Геннадий Падерин

Вода для пулемета

Рота была поднята внезапно и к тому же на исходе дня. Не требовалось слишком большого количества извилин, чтобы сообразить: неспроста!

Тем более всех предупредили: выходить строиться, имея при себе заплечные вещевые мешки. То есть, что называется, в полной боевой готовности.

Приказав стать в шеренгу по одному, старшина прошел в конец неровной, кое-как составленной цепочки — на фронте поотвыкли от строя — и без обычного в таких случаях брюзжания раскатисто скомандовал:

— На первый-второй рррассчитайсь!

— Первый! — выкрикнул с явным недовольством правофланговый, одновременно мотнув головою в сторону соседа слева, — как бы передал эстафетой команду старшины и личное недовольство внезапным построением.

— Второй! — отозвался, помедлив, сосед.

«Первый-второй, — с нарочитой неспешностью покатилось по шеренге, — первый-второй…»

Когда ленивая эта волна достигла — левого фланга, иссякнув возле старшины, он приказал:

— Перррвые номера, шаг вперед… арррш!

Я был вторым и остался на месте, а Фанька Выходцев, мой сосед справа и мой друг, шагнул из строя, успев шепнуть:

— Вот увидишь, сдвоит шеренгу и — колонной по два «бегом арш» на передовую.

Четыре дня назад наш поистрепавшийся полк отвели в ближний тыл для пополнения, а так как свежие силы успели влиться, можно было и впрямь ждать переброски на линию огня.

Однако новая команда поставила роту в тупик:

— Перррвые номера, снять вещмешки, достать котелки!.. Выставить котелки перед собой, вернуться в строй!

Парни сделали по шагу назад, мускулистый Фанькин локоть придвинулся к моему.

А перед неровной шеренгой солдат вытянулась такая же неровная шеренга котелков.

— Внимание, — дурашливо пискнул завзятый балагур Санёк Старичев, пулеметчик, — счас боженька наполнит их кашкой!

И молитвенно вскинул глаза на крутолобые августовские облака.

По шеренге прокатился смешок.

— Ррразговорчики! — пресек старшина, но тут же сменил гнев на милость: — Вольна-а!

И на себя тоже, как видно, распространил свою команду: сразу ссутулился и так, сутулясь, пошел вдоль цепочки котелков, поочередно заглядывая в каждый из них.

Напротив балагура Сани будто споткнулся — придержал шаг.

— Кто хозяин посуды?

Санёк мгновенно сориентировался:

— Виноват, товарищ старшина, с пулеметом провозился, на котелок времени не осталось. Но я его сегодня же с песочком…

— Не сегодня, а сейчас! — оборвал старшина. — Даю пять минут.

Санёк помчался выполнять команду.

— Напросился на боженькину кашку! — кинул вслед Андрей Скипа, по прозвищу Скипидар, второй номер пулеметного расчета.

— Ррразговорчики! — вновь призвал к порядку старшина.

Странный смотр продолжался. Только теперь, встретив грязный котелок, старшина сразу вскидывал подбородком в ту сторону, куда убежал пулеметчик: «Пять минут!»

— Обычная санитарная проверка, — шепнул Фанька и добавил удовлетворенно: — Ко мне не прискребется!

Оказалось же, санитария ни при чем, просто часть солдат из прибывшего пополнения не имела по чьему-то недогляду котелков, и нам выпало поделиться этим нехитрым воинским снаряжением.

Вот и все.

За этим старшина и построил нас сегодня.

Отныне у каждого оставшегося в роте котелка получалось по два владельца. Пары подбирались — кто с кем хотел.

Я, само собой, объединился с Фанькой…

Полное его имя было Нифантий, а девчоночье — Фанька — прилепилось в железнодорожном институте, где мы и познакомились. И подружились. Он приехал с Байкала и в доверчиво распахнутых глазах привез его синее бездонье, как-то сразу располагавшее к этому парню.

Наш институт готовил не просто специалистов по строительству и эксплуатации железных дорог, но инженеров, которые могли бы, помимо этого, возглавить, при случае, работы по восстановлению разрушенных линий. При случае… Начавшаяся война успела преподнести немало подобных случаев, и выпускники института стали на «вес золота».

