В чём она перед ним виновата? Почему чувствует себя таким ничтожеством, поднимаясь в лифте на его этаж, нажимая на упругую кнопку звонка? Она ничего ему не сделала. Она его не любит, и что? Можно подумать, у всех молодых пар, которые только начали встречаться, пылают шекспировские страсти.

— Знаешь, Алекс, я хотела объяснить тебе одну вещь. Только выслушай меня, пожалуйста, до конца. Я — очень плохой человек. То, что я творю, непорядочно, поэтому я хочу тебе рассказать.

Его затрясло. Маша ещё никогда не видела, чтобы человека трясло так сильно, чтобы губы не складывались в слова. Алекс принялся хватать её за руки.

— Замолчи! Нет, замолчи.

Его пальцы были цепкими и влажными, и Маша сдалась.

— Ты любишь его, да? — зашипел он, больно сжимая её пальцы.

Она испугалась.

— Кого?

— Своего Мифодия.

Нужно было договорить до конца. Раз начала, то продолжай, иначе зачем начинала, — так любила говорить Горгулья. Особенно тем, кто не подготовился к семинару. Она тяжело сглотнула.

— Ты знаешь…

Алекс вдруг отступил.

— Я не хочу ничего слышать про твоего бывшего. Это пройдёт. Я знаю, всё будет хорошо, ты только не уходи. Пообещай мне, что не уйдёшь.

Она чувствовала себя прикованной наручниками к батарее. Хотела сбежать, а не могла. Выдуманный мир и настоящий так удачно совпали, что ей не пришлось объясняться — Алекс сам умножит три на четыре. Вышло красиво, как в любовном романе.

Они сидели на подоконнике лестничного окна — между четвёртым и пятым этажами. В спину поддувало холодными ночными сквозняками. Рауль цеплял струны гитары, и они стонали, как обиженные птицы.

— Знаешь, жизнь — такая удивительная штука, — сказал он, сощуривая глаза, как будто в тупике общажного коридора притаилась великая мудрость, и её требовалось рассмотреть. — У меня была девушка, но её пришлось бросить. Она меня не понимала!

— Это как раз таки не удивительно. Иногда даже я тебя не понимаю, — усмехнулась Маша, покачивая в воздухе ногами. Она наблюдала за серой тенью, которая то выползала из-за дверного косяка, то пряталась обратно. Мимо проскочила девушка с первого курса — тень вытянулась и потемнела, напитавшись от её страха.

— Не оборачивайся! — крикнула в спину первокурснице Маша.

Тренькнула гитарная струна, как будто всхлипнул ребёнок. На четвёртом этаже захлопали дверями.

«Сейчас позовут комендантшу или просто прибегут ругаться», — лениво подумала она, но никто не вышел на лестницу. Тень забилась в угол, так что теперь её вряд ли получилось бы отличить от обычной игры света. Мигнула тусклая лампочка.

— А мне сегодня, кажется, делали предложение, — улыбнулась Маша.

— Надеюсь, ты отказалась?

Она кивнула.

— Ну и правильно, любовь — это крест, который весьма трудно тащить по жизни.

— И это мне ты говоришь, творческая личность? — усмехнулась Маша, забрасывая ногу на ногу. Мимо тени прошлёпала Инесса — девушка из второй группы, бросилась, не глядя, щепоткой кирпичной крошки и соли. — Любовь — это вдохновение.

Рауль задумчиво ущипнул гитарную струну, она взвизгнула, как испуганная собачонка.

— Выдуманная любовь — вдохновение. Настоящая — тяжёлый крест. Я тебе не советую.

Она усмехнулась. В спину дуло ледяным сквозняком, и хоть батареи под окном были горячими, она всё равно продрогла. Маша больше не спала ночами, теперь она просто не могла спать. Она слышала разом весь не-человеческий город, его шаги, стоны, шорохи. Она оборачивалась и наступала на седьмые ступеньки. Влипнуть сильнее, чем влипла она, было невозможно. Ночами она сидела в гудевших душевых и на открытых окнах.

Иногда к ней приходили одногруппники. Маша подозревала, что они договорились и приходили по очереди. Они, наверное, боялись за неё. Позавчера с ней сидела Ляля, клевала носом в конспекты, но трещала без умолку. Вчера — Ник готовил оладушки, и они с Машей просидели всю ночь на кухне. Завтра наверняка не будет спать Сабрина.

