Светлана Борминская

СТАНЦИЯ МОСТ

Поезд гремел, стонал, вздрагивал длинным телом. Тот, кто его вёл, делал редкие остановки на неизвестных полустанках и в больших городах. И всё бы ничего, но в мире шла тысячелетняя война Добра со Злом, сильного со слабым, сытого с голодным… Головы летели — только уворачивайся! Люди делали с другими людьми всё, что им только заблагорассудится, вплоть до…

Бог, закрыв глаза руками, ушёл за горизонт и не хотел больше смотреть на Землю и думать о ней. Началась жизнь без Бога.

Сперва этого вроде и не заметили. Так, говорили некоторые… Мол, страшно что-то стало жить, вы не замечаете? Ну да, страшно, отвечали другие, но ведь живы пока…

Я родилась, вышла замуж и жила на такой улице — не передать. Хотя, может, и похуже есть места, но у нас постоянно что-то шелестело, зрело, рвалось и дышало с безумным хрипом и бульканьем!.. Я не о болотных газах, а об отношениях между людьми, из которых потом естественным образом вытекает либо счастье, либо…

Наша улочка славилась кошмарами.

Я и в проводницы пошла, чтобы уехать с глаз подальше.

«Она очень хорошая», — говорила я про свекровь чистую правду.

«Чем это?» — не верили мне.

«Ей можно доверить ребёнка». Мама Лена, царствие ей небесное.

На первый взгляд мой муж выглядел, как херувим с золотыми волосами, и только прожив с ним год, я поняла, что вышла замуж за монстра.

Невозмутимый голубоглазый субъект с лицом ангела начал сдувать с меня пылинки… на пятом месяце беременности. Потом он что-то говорил о прощении…

Я не помню, было ли лето в то время?

Нет. Не было. Шла одна сплошная зима.

Я и проводницей стала в надежде уехать в другой город по пути следования, который полюблю. Но наша улица так просто никого не отпускала. Она держала нас своей гравитацией покрепче ремня безопасности в истребителе «Стеллс».

А может быть, это я себя успокаиваю, что улица виновата, а не моя непрактичность по части устройства личной жизни…

Зелёные холмы за городом шевелились, как звёзды в вечности. Казалось, ещё не было Земли и людей, а холмы, под которыми тлели кости, были на том же самом месте.

Почти все дома в городе стоят на погребальных курганах. Как такое могло произойти? А в жизни вообще много необъяснимого.

Но вроде бы давным-давно здесь жили скифы и мы, кто живёт в этом городе, — их далёкие потомки. Хотя вы в это лучше не верьте: люди сами придумывают много сказок, а потом забывают, что придумали их.

Раньше это место называлось Капище, а Дракиным город стал всего ничего — лет сорок назад, его назвали в честь местного уроженца, который прославился на ниве дипломатической каторги.

Я после развода живу в Бочечках — микрорайоне на северо-западе, а Марина — на Святой улице почти в самом центре города.

У нас непростой городок… В придачу к погребальным курганам он стоит на тектоническом разломе, и археологические плановые экспедиции сменяются десантами любителей биолокации, которых очень легко узнать по рамкам в руках, сверкающим глазам и худобе, как всех фанатиков…

— Хелло, Мурзюкова!

— Хелло, Чаплина!

Это — мы.

Если не вглядываться — я красивая. Особенно по вечерам. Рассказывать про себя — рвать душу. Лучше я расскажу про Маринку…

«У неё что-то очень отвязное в лице», — подумала я, когда мы познакомились. А просто в тот день она застала мужа с соседкой по лестничной клетке…

«Банальный перепих», — кивнула я и закурила. А она просто заходилась, рассказывая, как это было. Эмоции выражались у неё на лице буквально багровым румянцем и вытаращенными глазами. Казалось, чуть-чуть, и она лопнет.

Может, он ей никогда раньше не изменял? Я себя так давно не мучаю. Дочку замуж отдала и живу одна.

Редкая женщина в тридцать три года выглядит как девочка. Чтобы выглядеть как девочка, нужно иметь душу девочки. А это — дар небес.

