— Фронт приближается сюда. Немцы в прифронтовой полосе сжигают дома мирных жителей, уничтожают скот… Они угоняют молодежь, женщин, детей в Германию. Как все это предупредить? Надо сейчас же, пока не поздно, построить в лесу убежища, землянки, загоны для скота. Сено свезти не на сеновалы, а в лес. Малых детей и женщин укрыть в землянках, заготовить запасы продовольствия, чтобы, когда фронт приблизится, было куда уйти.

— А что, фронт близко? Когда он подойдет сюда?

Я высказал предположение, что фронт будет здесь к зиме, а сейчас советские войска ведут бои на Рижском направлении, перемалывая мощную вражескую технику.

Один бородач, почесав бороду и поблескивая глазами из-под мохнатых бровей, интересовался тем, не угонят ли его с насиженного места, когда придут советские войска, у него два сына ушли, мол, с красными, когда те отступали из Латвии в начале войны, а двух младших немцы в полицаи забрали. Придется за них, за младших, ответ держать или нет?

Я твердо ответил:

— Всем, кто будет действовать против фашистов, участвовать в партизанских делах, гарантируется полная неприкосновенность.

Мое заявление прозвучало убедительно, и, судя по выражениям лиц, люди были довольны нашей встречей; Я еще раз призвал создавать партизанские группы для помощи наступающей Красной Армии. Фамилии участников встречи обещал передать советскому командованию.

(Забегая вперед, скажу, что спустя несколько месяцев, уже будучи у своих, я по записной книжке и по памяти передал советскому командованию оперативные сведения по Латвии и сообщил пофамильно о латышах-патриотах, с оружием в руках боровшихся против гитлеровцев.)

А пока шел деловой разговор.

— Мы окажем любую посильную помощь, — сказал один из молодых латышей.

Другие его поддержали:

— Скажите, что нужно делать?

— Мы готовы.

— Не подведем!

Я попросил их назвать фамилии предателей, работающих у гитлеровцев, тех, кто помогает оккупантам угонять население в Германию, кто грабит жителей. Затем сказал, что мне необходимо знать, где находятся немецкие военные склады, аэродромы, расположение гарнизонов, — словом, любые оперативные сведения по этому району.

— Товарищ Кринка как человек опытный в военных делах распределит между вами обязанности, и каждый сообщит ему все, что сможет. Это и будет первое задание.

Потом я обратился к старику, у которого два сына служили в полевой полиции.

— Очень вас прошу, папаша, узнать, по своей ли воле они служат немцам?

— Какой там черт, по своей воле! Взяли их, и все!

— Так вот, папаша. К вам особая просьба. Поговорите с ними серьезно. Их нужно подключить к нашему делу. Тем самым они снимут с себя вину перед народом.

Кринка поддержал меня и заметил, что эти парни могут помочь и оружием. На первое время достанут хотя бы несколько винтовок с боеприпасами.

Я посмотрел старику прямо в глаза и понял, что он готов это сделать.

— И еще одна просьба, папаша. Надо, чтобы ваши ребята раздобыли оперативную карту этого района и график, по которому батальон полиции прочесывает леса. Тогда все будет в порядке, и мы избежим облавы.

Старик кивнул в знак согласия.

Мы разошлись поздно ночью. Группа сопротивления начала действовать.

Первая операция

День выдался на редкость теплый и ясный.

К четырем часам пополудни наша группа собралась в условленном месте. Состояла она из двенадцати человек. У нас было два автомата, три винтовки, несколько пистолетов и охотничьих ружей.

Оставив подводы под охраной тех, кто был без оружия, мы цепочкой направились к дороге и залегли по обеим сторонам в кустах. Я лежал последним в ряду, повернувшись лицом к дороге, и наблюдал в бинокль.

Сначала проехала колонна грузовиков с солдатами, потом промчались два мотоциклиста. После довольно долгого перерыва проехали крытые машины, везя на прицепах шестиствольные минометы и пушки. Все это пока было нам не по зубам. Наконец в сумерках появился обоз из четырех подвод и с ним около полутора десятков солдат. В голове обоза — трое верховых.

Об этой минуте я и мечтал. И она наконец-то наступила.