Хотя теперь-то ей совершенно нечего было бояться. Даже ползучая тень под дверью принимала Машу за свою.

Горгулья пришла на вторую пару и одним жестом заставила молчать всех, включая покрасневшего Максима и Лялю, которая грустно маячила у доски.

— Маша Орлова, зайди ко мне в кабинет после занятий.

Хлопнули двери. Со всех сторон на Машу посыпались смешки и косые взгляды. Сидящий сзади Рауль ткнул её в спину отточенным карандашом.

— Ей, красавица, что ты опять натворила?

Маша дёрнула плечом.

— Я из-за тебя в идиотский ситуации, — сказала она Сабрине.

Та приподняла левую бровь. Правой у неё получалось выразительнее, но Маша сидела слева.

— Ты в ней не из-за меня.

Опять заговорила Ляля, пространно рассуждая о решении задачки — когда она не знала решения, всегда пускалась в размышления. Маша собрала тетрадки и ручки в сумку, не дожидаясь конца пары, и ещё минут двадцать сидела перед пустым столом. Ничего не записывала и старалась никуда не смотреть.

После звонка она взбежала по лестнице так быстро, как только смогла, растолкала тихих первокурсников, которые толпились перед большой лекционной аудиторией. Кабинет Горгульи был в самом конце коридора.

Маша постучала и, ничего не услышав, нажала на ручку. Горгулья сидела за столом. В серой форме, сосредоточенная, сжатая. Она подняла глаза на Машу и кивнула.

— Садись, куда хочешь.

Маша выбрала стул у окна, в середине длинного ряда. Так ей казалось безопаснее. Горгулья поднялась и прошлась перед ней, с силой впечатывая в пол низкие каблуки туфель.

— Так значит, проклятье, — сказала она таким тоном, будто они продолжали давний разговор. — И ты можешь объяснить мне, как всё получилось?

У Маши пересохло во рту, а язык намертво прилип к нёбу. Рассказывать обсидиановой горгулье про любовь? Она сочтёт всё выдумкой, сумасшествием, температурным бредом, да чем угодно, кроме правды. Сумка оттягивала плечо. Маша бросила её на соседний стул.

Горгулья села рядом и заглянула Маше в лицо сквозь занавеску её волос. Неожиданно мягко сказала:

— Не бойся. Я заметила, что ты стала другой. С тобой что-то произошло.

Маша не знала, что отвечать. Ей удивительно было уже то, что Горгулья сидела рядом и так спокойно размышляла — изменилась. Изменилась — значит, сначала была одна, а потом стала другая. Какой же она была раньше?

Она закрыла глаза.

— В общем, мы с ним бывали на разных… объектах, и я вытаскивала сущности. Или не вытаскивала.

Горгулья резко подобралась.

— На каких именно? Можешь перечислить все?

Маша тяжело сглотнула — пересохшее горло не выносило такого количества слов — и стала перечислять. Когда добралась до стройки, где умирали бродячие псы, Горгулья встала.

— Ты заходила туда? Насколько далеко?

— Заходила, конечно. Несколько раз. И в двухэтажный дом на улице Восстания. Нельзя? Я была с Мифодием Кирилловичем, у него ключи…

— Ключи. Это меня и беспокоит. Нам запрещено водить курсантов к сущностям сильнее четвёртой категории. Мифу, конечно, закон не писан, — пробормотала она, отворачиваясь к окну, и прикусила губу, как будто сожалела о сказанном. — Теперь мы найдём на него управу. Зря ты не рассказала раньше.

Маша смотрела в пол, на разошедшиеся доски паркета. Рассказать раньше. Рассказать всё, и стать монстром, гораздо страшнее Мифа. Она не только заходила в поле действия сущностей, она ещё и кормила их собой.

— Не бойся, — повторила Горгулья, — он тебе больше ничего не сделает. Но для начала нужно провести кое-какие проверки. Проклятье хорошо выявляется приборами. Нам нужны доказательства, понимаешь?

Маша угрюмо качнула головой. Унизительнее не придумаешь — доказывать, что стала жертвой. Миф будет смотреть на неё с ещё большим презрением, чем сейчас.

— Можно как-то без этого?

— Нет. Нельзя. — Горгулья подхватила трубку телефона, но пока набирала номер, всё ещё выговаривала Маше: — Как ты себе представляешь суд без доказательств? Ты скажешь одно, он — другое, и что дальше? А… Алло, деканат?