— Кшисяк поедет с ним в город, — сказал он, наконец.

Но тут как раз подъехала на своем коне барышня. Конь был большой, злющий, но она любила на нем ездить. Еще с молодых лет к верховой езде привыкла. Вечно по полям верхом носилась. И теперь, за работой, никто никогда не знал, откуда она вдруг выскочит и набросится на человека.

Вот и теперь ее принесло. Люди расступились, она глянула с седла.

— Кшисяк отвезет его в город, — сказал управляющий.

— Свободных лошадей нет, — ответила барышня. Коротко, холодно, будто бичом щелкнула.

Люди онемели. Сам управляющий разинул рот, но не нашелся, что сказать.

— Гроза собирается. Сено намокнет. И так уж много времени зря потеряли, — сказала барышня и, поворотив коня, шагом поехала прямиком к усадьбе, вдоль отливающего чистым золотом пшеничного поля.

С минуту все стояли, словно у них ноги приросли к земле. Но Банась вдруг застонал, и этот стон будто освободил их от злых чар, которые были в резком повелительном голосе барышни.

— Бегите за ней! Стоят, ровно столбы! — со злостью закричала Валькова баба.

— Конечно, надо же втолковать ей!

— Должна дать лошадь!

— Еще бы! У человека все внутренности наружи!

— Ведь не в драке, а на работе приключилось!

Кшисяк сломя голову кинулся вдогонку. Остальные за ним. Барышня ехала медленно, он добежал первый и, забежав вперед, преградил ей путь.

— Ну, что еще?

— Лошадь бы… Пропадет человек…

Барышня высоко подняла темные брови. С минуту она смотрела на лоб Кшисяка. Равнодушными, слегка удивленными глазами.

— Я уже сказала.

И тронулась дальше. Глаза Кшисяка заволокло красным туманом. У него перехватило дыхание от ненависти. Не помня себя, он схватился за повод.

Но барышня, наклонясь с седла, изо всех сил хлестнула его стеком по лицу. Второй удар обрушился на лошадь, которая рванула вперед, чуть не свалив Кшисяка. Только клубы пыли поднялись с высушенной солнцем земли.

Несколько мгновений Кшисяк стоял, не понимая, что произошло. Лицо жгло. Безумными глазами он взглянул на остальных, на тех, кто вместе с ним кинулся догонять барышню.

Они медленно повернули обратно. Но там, у воза, уже все видели. Управляющий неуверенно потоптался на месте и ушел.

Банась даже не спросил, чем кончилось. Он стоял, прислонясь к возу, губы у него были синие, словно вымазанные черникой.

Толпа в глухом молчании стояла вокруг.

Банась крепче прижал руками живот. Колеблющимся шагом двинулся прямо вперед, к большой дороге.

Видно, надумал добраться до города пешком. А сделать ничего нельзя было. В деревне мужики тоже спешили убрать сено, чтобы не подмочило дождем. Да и все равно, у них надо бы нанимать лошадь, а на какие деньги?

Они долго стояли и смотрели ему вслед. Будто пьяный шатался. Голова моталась из стороны в сторону. И все же он шел. Сперва по клевернику, потом узкой межой между хлебами.

Потом они увидели, как он вышел на тракт…

И не оглянулся ни разу.

Снова закипела работа. Мужчины подавали, бабы торопливо гребли, дочиста вычесывали покос — ведь приказчик всюду лазил, проверял. Как найдет где клочок сена, сейчас ругаться и с жалобой к барышне, что, мол, небрежно работают.

Подводы приезжали и уезжали. Высоко нагруженные сеном, крепко перевязанные. Луг пустел.

Окровавленные вилы были брошены на борозде. Никому как-то не хотелось взять их в руки.

Все думы были о Банасе. Высчитывали, где-то он теперь, далеко ли ушел.

— Может, и дойдет.

— Куда там!

— Ничего! Раз не остался тут же на месте, смог двинуться, так кто его знает — может, и дойдет.

— В больнице-то помогут.

— Помогут. Доктор там ничего.

— Это который с бородкой?

— Он. Тот, другой, в очках, не такой. Сердитый.

— Что ж, что сердитый, а помочь и он не хуже поможет.

— Чего ж не помочь! На то и доктор.

