Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир

Последний оплот

Глава первая

Бен Айзек Голдман аккуратно разделил холодные и тонкие дольки, загрузил их в клетки из нержавеющей стали, опустил в кипящее масло и стал наблюдать, как они жарятся.

Затем погребению в море кипящего масла были преданы золотистые ломтики в бледных гробиках из сырого теста.

На следующий день Бен Айзек наблюдал, как обжариваются круглые, плоские кусочки мясного фарша (проверено инспекцией министерства сельского хозяйства США — содержание жира не более двадцати семи процентов). Когда загоралась красная лампочка и раздавался звонок таймера, он автоматически переворачивал их и посыпал солью обожженные спинки.

Третий день был всегда самым любимым у Бена Айзека Голдмана. Он выравнивал в ряды свои жертвы в хлебной оболочке с сыпью из кунжутного семени и отправлял их в печь. Когда они были готовы, он заворачивал их в цветастые бумажные саваны и укладывал в гробики из пенопласта.

В течение двух лет день за днем по восемь часов кряду совершал Бен Айзек подобные жертвоприношения, и они вселяли в его душу удивительное очистительное облегчение.

Но теперь вес изменилось. Он утратил веру в оба символа — в свастику, во имя которой трудился тридцать лет назад, и в Золотую арку «Макдональдса», где он работал помощником управляющего филиала в Балтиморе, штат Мериленд, проводя три дня в неделю за научно разработанным методом расправы над беззащитными продуктами.

Теперь он выполнял положенный ритуал: нахлобучив на свои седые кудри бумажный колпак, он, шаркая черными, лоснящимися от жира туфлями, расхаживал от секции к секции. Голдман проверял, чтобы молочные коктейли в пластиковых стаканчиках весили столько, сколько положено, чтобы специально взвешенные перед обработкой гамбургеры не находились в контейнерах на раздаче более семи минут, чтобы контейнеры с луком, помидорами, пикулями, а также соусами не пустели более чем наполовину.

Теперь он просто ждал того момента, когда наступит конец рабочего дня и можно будет снять дешевые белые перчатки, которые он ежедневно покупал в аптеке Уолгрина и выбрасывал, уходя домой.

С недавних пор у него появилась привычка постоянно мыть руки.

Итак, воскресным вечером в апреле, явно обещавшим жаркое, как доменная печь, лето, Бен Айзек Голдман снял крышку с мусорного бака, стоявшего у их кафе, и тут кто-то еще бросил в бак пару белых перчаток.

Бен Айзек бросил туда и свои перчатки и лишь затем поднял глаза. Так он впервые столкнулся с Идой Бернард, немолодой опрятной особой, уроженкой Бронкса, работавшей в кафе-мороженом, находившемся рядом с его «Макдональдсом».

Она тоже носила белые перчатки на работе, потому как слишком часто ей приходилось соприкасаться с холодным мороженым. Она делала торты с мороженым — специально для Дня Матери, особо — для дней рождения, а также изготовляла пломбиры, мороженое с фруктами, «летающие тарелки», а также простое мороженое в пластмассовых рожках. Она работала под надзором старика, который всю свою энергию посвящал, однако, не столько производству мороженого, сколько просмотру телевизионных рекламных роликов, а говорил так, словно ему начисто удалили гортань.

Внезапно разговорившись — не отходя от мусорного бака, — Бен и Ида обнаружили, что, помимо белых перчаток, у них имеется немало общего. Например, оба они ненавидели гамбургеры. И мороженое во всех его видах. И они ужасались нынешним ценам. И были уверены, что грядущее лето будет кошмарным. После того как установилось это родство душ, решено было продолжить столь волнующий диалог, где-нибудь вместе отобедав.

Поэтому в восемь часов тридцать минут воскресным вечером Бен Айзек Голдман и Ида Бернард отправились на совместные поиски такого ресторана, где бы не подавались ни гамбургеры, ни мороженое.

— Лично я люблю морковь с горошком, а вы? — осведомилась Ида, взяв Бена Айзека под руку.

Она была выше и стройнее него, но длина шага у них совпадала, и поэтому он не замечал некоторые несоответствия в их наружности.

— Салат! — говорил упоенно Бен Айзек Голдман. — Хороший салат!