Руководство института обратилось с ходатайством в военкомат: нельзя ли оттянуть призыв студентов в армию, дать им возможность доучиться?

Узнав об этом, Фанька принялся доказывать в кругу друзей, что по логике право на освобождение от призыва должно распространяться лишь на старшекурсников — те действительно представляют собой ценность для государства; мы же, едва закончившие обучение по программе общеобразовательных дисциплин, обязаны приравнивать себя к студентам всех остальных вузов, и, коль скоро они подлежат призыву, нам не след отсиживаться в кустах. Стыдно будет после перед собой и детьми, если таковых поимеем.

Убедил. Пошли в военкомат. Пошли, изложили эти Фанькины мысли и… получили от ворот поворот. Выпроваживая нас из кабинета, военком сказал:

— Куда торопитесь? Война, судя по всему, будет тяжелой и долгой, достанется лиха и на вашу долю. А пока заканчивайте институт, при теперешней ситуации специалисты вашего профиля очень нужны. Во всяком случае, намного нужнее, чем такие… пузыри.

Нам можно бы и обидеться на «пузырей» (как-никак, все мы были «ворошиловские стрелки», умели обращаться с ручным и станковым пулеметами, владели и приемами ближнего боя) — можно бы и обидеться, однако обида не прибавила бы шансов в достижении цели. Фанька это уразумел раньше остальных.

— Специалисты нужнее, это так, — поддакнул он военкому. — Тут не поспорить, тут мы с вами согласны. Но только умом, а вот сердцем…

Военком вздохнул устало:

— Ну, насчет сердца — это не по моей части, — вновь вздохнул, счел нужным пояснить: —Просто начальство ваше институтское меня не поймет.

— А если мы его обойдем? — не отступал Фанька. — Если до Москвы достучимся? Кто в Москве мог бы решить? Скажем, если от Ворошилова «добро» будет — отпустите?

Военком рассмеялся — видимо, ценил юмор.

— С Ворошиловым спорить не станем.

Он, военком, просто не знал Фаньку: телеграмма на имя Климентия Ефремовича умчалась в тот же день.

— Не может быть, чтобы не дошла, — убеждал нас Фанька. — А буде дойдет, неужели у маршала поднимется рука написать «нет» сибирякам?

Через трое суток тающий от уважения почтальон вручил Фаньке бланк с красной полосой и грифом — «Правительственная»:

«На усмотрение райкома комсомола. Ворошилов».

…Райком отпустил десятерых.

Сегодня в строю нас двое.

Фанька часта повторяет:

— Ты мой фронтовой побратим, и это братство — на всю жизнь.

И не забывает добавить при этом:

— Если, конечно, Судьбе будет угодно сохранить нам ее.

В окопе мы всегда рядом, в атаке — тоже. Спим на его шинели, укрываясь моей. А отныне еще и котелок один на двоих будет.

И не задумывался я тогда — не было повода задуматься, как все повернется с этим общим котелком.

Пополнение влилось, но нас пока придерживали в резерве. Не спешили на передовую перебросить. Имелись, видно, какие-то соображения у командования.

У высшего командования, ясно. В штабе дивизии или еще повыше.

Что касается ротного начальства, тут сами ничего толком не знали. Единственная их забота донимала — как обеспечить нашему брату стопроцентную занятость. Чтобы, значит, безделье не подточило моральный дух.

И чтобы фронтового настроя не утратили, не расслабились.

С этой целью организовали усиленную караульную службу. Посты тут, посты там. Да с проверками — не подремлешь!

Этой ночью Фанька нес караул, а поутру завалился спать. Не дожидаясь, когда полевая кухня доставит завтрак.

— Оставишь там чего-ничего, — пробурчал, засыпая. — И сухари на меня получи… Не забудь!

Сегодня, однако, снабженец порадовал не сухарями — свежеиспеченным хлебом.

В нашем взводе хлеб делил, как правило, Санёк Старичев. Всем представлялось, будто у него самый надежный глазомер.

Порезав хлеб, Санёк раскладывал его на шинели, просил кого-нибудь из нас отвернуться и, тыча пальцем в одну порцию за другой, спрашивал: «Кому?»