Разговор зашел о докторах, о больницах. Будто нечаянно. Но никому не хотелось ни думать, ни говорить о Банасе. Жара была страшная. Дорога была раскалена добела. Глазам больно смотреть. Ветра не было, но каждый шаг поднимал клубы белой летучей пыли.

И по этой жаре, по этой пыльной дороге шел теперь Банась. Один. Придерживая руками вываливающиеся из живота внутренности. А дорога дальняя. Куда! Корчма, потом лес, поля, потом еще лес и избы, и только потом уж город. Да еще городом до больницы дойти тоже не близко.

Они торопились с сеном, потому что и вправду надвигалась гроза. Тучка постояла над лесом, потом стала темнеть и набухать. Люди и оглянуться не успели, как внезапно подул ветер, стремительный, горячий, будто из раскаленной печи, закружил сухие соломинки, завертел столбы пыли на дороге. Зашелестел в хлебах, словно зашептались тысячи голосов.

Бабьи юбки взлетали вверх. Из-под грабель вырывались последние клочья подгребаемого сена. Мужики нахлестывали лошадей. Бабы уже в руках тащили все, что успели сгрести подле возов. Последний воз свернул к сараям, когда упали крупные, сперва редкие теплые капли. И сразу, будто дождь только этого и дожидался, несколько раз блеснула молния и хлынул такой ливень, что, казалось, затопит всю деревню. Сквозь серую пелену дождя света не было видно.

Но гроза пронеслась, и дождь быстро прекратился. И тут в бараки прибежал сын Йоськи с известием, что Банась дошел до больницы, но, когда врачи стали вкладывать ему обратно в живот вывалившиеся внутренности, он умер, не успев сказать ни слова, даже не простонав.

Батраки большой толпой двинулись к усадьбе.

Ян, господский лакей, перепуганный, выскочил на крыльцо.

— В чем дело?

— С барышней хотим поговорить.

— Идите к управляющему!

— Не о чем нам с управляющим говорить! Мы пришли к помещице.

Они столпились у крыльца. Говорил за всех один. Остальные, не снимая шапок, стояли с мрачными глазами, в полном молчании.

— Ясновельможная пани не выйдет к вам.

— Ты за нее не говори. Иди и доложи, что пришли, мол, из бараков. Вот и все твое дело.

Но как раз в этот момент двери с шумом распахнулись. Барышня появилась на пороге. Высокая, в черном платье. Глаза ее вспыхнули, когда она увидела их, лицо немного побледнело.

А пришли сюда все. Впереди стояли мужчины, за ними теснились бабы, даже ребятишки прибежали. Ведь не каждый день случалось, чтобы батраки лезли в господский дом. Ребятишкам любопытно, а вдруг удастся увидеть что-нибудь.

— Мы пришли по поводу Банася.

— Какого Банася?

В толпе раздался ропот. Хотя и вправду, откуда барышне знать, что его фамилия Банась и который это из них?

— Того, что вчера…

Нет, она знала. Знала с первых слов. Она побледнела еще больше. Сделала шаг вперед. Но они не отступили.

— Банась-то вчера умер в больнице.

— Ну и что?

Теперь барышня была уже совершенно спокойна. Она смотрела на людей, брови ее гневно хмурились, сошлись в одну линию.

— Человек умер безо всякой помощи…

— Не ваше дело, — сказала барышня. Громко и отчетливо. — У меня с вами никаких дел нет. Что, разве сегодня в экономии нет работы?

Это она сказала уже не им, — управляющему, который прибежал откуда-то и стоял в сторонке. Ноги под ним дрожали, как стебли на ветру.

И ушла. Хлопнула дверь, повернулся ключ в замке.

В толпе ошеломленно переглянулись.

Но тотчас нахлынула стремительная жгучая злоба.

— Говорить не хочет!

— Человек через нее помер! Баба с двумя детишками осталась.

— Ясновельможная!

Сначала крикнул один, другой. Потом, перекрикивая друг друга, закричала вся толпа. Припоминали все обиды, какие только удержались в памяти.

И тут, верно, кто-то из детишек поднял камень и швырнул в закрытое, занавешенное белой тюлевой занавеской окно.

Звякнуло разбитое стекло, камень упал куда-то в комнату.

Люди, опомнившись, стали медленно расходиться от крыльца.

К вечеру уже началось следствие.

Камень, брошенный детской рукой, разросся в вилы, дубины, чуть ли не в винтовки.