— Салат тоже хорошо, — отозвалась Ида, которая терпеть не могла салат.

— Не просто хорошо! Салат — это чудо!

— Да, — сказала Ида, без особого успеха пытаясь изгнать из реплики вопросительные интонации.

— Да, — с нажимом отозвался Бен Айзек. — И самое замечательное в салате то, что это не гамбургер, — продолжил он и рассмеялся.

— И не пломбир, — дополнила Ида и тоже рассмеялась. После этого они ускорили шаг и еще энергичнее стали искать место, где можно отведать хороших овощей. И салата.

«Ну вот, наконец-то и я оказался в Земле Обетованной», — думал Бен Айзек. Что, собственно, означает жизнь? Работа, жилье, женщина рядом с тобой. В этом и состоит смысл жизни. А вовсе не в желании отомстить. Не в разрушении. Здесь никто за ним не следил, не назначал тайных встреч, не подслушивал его телефонных разговоров. Здесь не было пыли, солдат, пустыни, песков. Здесь не было войны.

Он не закрывал рта во время обеда, в каком-то подозрительном месте, где им подали сморщенный горошек, белесую морковь и салат, который был похож на мокрую промокательную бумагу.

Когда подали жидкий и горький кофе, Бен Айзек уже держал в своей руке руку Иды.

— Америка и в самом деле золотая страна, — сказал Бен Айзек Голдман.

Ида Бернард кивнула, не спуская глаз с широкого улыбающегося лица человека, которого она видела каждый день, когда он направлялся на работу в свое царство гамбургеров и которого она решила подкараулить на автостоянке у контейнера с использованными перчатками.

Она только теперь увидела, как Голдман улыбается. Она только теперь обратила внимание на искорки в его карих глазах и румянец на его бледных щеках.

— Они считают, что я старый зануда, — сказал Голдман и широко повел рукой, словно сметая в кучу всех нахальных гамбургер-жокеев в Америке, презрительно фыркающих на замечания заместителя управляющего: не сморкаться возле продуктов. Рука Голдмана задела газету, торчавшую из кармана мужского пальто, которое висело на вешалке. Газета упала на пол, а Голдман, смущенно оглянувшись, нагнулся, чтобы подобрать ее. Он продолжал:

— А! Что они все понимают?! Дети! Они ведь не...

Его взор упал на заметку в углу газеты, и Голдман замолчал.

— Да? — напомнила ему о себе Ида Бернард. — Чего «они ведь не...»?

— Они ведь не видели того, что видел я, — машинально закончил Голдман.

Лицо его сделалось пепельным. Он сжимал газету в руке так, словно это была эстафетная палочка, а он профессионал-легкоатлет на дистанции.

— Мне пора идти, — пробормотал он Иде. — Большое спасибо за приятный вечер.

Затем, по-прежнему сжимая в руке газету, Бен Айзек Голдман встал из-за стола и удалился, и не подумав даже оглянуться.

Официант устало осведомился у Иды, не желает ли она заказать что-нибудь еще. Его совершенно не удивило внезапное исчезновение Голдмана: кулинарное искусство здешних поваров нередко оказывало именно такое воздействие на желудки представителей старшего поколения, еще помнивших иные времена, когда все было куда лучше, чем сейчас.

Ида сказала, что больше ничего не хочет, заплатила по счету, но когда она встала, чтобы уходить, то заметила на вешалке шляпу Голдмана. Самого его уже не было видно, но на внутренней стороне ленты шляпы химическими чернилами были выведены его имя и адрес — причем не один раз, а целых два.

Оказалось, что живет он всего в нескольких кварталах от ресторана, и поэтому Ида решила пройтись пешком.

Ида шла по улице мимо опустевших контор и офисов с цепями на дверях и окнами, закрытыми наглухо металлическими шторами, — островки безмолвия в бушующем людском море Балтимора. Она прошла мимо распахнутых дверей и наглухо забранных панелями окон баров «Клуб фламинго» и «Теплая компания». Ида шла мимо приземистых жилых домов на четыре семьи, построенных по единому образцу. На крышах у них были одинаковые телевизионные антенны, а на ступеньках сидели одинаково полные хозяйки в качалках, обмахивавшиеся веерами из газет и отгонявшие сажу и копоть.