Гусперо усомнился в том, что Мильтону понравился бы метр и рифмы песни; по сравнению с его стихотворным переводом псалмов, она показалась бы, помимо прочего, легковесной. Но вскоре Гусперо об этом забыл. Ему поднесли глиняный горшок с подкрепляющим питьем из вина и меда, который он осушил единым духом. Затем Гусперо схватила за руку и повлекла за собой какая-то индианка, и он очутился в большом хороводе из поселенцев и туземцев, прыгавших и скакавших весенним утром вокруг майского шеста. Наконец хоровод распался, и его участники стали наблюдать за плясками индейцев; те выступали поодиночке, очередной танцор сменял предыдущего, и Гусперо не уставал восхищаться их телодвижениями. Кто-то из плясунов все время держал руку за спиной, другой кружился на одной ноге, третий умудрялся выделывать танцевальные движения во время прыжка. Внезапно воздух наполнился резким запахом пряностей или курений, отчего индейцы удвоили свою прыть. Потом громко зазвонил колокол, и представление остановилось. Из голубой парусиновой палатки показались двое священников, которые несли статую Девы Марии. Все, как англичане, так и индейцы, пали ниц. Гусперо тоже опустился на колени. Это не помешало ему с интересом следить за тем, как фигуру, раскрашенную в белое и светло-голубое, бережно поместили перед майским шестом. Священники стали молить ее о поддержке в этой юдоли слез, и юноша услышал, что она благословенна в женах. Добавив еще что-то о плодах, священники медленно обнесли Приснодеву вокруг шеста и вернули в голубую палатку. Пирование возобновилось, и танцам, играм и выпивке не было конца весь день.

Когда стемнело, Ралф Кемпис позвал Гусперо в свою палатку.

— Ну, и что вы о нас думаете? — спросил он. — Кто веселей прыгает и скачет: мы или пуритане в воротничках?

— Сходства не больше, чем между трясогузкой и сонной мухой, сэр. В последний раз я так смеялся, когда ломовые извозчики потихоньку писали в Причетников колодец, перед тем как оттуда дали попробовать воды французскому послу.

— Тогда удивительно, как вы выдерживаете житье в Нью-Мильтоне. До меня доходят слухи, что смех там не очень жалуют.

— Слухи не врут. Но дети, конечно, иной раз смеются. И мистер Мильтон.

— Джон Мильтон смеется?

— Ну да, у него тонкое чувство юмора. Иной раз он просто блещет остроумием. «Аккуратны? — сказал он мне на прошлой неделе о некоторых братьях. — Они так же аккуратны, как деревянные зубы старой девы».

— В самом деле?

Гусперо осекся, опасаясь, что сболтнул лишнее; в конце концов, он был послан как наблюдатель, а не осведомитель. Поэтому он поспешил сменить тему.

— Зачем же вы переселились сюда из Виргинии, мистер Кемпис, если недолюбливаете здешних братьев?

— Необходимость. Суровая необходимость. Жара там, как в Персии, а в иные годы случаются засухи, такие что даже реки пересыхают. Мы рыли землю, но не находили ничего, кроме устричных раковин и рыбьих скелетов. Мы бы и сами дошли до того же состояния, если бы не порешили все вместе двинуться на север, где климат лучше и воздух мягче.

— Значит, вам пришлось вывести их из пустыни?

— Мы католики, Гусперо, а не израильтяне. — Он попытался нахмуриться, но, не удержавшись, прыснул. — А я не предводитель народа. Я всего лишь церемониймейстер.

В палатку вошел индеец-фокусник, которого Гусперо видел раньше.

— Упповок? — спросил Кемпис и протянул индейцу кисет с табаком.

Гусу стало любопытно.

— У наших индейцев такие слова не в ходу. Так вы называете это вещество?

— Да. Табак для них предмет поклонения. Они его чтят как божество. Они бросают его в огонь и получают странный аромат. Они бросают его в бурное море, чтобы успокоить волны. Они, монотонно распевая, швыряют его в воздух, когда хотят спастись от опасности. Привезя его с полей, мы обычно пускались в пляс.

— Выходит, вы танцевали вместе с индейцами?

— Мы не отделяем себя от них, Гусперо. Мы едины. Нам — и англичанам, и индейцам — довелось пережить много трудностей, и это нас сплотило. Пойдем. Я покажу вам кое-что, отчего мистер Мильтон разозлится.

Он повел его к голубой палатке на краю лагеря и откинул коврик, прикрывавший вход. Внутри Гусперо разглядел статую Девы Марии, которую священники носили вокруг майского шеста. Перед ней горели две большие свечи. «Приснодева — наша здесь хранительница, — шепнул Кемпис. — А теперь посмотрите вот что». Он проводил Гусперо к соседней палатке и откинул полг. Взгляд Гусперо уперся в деревянного идола высотой около четырех футов. Это было изображение человека или бога, сидящего на корточках; его шею охватывали белые бусы, тело было окрашено в белый и черный цвета и только лицо — в пурпур. «Это Киваса, — пояснил Кемпис, — хранитель душ. По сути своих проявлений очень напоминает нашего Святого Духа».

— Значит, их у вас двое? — Гусперо почесал в затылке и, пораженный, принялся накручивать на палец клок волос. — Вроде наших лондонских Гога и Магога, хотя, как будто, эти два джентльмена ни разу не сотворили ничего путного.

Кемписа, по-видимому, это сравнение ничуть не задело.

— Уподобление не совсем правильное, Гусперо. Сами мы не поклоняемся Кивасе — он у нас для индейцев, которые желают сохранить свою старую религию, но не отказываются и от новой, католической. Держась за обе, они чувствую себя уверенней, и я, со своей стороны, не вижу в том беды. — Гусперо не открывал рта, поскольку не знал, что сказать. — Как об этом отзовется ваш благочестивый господин?

Юноша покачал головой.

— Он не смолчит, мистер Кемпис. Это я вам обещаю. Думаю, одной недели ему не хватит, чтобы успокоиться.

Вернувшись на следующее утро в Нью-Мильтон, Гусперо не сразу отправился в дом своего хозяина. Вместо этого он пошел к своей жене и к Джейн Джервис, дочери Морерода, которую они воспитывали у себя, хотя официально не удочеряли.

— Что ж, Кейт, — произнес он после многочисленных поцелуев, — это, как ни крути, совершенно новый мир.

— Где это, Гус?

— За рекой, в стороне. Мэри-Маунт похож на кипящий котел. Словно раскрашенные театральные подмостки, все в мишуре и блестках. Ох, Кейт, это было чудесно.

Вскоре он добрался до покоев мистера Мильтона. Слепец стоял у окна лицом к саду, но Гус не сомневался, что его шаги будут тотчас узнаны.

— Ну, — заговорил Мильтон, — что скажешь? Как проявили себя эти сводники римской блудницы?

— Очень хорошо, сэр.

— Уже успели заразить страну своим ядовитым дыханием?

— Нет, насколько мне известно. Но мистер Кемпис шлет вам приветствия.

— Вот как? Это немытое свиное рыло. Червь, точащий мозг. — Он сделал паузу, — Ты все молчишь. Томиться в ожидании новостей — настоящая пытка. Выкладывай.

— Если вы спрашиваете о моем мнении, то я и не знаю, с чего начать. В Мэри-Маунт просто глаза разбегаются…

— Будь любезен, нельзя ли без пустословия?

— Ладно, сэр. — В упор глядя на Мильтона, он показал ему язык. — Думаю, не ошибусь, если скажу, что они поклоняются образу, который называют Пресвятой Марией.

— Об этом мне уже известно. Вечный позор и профанация: в новых землях процвело заскорузлое невежество мертвых веков. Наблюдал ли ты размалеванные отбросы, которые они называют мессой?

— Какая-то церемония там происходила.

— Без сомнения, с золотом и мишурой из старого ааронова гардероба, все эти иудейские обноски, накладные бороды и четки.

Слушая его, Гусперо улыбался краем рта.