Доля кровавых зрелищ на римских играх II века была, несомненно, не преобладающей: как мы увидим дальше, человеческого материала для них становилось все меньше. По-видимому, в это время гораздо больше ходили в цирки, где устраивались конские бега и гонки колесниц, чем на арены. У нас есть множество свидетельств о страсти римлян к возницам, конюшням (народ был за Зеленых, аристократия за Синих), огромных тотализаторах, открытых даже по ночам. Мы видели, как Луций Вер обожал своего скакуна Птаху; теперь Коммод тайком начал карьеру возницы. Отец Коммода скучал и на скачках, жаловал этот вид спорта не больше гладиаторства. Говорит ли это, что у него, как и у других, не было аллергии на кровь?

Если от природы и была, жизнь должна была его приучить. На барельефах мы видим, как он чинно возглавляет жертвоприношения животных и казни вероломных германских вождей. Он ничего не говорит нам ни о какой-то особой привычке к жестоким обязанностям своего положения, ни о каких-то попытках сделать их гуманнее. Лишь через несколько веков Ксифилин, сокращая историю Диона Кассия, донес до нас необычную подробность: «Этот император был так далек от жажды кровопролития, что в его присутствии гладиаторы сражались только тупым оружием». Этот вид боев, известный под названием lusio, обычно служил только для разогрева в начале представлений. В нем было много акробатики и гладиаторы показывали все свое искусство, так что когда распорядитель зрелищ махал белым платком к началу, публика уже была доведена до экстаза. Если Ксифилин говорит правду, понятно, что Марка Аврелия не жаловали в Колизее. Для самих гладиаторов отказ от риска был обидой: ведь так они не получали ни славы, ни наград, ни вольной.

Идущие на смерть

Перед нами загадка: чем руководствовались люди, осужденные на такое занятие, когда у них не оставалось и десяти процентов шансов на жизнь, или порой никаких, но часто проявлявшие поразительную боевитость и чувство чести. Мы не можем это понять, потому что мы не знаем, кем эти люди были прежде. Говорят, что это были преступники; арена давала им отсрочку, и они предпочитали случайность каторге в рудниках. Военнопленные часто происходили из воинственных племен, где фехтование считалось благородным занятием. Римские граждане — добровольцы (а такие случаи встречались нередко) надеялись избавиться от скуки или нужды, дать волю своей агрессивности. В то время общество производило таких людей десятками тысяч. Ланистам не составляло труда завербовать добровольцев. Гораздо труднее было их обучить.

За редкими исключениями, на арену не выпускали физически и морально неготовых гладиаторов. Такой неопытный боец испортил бы зрелище и опозорил организаторов. Год или два его учили в казарме, где нещадно муштровали и превосходно кормили по специальному рациону под наблюдением аттестованных врачей. Явившись перед публикой в великолепных доспехах, впервые получив стальной меч, о котором боец мечтал два года, он был уже не приговоренным к казни, а претендентом на геройскую славу, готовым рисковать жизнью на глазах у восьмидесяти тысяч зрителей, громко вопящих в его поддержку или наоборот — смотря по тому, в какой школе он был подготовлен. Оставалось два выбора: убивать или безропотно дать убить себя, да и то его подгоняли раскаленным железом, не давая пассивно подставиться противнику. Впрочем, противнику честь не позволила бы прикончить сдавшегося без боя.

Такова классическая схема собственно гладиаторской карьеры, которую редко завершали, оставшись в живых: ради славы и больших наград победители добровольно оставались, так сказать, на сверхсрочную службу. Гораздо менее ясна картина командных боев, на которые выпускали наемных гладиаторов. Такие примеры, как сражения иудейских пленников, которые по приказу добрейшего Тита должны были десятками тысяч убивать друг друга, и даков, украсивших триумф Траяна, если историки говорят о них правду, не укладываются в нашем сознании. Впрочем, Траян вернул некоторых из бойцов домой. После него военнопленных стало слишком мало для боев такого рода: Марку Аврелию пришлось, наоборот, мобилизовать гладиаторов для войны с германцами. Бойцы стали цениться выше; ланисты подняли на них цены.

Сказалась ли дороговизна боев на прочности института, который по римскому образцу, только что рассмотренному нами, сотнями тиражировался в городах, наперебой, подобно современным спортивным клубам, повышающим цены, чтобы купить лучших бойцов? Настал момент, когда городские власти уже не могли справиться со своими меценатскими обязанностями, и галлы отправили одного соотечественника, члена Римского сената, с жалобой на невероятную дороговизну гладиаторов. Это случилось в 177 году. Марк Аврелий, который как раз тогда приводил в порядок бюджет, прислушался к провинциалам и утвердил сенатус-консульт «De sumptibus ludorum gladiatorum minuendis» — максимальной цене на гладиаторов разных категорий. Этот текст, про который современные историки говорят много разного, интересует нас прежде всего тем, что его нечаянным следствием стала драма лионских христиан: казнь Аттала, Матура и Бландины.

Дело в том, что галлы, не везде отказавшиеся от обычая человеческих жертвоприношений, часть осужденных на смерть оставляли для священных игр. Сенатус-консульт Марка Аврелия, очевидно, закрыл для лионцев рынок профессиональных гладиаторов (ланисты не желали уступать их по дешевке), и для выхода на арену на празднике Трех галльских провинций в августе 177 года оставались только осужденные. Осуждение христиан пришлось очень кстати. Можно даже предположить, что его специально подстроили лионские эдилы, чтобы выйти из положения. Капитолин пишет: «Марк Аврелий разными способами делал более кроткими гладиаторские бои». Но при этом надо понимать: тем самым император вольно или невольно переключал их бесчеловечность на более слабых. Благодарность галлов, которая до нас дошла, свидетельствует, что введение потолка цен пришлось им политически и экономически кстати, а ланисты тоже остались в барыше. Они не стали платить налоги за поставку осужденных — таковыми в данном случае оказались христиане.

В общем, нам, отравленным мощнейшей христианской реакцией и воспитанным на многовековом стремлении европейского общества к гуманности, трудно представить себя римлянами — любителями цирковых зрелищ. У блаженного Августина есть прекрасный рассказ о том, как один его друг вернулся в Рим с твердым намерением не дать себя соблазнить проклятыми игрищами. Но приятели силой затащили его туда. Тогда он закрыл глаза. «О, если бы он заткнул и уши!.. Он открыл глаза… Как только он увидел эту кровь, он упился свирепостью… Теперь он не только ходил с теми, кто первоначально увлек его за собой, он опережал их и влек за собой других»[60]. Был ли Марк Аврелий выше риска такой заразы, стоял ли в стороне? Он мог подозревать, что Коммод уже смертельно ранен жаждой насилия, которое завораживало не только простолюдинов. «Некий Ветур, о котором шла дурная слава, — пишет Капитолин, — однажды попросил у Марка Аврелия должности. Тот просил его сначала очиститься в общем мнении, но Ветур возразил, что видит на сенаторских скамьях многих из тех, с кем сражался на арене. Император с терпением снес этот ответ», — замечает автор. Иначе говоря, он взял свои слова назад: ведь любители сражений были повсюду. Коммод, как рассказывают, сражался перед зрителями девятьсот раз — конечно, тупым оружием. Но мечи, пронзавшие сотни тысяч гладиаторов вплоть до 410 года, были заточены хорошо. Будучи главным лицом на играх, император наверняка в этом убеждался.

Глава 11

СОЛНЦЕ ЗАХОДИТ НА ЗАПАДЕ (178–180 гг. н. э.)