Марина в хорошие дни выглядела как девчонка. А в редкие, счастливые, напоминала Мэрилин, ту самую Монрушку, которую любил один застреленный президент… Рыжий-рыжий, конопатый…

Мы редко плакали, мы всё больше смеялись, неделями трясясь в нашем скором поезде «Адлер-Москва». Я до замужества работала лаборанткой, а Маринка — астрофизиком. И если бы не новые времена и наши разводы, я всё равно пошла бы, наверное, только в проводницы, ну надоело мне колоть мышей тоненьким шприцом в заднюю лапку, а вот Маринка… Конечно в поезде ей не место. А кому тут место? Но дракинский планетарий накрылся медным тазом ещё в девяносто шестом году, все звездочёты остались без работы.

— Марин, расскажи, — просила я, когда, устав за день, мы закрывались на ночь в проводницкой.

Поезд летел, не касаясь рельсов, в окнах сквозь ночь мелькали столбы и полустанки, а Маринка рассказывала о косморитмологии — науке о катастрофах летательных аппаратов.

Казалось бы, зачем двум проводницам рассуждать за чаем с сушками о космических магнитных полях, которые имеют обыкновение внезапно влиять на лётчика. На какого лётчика?.. А на любого! Да так, что он на несколько минут забывает всё, что умел и знал. И неуправляемый самолёт падает носом или брюхом прямо на землю или в океан…

Всего за год я выучила законы косморитмологии назубок… Ритмы, циклы, влияние даты рождения человека на его программу жизни. Ещё косморитмология прогнозирует аварии в конкретных координатах. У неё очень жёсткие законы, а меня всегда со страшной силой тянуло в оккультизм, поэтому я запоминала всё со скоростью студийного магнитофона.

Казалось бы — зачем?

На самом деле это симптоматично.

Рассуждая о неведомом, напрочь забываешь про собственную жизнь. Очень далёкую от астрофизики.

— Марин, давай откроем салон белой магии, — в сотый раз грезила я и вздыхала: — Заработаем… — И повторяла: — Денег… заработаем.

Марина молча трамбовала грязное бельё в мешки и никак не реагировала на мои слова. Она вообще часто молчала. Зато я разговаривала за нас двоих. Говорила-говорила-говорила… И с пассажирами, и с начальником поезда, и с бригадиром проводниц. У нас проводницами командовал совсем молоденький мальчик с трогательным именем Стасик. Племянник начальника одной из станций по пути следования.

Я работаю в этом поезде почти двадцать лет. Согласитесь, это немало. Лучше сказать — я живу этой работой. То, что Марина не задержится здесь, было ясно с первого дня, когда она с улыбкой Мэрилин вошла в мой прокопчённый вагон. И жизнь всё разложила по полкам с точностью ржавых весов на рынке. В итоге она ушла, а я до сих пор трясусь в своём шестом плацкартном… И уходить пока не собираюсь.

Два уйгура в переходе пели заунывное… В городе, который я воспринимала, как свой родной многие лица стали мне хотя бы шапочно знакомы… Этих двоих… я не знала. Я постояла, слушая скрипку, и вытащила мятую десятку, чтобы кинуть в малиновый живот футляра. Уйгур постарше приподнял шляпу и улыбнулся мне. Хотя… нет, всё было не так… Или — так… Я помню, как дождалась мелодию «Семь сорок», после чего вприпрыжку двинулась по переходу к остановке. Меня обогнал толстощёкий инвалид на костылях. Я обескуражено посмотрела ему вслед и помчалась ещё быстрей. Но… так и не догнала. Автобус уже тронулся, и я едва успела втиснуться в визжащие двери. Инвалид сидел на переднем сиденье и дремал. Нет — он подглядывал за мной одним глазом.

Микрорайон Бочечки, до которого предстояло ехать минут двадцать, в эту ночь казался вымершим. Белая луна освещала несколько пятиэтажек и спуск к реке… Возле тумбы с объявлениями лежала и храпела местная достопримечательность Галя Водопьянова. Я не стала её будить. Только прочитала афишу цирка-шапито «Акробаты братья Лошкины» и уже стала отходить, как услышала: