Поручая духовному окормлению о. Амвросия некоторых из братий, старец Макарий постепенно знакомил его и с некоторыми посетителями обители, искавшими старческих советов. О. Амвросий имел особенную способность говорить с людьми и занимался этим с любовью, исполняя послушание преподобного Макария. Видя о. Амвросия беседующим с его духовными чадами, он шутливо говорил: «Посмотрите-ка, посмотрите! Амвросий у меня хлеб отнимает». А иногда среди разговоров с близкими старец Макарий говорил: «Отец Амвросий вас не бросит».

Послал однажды старец Макарий о. Амвросия в гостиницу к приезжей богатой госпоже, которая готовилась причаститься — говела. Наслышавшись об о. Амвросии много хорошего, она стала говорить ему о своих неудачах, желая услышать сочувственное слово. Но, выслушав ее, о. Амвросий спокойно сказал: «По делам вору и мука». Госпожа обиделась и прекратила разговор. О. Амвросий, взвалив на плечо свой неизменный мешок с чулками и рубашками, который он всегда носил с собой для переодевания при испарине, ушел к себе. На следующий день старец Макарий, взяв с собой о. Амвросия, пошел в гостиницу поздравить госпожу с принятием Святых тайн. Увидев о. Амвросия, госпожа сказала, что много думала над его словами, хотела даже отложить причастие, разволновавшись, и вдруг поняла, что о. Амвросий сказал про нее правду.

Так исподволь находились люди, узнававшие в о. Амвросии дары старчества, с помощью которых он назидал и увещевал духовных чад… Но многие из старшей братии монастыря смотрели на него как на монаха вполне заурядного: внутренняя его жизнь была известна одному Богу да старцу Макарию и еще лишь некоторым. Встречались и такие, которые завидовали его быстрому посвящению в иеромонаха.

Наступил тяжелый для Оптиной момент кончины старца Макария. Сам святитель Филарет Московский, лично знавший почившего оптинского старца и любивший его за высокие душевные качества, не знал о преемнике и так писал наместнику Троице-Сергие-вой лавры архимандриту Антонию: «Оптинские лишились о. Макария. Думаю, остались от него добрые духовные наследники, но найдется ли, кто мог бы поддержать их в единстве духа и возглавить?» Действительно, о. Амвросию в это время было всего 48 лет, старец Макарий прямо не назначил себе преемника, а только сказал: «Смотрите на его дела». То есть время и обстоятельства должны были показать, достоин ли о. Амвросий подобного назначения.

Из мирских людей, хорошо знавших о. Макария, некоторые стали относиться к новому старцу даже с неприязнью. Например, одной барыне, которую кончина старца повергла в глубокое горе, сказали, что в Оптиной новый старец, которого очень хвалят, и зовут его Амвросий. «Как! — воскликнула она в негодовании. — Чтобы я после Макария пошла к этому монаху, который все вертелся в батюшкиных кельях и расхаживал со своим мешком! Это невозможно!» И только спустя время, когда довелось ей невзначай вступить в беседу со старцем Амвросием, барыня вышла от него в умилении и сказала: «Я знала обоих, но чувствую, что о. Амвросий выше старца Макария…»

При новом старце появились келейники: о. Михаил и о. Иосиф, будущий оптинский старец, а также приехавший в Оптину К. К. Зедергольм (впоследствии иеромонах Климент, — человек известный в ученом мире, выпускник Московского университета, магистр греческой словесности. До самой смерти он был письмоводителем старца Амвросия. Среди его духовных чад были такие известные люди, как обер-прокурор Святейшего Синода граф А. П. Толстой. К старцу за советом приезжали Ф. М. Достоевский, В. С. Соловьев, К. Н. Леонтьев, Л. Н. Толстой, М. П. Погодин, Н. Н. Страхов.

