С. ПРОРОКОВА

Левитан

I

ЧЕЛОВЕК, ПОМОГАЙ СЕБЕ САМ!

Ночь была особенно тяжелой. Больной страдал. Сердце так болело, что казалось, будто сквозь него протягивают тугие веревки.

Рядом — доктор, близкий, родной человек. Он непрерывно слушает угасающий пульс Левитана. Дает лекарства, делает уколы и вновь слушает. Удары более различимы, сильнее, дыхание ровнее.

Еще раз доктор Трояновский вырвал Левитана у смерти. Но каким напряжением сил, какой точностью врачебных мер!..

— Спасибо, дорогой Иван Иванович, — скорее угадывает по губам, чем слышит Трояновский.

Сколько таких тяжких ночей выдержит измученное сердце?

Доктор ушел. Левитан подозвал брата.

Адольф Ильич склонился над изголовьем больного. Левитан просил принести все письма, присланные ему за многие годы, и сжечь их.

Возражать бессмысленно. Да Адольф Ильич и сам поступил бы так же. Замкнутость характера, редкая сдержанность были фамильными чертами. Двери в личную жизнь у них обоих всегда плотно закрыты.

Он исполнил суровый приказ брата.

Пачки писем летели в огонь. На фоне почерневших от копоти стенок камина мелькали страницы, освещенные пламенем.

Левитан смотрел на борьбу красок: черной, желтой, оранжевой. В памяти возникали имена людей, связанных с ним долгие годы. Он видел, как языки пламени листали страницы с мудрыми, добрыми, а порой озорными строками, обращенными к нему лучшим другом всей жизни — Антоном Чеховым. Больше ста писем великого писателя поглотил огонь.

А вот и маленькая пачка скупого на слова, сдержанного, но так умеющего ценить человека Валентина Серова…

Мало мы знаем писем этого замечательного художника. Их стало еще меньше в трагический миг, когда Левитан прощался с жизнью.

Маленькие, изящные конверты, от которых пахнет духами: терпкими, острыми или тонкими, едва ощутимыми. Поклонницы, подруги, любимые… Короткие записочки, назначенные свидания. Счастье и упреки.

Все — в огонь. Он последний неистово полистал эти исповеди сердец, полистал и превратил в пепел.

И снова письма друзей. Нестерова, с которым прошел всю жизнь рядом, кто знал его суровую юность, делил тревоги зрелости, с кем был близок сердцем и един в стремлениях. Касаткин и Переплетчиков, Коровин и Хруслов, Виноградов и Светославский, Степанов и Аладжалов.

В письмах близких друзей — похвалы, упреки, изредка — острый укол ревности. В письмах — жизнь, которая окружала и питала талант.

Они полетели в огонь вместе с деловыми записками Третьякова и Остроухова, отзывами меценатов о картинах и вестями от родных, напоенными скорбью. Много из-за них было пережито, порой выстрадано, выпито унижения.

Все — в огонь, безжалостно, ни о чем не сожалея. Сердце скоро сдаст. Левитан больше не верит в то, что поднимется.

Когда от последней пачки осталась горсть тёмно-серого пепла, похожая на какую-то фантастическую фигуру, больной облегченно вздохнул.

Левитан оставил нам свое искусство — наследство художника, он уничтожил письма — наследство человека. Но в этой богато одаренной личности так тесно переплелся путь художника и человека, что картины Левитана позволят нам дополнить кропотливый труд исследователей и проникнуть в его жизнь.

После смерти Левитана в его столе нашли завещательную записку: «Письма все сжечь, не читая по моей смерти. Левитан».

Считалось, что родные исполнили это завещание и уничтожили все эпистолярное наследие художника.