— Приготовиться! Внимание! — скомандовал я и тут же махнул пилоткой товарищу, лежавшему напротив меня на той стороне дороги. Он принял сигнал. Я вскочил и, опережая обоз, пробежал кустами метров тридцать. Затем вышел на дорогу и спокойно пошел ему навстречу.

Я был собран. Сосредоточен. Сколько раз я был на грани гибели? Сотни раз! Риск?! В лабиринтах смертельного риска я был с первого дня войны. Внимание мое приковано к трем верховым. Заметил, что один из них капитан, второй — фельдфебель, третий — унтер-офицер. Разговаривать будем по-немецки. Поравнявшись с ними, я вытянулся в струнку:

— Господин капитан, разрешите обратиться с вопросом?

Он поглядел на меня сверху вниз и придержал коня:

— В чем дело?

— Вы не скажете, господин капитан, как добраться до Ауца? Там находится штаб нашего полка.

— Подойди поближе!

Едва он ткнул пальцем в карту, как я в упор разрядил «ТТ». Лошадь фельдфебеля встала на дыбы, но я успел отскочить в сторону и снова выстрелить. В эту минуту из кустов открыли огонь, и, как мне показалось, все солдаты были уничтожены. На землю свалились и фельдфебель, и унтер-офицер, не успевшие даже схватиться за кобуру.

Я видел, как одна за другой начали останавливаться подводы. Обоз встал.

Надо было срочно очистить дорогу: могли появиться другие машины и обозы. Мои товарищи, выскочив из кустов, поймали оседланных лошадей, погрузили на подводы убитых и быстро свернули с проезжей дороги в лес. Проехав метров триста, мы остановились. Здесь обнаружилось, что двое немцев живы. Я допросил их и узнал все, что было нужно, в том числе номер их части, откуда и когда прибыли Латвию, куда и зачем направлялись. Пленных мы отпустили на все четыре стороны, но, конечно, без оружия. Это были шестнадцатилетние юнцы, совсем еще дети.

— Куда же нам теперь идти? — шмыгая носом, растерянно спросил один из раненых. — Без оружия… нам не поверят…

— Как раз поверят, вы же ранены.

— Скажите, что попали под бомбежку, а потом на вас напали, и вы сами едва уцелели, — посоветовал я.

На этом мы и расстались.

Обоз принадлежал танковой дивизии СС «Мертвая голова» и следовал в город Тукумс. На подводах были продукты и боеприпасы, в которых мы испытывали острую нужду. Был там и бензин. К большому счастью, ни одна пуля не попала в канистры, лежавшие на дне повозок.

Закопали убитых в общей могиле, собрали трофеи: деньги, часы, документы, личные веши немцев. Я распределил между партизанами подводы, лошадей и оружие. Разъехались в разные стороны, и только к вечеру, сделав дома все необходимые дела, мы с Жаном отправились на дальний хутор…

Сидя на траве на лесной поляне и оживленно беседуя, мы праздновали первую победу.

— Ну как? — спросил меня бородатый дед, пыхтя в темноте козьей ножкой. — Метко бьют винтовки, что мои сынки принесли? — и добавил, не дожидаясь ответа: — А ведь из одной-то я сам стрелял.

Все были очень довольны удачно проведенной операцией и наперебой вспоминали о деталях боя…

Недалеко от дома Кринки, на перекрестке лесных дорог, стояла старенькая, заброшенная банька. У ее хозяина по фамилии Брамс в то время скрывался латыш, дезертировавший из немецкой армии. В этой баньке, в глубокий проем между полуразрушенной печкой и стеной, я спрятал рюкзак с формой убитого капитана, его сапоги, амуницию, оружие и документы.

Дела у партизан налаживались. Кринка ежедневно получал донесения. В эти дни у Кринки находился его брат-подпольщик — очень симпатичный, средних лет. Насколько мне помнится, на его след фашисты напали в Риге, и он решил скрыться от них в лесу.

Наши товарищи-латыши действовали активно — все замечали, деды вызнавали у соседей, имевших родичей-полицаев, что делается в немецкой армии. Началась и диверсионная работа. Во всем районе вокруг хутора Цеши разрушались деревянные мосты, перерезались провода связи. Жителей хуторов, даже самых дальних, заблаговременно предупреждали о готовящихся против них репрессиях. Участились вооруженные столкновения с немцами.