Кринка дружелюбно поглядывал на меня, пока хозяйка угощала меня румяными горячими блинами, сам подкладывал мне в тарелку ветчины и подливал в кружку молоко.

Ужин закончился, хозяйка с дочерью убрали со стола посуду, мы опять остались одни.

— Так чем же я смогу вам помочь? — спросил он, доставая кисет с махоркой и скручивая самокрутку.

— Надо, — сказал я, — иметь тесную связь с населением и стараться мешать угону людей в Германию. Я хотел бы выступить перед людьми. Смогли бы вы помочь мне в этом? — спросил я Кринку. — Есть ли здесь надежные люди?

— Найдутся…

— А смог бы я жить где-нибудь неподалеку, не попадаясь посторонним на глаза?

— Организуем.

— Тогда ждите меня. Я скоро вернусь, привезу оружие и буду жить в лесу.

Мы вышли во двор. Спускалась прохладная ночь. В конюшне похрустывали сеном кони, изредка глухо ударяли копытами в перегородки. Я заметил, что мой конь разнуздан, перед ним лежит охапка сена и стоит пустое ведро. Видно, хозяйка позаботилась. Я взнуздал коня, вскочил в седо, попрощался с гостеприимными хозяевами.

Ночью я вернулся в немецкий обоз.

— Пикколо! — позвал я своего юного друга.

Мальчишка не спал, он, видимо, ждал меня. Мы сели в сторонке на влажную от росы траву.

— Сегодня ночью я ухожу в лес. Хочешь со мной?

Паренек глотнул воздух от волнения:

— Хочу!

— Готовь себе лошадь с седлом. Уйдем верхом.

За многие месяцы я узнал Пикколо, верил ему, как и он мне. Его решительность и отвага не вызывали у меня ни малейшего сомнения.

Ночь была лунной, яркие звезды караулили недолгий прибалтийский сумрак. Немцы улеглись в полуразрушенном сарае, оставив автоматы у входа. Я прилег возле оружия на соломе и стал ждать. Пикколо лежал на подводе под плащ-палаткой. Возле его подводы, пофыркивая, щипали траву две лошади. Часовой с автоматом, охраняющий обоз, бродил вокруг сарая и дома, где тоже спали немцы.

В три часа ночи я тихо вышел из сарая. Часового не было. Я заглянул в окно дома и увидел, что он сидит у ящика, на котором стояла бутылка вина и лежал автомат, и при свече с кем-то из своих друзей играет в карты.

Я подошел к Пикколо:

— Седлай коней и жди.

Я вынес из сарая два автомата. «Брать оружия больше, пожалуй, рискованно, — подумал я. — С двумя автоматами отвертишься от часового, если он спохватится, а с четырьмя — влипнешь!» Подошел к оседланным коням и вскочил на одного, держа в руке оба автомата.

— Ну? Что там? — шепнул я, видя, что Пикколо никак не удается взобраться на лошадь.

— Стремян нету! — в отчаянии бормотал он.

— О чем же ты думал, дурень? Надо было заранее проверить! — И я, приподняв его за шиворот, помог ему забраться в седло. — Бери сразу в галоп! — сказал я, перескочив канаву. Обернувшись на скаку, увидел, как Пикколо, обхватив коня руками и ногами, мчится за мной по дороге.

Вот и знакомый лес. Теперь все в порядке. Вокруг тишина, только сосны, шумя вершинами, медленно покачиваются под рассветным ветерком. Мы придерживаем взмыленных коней, идем шагом. Я проверяю автоматы, они на предохранителях.

В доме Кринки одно окно было освещено. Мы спешились, я постучал в окно. Он тут же вышел: ждал.

Люди в лесу

— А это что за малец? — спросил Кринка, беря поводья наших лошадей.

— Это Пикколо, мой друг. Не тревожьтесь. Он со мной едет с Украины. Помогите устроить его у кого-нибудь.

Кринка понимающе кивнул головой:

— Устроим… А вы, — обратился он ко мне, — входите в дом и отдыхайте, я постелил.

Пикколо медлил, вопросительно глядя на меня.

— Иди, иди, завтра увидимся… — и он ушел вместе с Кринкой.

Утром меня пригласила завтракать хозяйка Юлия Васильевна.

Дочь Кринки, Зоя, ждала меня с полотенцем, мылом и кувшином воды. Умывшись, я зашел на кухню к Юлии Васильевне и был крайне озадачен, застав там каких-то двух женщин и мужчину. Увидев меня, они вышли.

— Жан на конюшне стрижет хвосты и гривы вашим лошадям, а мальчонку вашего он устроил к одним старикам на соседнем хуторе, ему там будет хорошо, — шепнула мне Юлия Васильевна, стоя над примусом и помешивая в кастрюльке ячневую кашу с салом.

Было десять часов утра, когда мы с Кринкой вошли в лес. Пробирались чащей, без троп. Минут через пятнадцать он подвел меня к моему новому жилищу. Шалаш был сделан на диво. Уложенный на кольях густой еловый лапник не пропускал ни дождя, ни света. Невдалеке протекал ручей, возле него был громадный камень. Мы договорились, что под этот камень Жан будет класть для меня провизию, если на ферме или поблизости окажутся немцы. Ежедневно я смогу знать: если провизии не будет — значит, можно идти на ферму, ничего не опасаясь, если сверток с едой тут, под камнем, — лучше не показываться.

Мы присели возле ручья. Он бежал по ярко освещенной солнцем поляне, заросшей ромашками, хвощом, колокольчиками. Глядя на эту мирную природу, слыша треск кузнечиков и гудение шмелей, видя целые семейства крепких белых грибов, словно выбегавших из леса на поляну, трудно было представить себе, что совсем рядом идут жаркие бои, горят дома, льется кровь. И только рокот самолетов высоко в небе и далекие взрывы авиабомб напоминали об этом…

Мы сидели с Кринкой возле шалаша. Я чистил и смазывал свой браунинг, а Жан расспрашивал о моей жизни. Я понял, что это человек незаурядной воли, умеющий точно и хладнокровно судить обо всем. Он был необыкновенно сдержан, внутренне собран и всю свою страстную веру в наше общее дело таил глубоко, ничем внешне не выдавая своих чувств.

Биография его очень интересна. Он участвовал в боях за Советскую власть в 1917 году. Был в рядах латышских революционеров, бравших Зимний дворец. Его однажды вызвал к себе Владимир Ильич.

— И вы лично разговаривали с Лениным? — спросил я.

— Да. Это самая памятная минута в моей жизни… — Кринка машинально вертел в пальцах лиловую метелку мяты и вдыхал ее острый аромат. — Я тогда еще плохо говорил по-русски, но доложил Владимиру Ильичу Ленину все как полагается. А позже, в гражданскую войну, я был послан на помощь латышским рабочим Рижского завода, который с тысяча девятьсот пятнадцатого года находился в Воронеже. И там мы громили белогвардейские банды… В Воронеже я учился, встретил Юлию Васильевну, и мы поженились. У нее там сестра до сих пор живет. А младшая сестра моей жены переехала в Москву.

— В Москву? Где же она там живет?

— На Кузнецком мосту. Ты знаешь такую улицу? — Жан улыбнулся.

— Ну как же, я там в шахматном турнире участвовал. Играл в шахматном клубе, еще в тридцать восьмом году.

— Это клуб на углу Рождественки, такой гранитный массивный дом?

— Он самый.

— Ну так вот, сестра жены живет через дом, возле Выставочного зала, во дворе… Александра Васильевна Зудова. Вот я письма ее специально прихватил тебе показать. — Он вынул из кармана несколько писем.

Я с жадностью ухватился за исписанные листки…

Настал один из ответственных дней.

Мы ехали с Жаном на его бричке, запряженной приземистым битюгом. Темнело. Я всецело был поглощен своими мыслями. Затаенная тревога перед неизвестностью, как всегда, давала о себе знать. «Как себя вести? Смогу ли ответить на все вопросы?.. Главное сейчас, чтобы люди мне поверили… Главное — суметь организовать людей на борьбу…»

…Это была просторная комната в избе на глухом лесном хуторе. За столом на лавках разместилось восемь человек. Четверо из них — бородатые старики лет под семьдесят каждый. Все курили, и, когда мы с Кринкой вошли, над столом висело облако сизого дыма. Видимо, они не ожидали, что разведчик окажется столь несолидным субъектом, да еще в форме немецкого солдата.

— Здравствуйте, товарищи! — сказал я. — Думаю, Жан Кринка рассказал вам, кто я и зачем прибыл сюда. Все вы люди, преданные Советской власти и хорошо знаете друг друга. Это очень важно.

Я подсел к столу. Люди внимательно слушали. А я говорил, что гитлеровцы проиграли войну и скоро Красная Армия освободит Латвию. Рассказывал о дезертирстве в немецких частях, о разложении и упадке боевого духа среди немецкого офицерства, говорил о необходимости сплочения отдельных боевых групп, действующих с оружием в руках против фашистов в их тылу. Разбирая обстановку в прифронтовом районе, я сказал: