеть кровь и там.

Она думала: «Странно, как же я могла не заметить? Я же проходила здесь, и не раз. Может, ее вынесли, пока мы были в столовой? Пока ели эту проклятую овсянку?»

– Высохла уже, – сказал Василий.

Валентина помогла ему подняться. И, словно подслушав Лидочкины мысли, сказала:

– Мы-то снизу ходили, а ты сверху спустилась – как же ты не заметила?

– Сама не понимаю, – сказала Лидочка. – Наверное, под ноги не смотрела.

Она чувствовала себя виноватой.

Василий побрел к входной двери, нагнувшись и принюхиваясь, как старый, с одышкой, пес.

– Куда ж они ее поволокли? – спросил он сам у себя. – Наверное, их машина ждала.

Надо было немедленно вызывать полицию, поднимать шум. Но ни Кошки, ни Лидочка об этом совершенно искренне не думали – не хотели. И каковы бы ни были причины, все трое в глубине души надеялись, что кровь в спальне и на лестнице означает, что Алла больше не вернется. Что бы с ней ни случилось, обратно она не вернется. И наступит свобода. К тому же исчезновение Аллы было не совсем смертью – уходом. И Аллу воспринимали не совсем как человека, а как зловещую функцию – преступную узурпаторшу.

Впрочем, в тот момент об этом никто не задумывался. Василий дошел до входной двери и открыл ее.

Валентина вдруг вспомнила – словно посмотрела американский детективный сериал:

– За ручку не хватай! Отпечатки смажешь!

– Так Иришка уже ходила… И они.

Лидочка смотрела, как Василий открывает входную дверь, осторожно выглядывает наружу, словно те могут его поджидать. На улицу он не вышел. Василий обернулся и сказал:

– Так, снаружи не видать. Но если на дорожке, то надо вылазить. А соседи увидят – чего я ползаю вокруг?

– Иди домой, – приказала Валентина.

Василий прикрыл дверь.

– Кто это мог сделать? – спросила Лидочка вслух.

– Как кто? – даже рассердилась Валентина. – На тебя мы не думаем. Иришка – дивчинка еще, дитя малое. Мы с Васильком друг за дружкой смотрим. А они перепились, думают – вот дело плохо. А от кого им избавиться надо? От этой стервы! От нее. А то она попадется, всех заложит.

В ее словах был здравый смысл.

– Их теперь рядышком надо искать, в одно место сброшены, – сказал Василий, имея в виду и Славу, и словно возвращаясь в мыслях к трагедии в целом, а не к ее условному завершению.

Надо поглядеть в машине Славы, вдруг догадалась Лидочка. Они могли ее использовать.

– Я пойду посмотрю машину, – сказала она. – Где ключи, как вы думаете?

– Иришка знает.

– Я ей позвоню. Как звонить к Ричардсонам?

Валентина посмотрела на нее светлым карим взором.

– Та мы ж не звонили, – сообщила она, как малому неразумному ребенку. – Зачем нам звонить?

– Все равно надо сказать Иришке. Я схожу к Ричардсонам.

– А если она сама? – задумчиво спросил Василий.

– Ты кого имеешь в виду? – не поняла Валентина.

Лидочку иногда забавляло то, что в беседах между собой Кошки незаметно переходили на вполне пристойный русский язык. У нее вообще было сильное подозрение, что подавляющее большинство украинцев, особенно в городах, придя домой и сняв свитку и шаровары, переходят на русский язык, куда как более понятный и привычный.

– Я про Аллу, – сказал Василий. – Может, у нее из носа текло? Или зашиблась?

– Сомнительно, – покачала головой Лидочка. – Столько крови…

– Я наверх схожу, – предложила Валентина. – Погляжу, как там… Вы-то видали, а я не видала. Я только ночью думала, как бы чего не случилось.