Но недавно в архиве М. П. Чеховой было обнаружено письмо Адольфа Левитана, резкое, даже грубоватое. Предпринимая первое полное издание писем А. П. Чехова, его сестра собирала их у всех друзей, знакомых писателя. Обратилась она с подобной просьбой и к брату художника. Получила такой ответ:

«Посылаю Вам строчки моего брата, посылаю не для того, чтобы реабилитировать себя в чьих-либо глазах: я в этом не нуждаюсь, а только для того, чтобы это решение брата было известно всем. Пусть ничего не ждут. Судачить по поводу уничтоженной переписки не придется ни устно, ни печатно. Увы и ах! Написаны эти строчки братом на случай внезапной кончины и найдены мною в письменном столе уже после его смерти. Сожжены письма, как я уже и раньше передавал Вам, мною еще при жизни его по его приказу и на его глазах.

Сделано это мною охотно, так как я мысленно вполне одобрил его решение и сам бы поступил так же, даже и теперь».

Обычное, чем кончаются официальные письма, «примите уверение» и т. д., не могло смягчить раздраженности, сквозящей в каждом слове, обращенном к лучшему другу Левитана и сестре великого писателя.

Адольф Левитан в свое время ничего не рассказал биографам о жизни брата. Он молчал, упорно, хладнокровно и стойко. На все обращения к нему отвечал отказом.

Старший брат на тридцать три года пережил младшего и провел последние годы в Ялте. Неясная надежда на то, что в старости он изменил своей замкнутости и оставил какие-то воспоминания о Левитане, вовлекли меня в Ялту.

Но прошло свыше двадцати пяти лет со дня смерти Адольфа Левитана. Большие события видела маленькая Ялта в эти годы. Долгие месяцы там хозяйничали немцы; и казалось, трудно найти след художника, доживавшего свой одинокий век.

Многие местные жители помнили высокого человека с черной бородой, одетого в темное пальто, клетчатый шарф и старую фетровую шляпу. Его часто видели на улицах Ялты. Странную приметность придавала ему и черная маленькая собачка, которую он всегда вел на длинном поводке. Знали, что этот высокий человек с глубокой проседью в волосах, одинокий и замкнутый, — брат великого художника.

Он давал уроки рисования детям, получал маленькую пенсию и все дни проводил в ялтинской библиотеке, где у него даже было свое постоянное место. Там привыкли к его молчаливости, замкнутости, отстраненности.

Нет, он не написал никаких воспоминаний о брате, ничего о нем не рассказывал, даже уничтожил его документы. Он не нарушил молчания.

Так рухнула моя слабая надежда дополнить живыми воспоминаниями биографию Левитана.

Тереза — старшая сестра художника — была откровеннее, рассказала исследователям о детстве и юности младшего брата.

Но долгие годы не была точно установлена даже дата рождения Левитана. Под его картинами во всех музеях стоял 1861 год, ошибочно названный одним из биографов.

Недавно нам удалось найти в материалах Училища живописи, ваяния и зодчества воинский документ, по которому с точностью метрики можно установить, когда в семье Левитанов появился младший сын.

Итак, Исаак Ильич Левитан родился 18(30) августа 1860 года в посаде Кибарты, близ станции Вержболово Ковенской губернии.

Самым ранним впечатлением были поезда, снующие круглые сутки мимо маленькой пограничной станции. Поезда и отец в форме станционного служащего, свистки паровозов и лязг тормозов.

Было также острое чувство постоянной неустроенности. Казалось, что семья Левитанов всегда в пути. То начинались лихорадочные сборы, приготовления к отъезду, то судорожное устройство на новом месте. Жизнь неуверенная, бивачная.

Отец Левитана был человеком беспокойным, нетерпеливым. Свою короткую жизнь он провел в поисках лучшего. А шел все время от жизни безбедной к самой непроходимой нищете.

Переводчик во французской фирме, строившей мост через реку Неман. Перемена службы. Дети видят отца уже в окошечке билетной кассы станции Ковно. Но не пройдет и нескольких месяцев, как адрес изменен: семья перекочевала в посад Кибарты возле пограничной станции Вержболово.

Отец мечется. Дети подрастают, способные, смышленые. Им мало уроков отца, пришедшего усталым со службы. Они уже не довольствуются занятиями с матерью, для которой книги заслонили весь мир. Она могла подать на стол остывший суп, но зато с жаром рассказывала детям о недавно прочитанной книге и жизни вымышленных героев. Нужны школы, культура большого города. И семья Левитанов потянулась в Москву.