Митрополит Евлогий (Георгиевский) писал: «К отцу Амвросию приходили за духовной помощью люди всех классов, профессий, состояний. Он нес в своем роде подвиг народнический. Знал народ и умел с ним беседовать. Не высокими поучениями, не прописями отвлеченной морали назидал и ободрял он людей — меткая загадка, притча, которая оставалась в памяти темой для размышлений, шутка, крепкое народное словцо — вот были средства его воздействия на души. Выйдет, бывало, в белом подряснике с кожаным поясом, в шапочке — в мягкой камилавочке — все бросаются к нему. Тут и барыни, и монахи, и бабы. Подчас бабам приходилось стоять позади — где ж им в первые ряды пробиться! А старец, бывало, прямо в толпу — и к ним, сквозь тесноту дорогу палочкой себе прокладывает… Поговорит, пошутит — смотришь, все оживятся, повеселеют. Всегда был веселый, всегда с улыбкой. А то сядет на табуреточку у крыльца, выслушивает всевозможные просьбы, вопросы, недоумения. И с какими только житейскими делами, даже пустяками к нему не приходили! Каких только советов и ответов ему не доводилось давать! Спрашивают его о замужестве, и о детях, и можно ли после ранней обедни чай пить? И где в хате лучше печку поставить? Он участливо спросит: «А какая хата-то у тебя?» А потом скажет: «Ну, поставь печку там-то…»

Мелочей для старца не существовало. Он знал, что все в жизни имеет свою цену, и потому не было вопроса, на который бы он не отвечал с участием и желанием добра. Однако, бывало, старец и воевал. Сам живя в смирении, без которого невозможно спасение, старец Амвросий всегда желал видеть эту необходимейшую добродетель в приходивших к нему: он терпеть не мог горделивых, так что иных ощутительно бил — кого палкой, кого кулаком или осыпал бесчестием. Жаловалась как-то старцу одна женщина, что от скорбей она чуть с ума не сошла. «Дура! — воскликнул при всех старец. — Ведь с ума-то сходят люди умные, а ты-то как же сойдешь с ума, когда у тебя вовсе его нет?» Или другая жаловалась старцу, что у нее украли шаль. А он с улыбкой ответил: «Шаль-то взяли, а дурь-то осталась». Старец обобщал иногда понятия «дурак» и «гордый». Не любил он также проистекающего от тщеславия щегольства. Приехала к нему одна духовная дочь, молодая женщина, в платье, обшитом стеклярусом. Батюшка улыбнулся, глядя на нее, прищурился и сказал: «Ишь какая ты стала, какие игрушечки на себя навесила!» — «Мода, батюшка», — ответила та. «Э-эх, на полгода ваша мода!»

При глубоком смирении, несмотря на свой веселый нрав и характер, старец нередко и против своей воли проливал слезы. У него был столь редкий дар слез. Он плакал о себе, плакал о частных лицах, скорбел и болезновал душой и обо всем дорогом ему отечестве, о духовных своих детях, болящих душевными недугами, о благочестивых царях русских. По случаю убиения императора Александра II в письме от 14 марта 1881 года он в глубокой скорби сокрушался: «Не знаю, что вам написать об ужасном настоящем времени и жалком положении дел в России… Господь попустил Александру II умереть мученическою кончиной, но силен Он подать помощь свыше Александру III переловить злодеев, зараженных духом антихристовым. Дух антихристов от времен апостолов действует через предтечей своих, как пишет апостол: «Ибо тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь» (2 Сол. 2:1). Слова апостольские «удерживающий теперь» относятся к предержащей власти и церковной власти, против которой предтечи антихриста и восстают, чтобы упразднить и уничтожить оную на земле. Потому что антихрист, по объяснению толковников Священного Писания, должен прийти во время безначалия на земле. А пока он еще сидит на дне ада, то действует через предтечей своих. Сперва он действовал через разных еретиков, возмущавших Православную Церковь, и особенно через злых ариан, людей образованных и придворных; а потом действовал хитро через образованных масонов; а, наконец, теперь через образованных нигилистов стал действовать нагло и грубо паче меры. Не есть ли крайнее безумие трудиться выше сил, не щадя своей жизни, для того, чтобы на земле повесили на виселице, а в будущей жизни попасть на дно ада в тартар на вечное мучение. Но отчаянная гордость ни на что смотреть не хочет, а желает всем высказать свое безрассудное удальство».

Когда же духовные дети старца Амвросия спрашивали в большом смущении, что же последует за этим неслыханным злодеянием цареубийства, он отвечал в радостном восторге при мысли о восшествии на престол императора Александра III: «Жив Господь, и живы души наши!» Старец Амвросий прозревал будущее и охватывал своим духовным оком предстоящее царствование, во время которого Россия не участвовала ни в одной войне, а благосостояние державы упрочилось, как никогда.