В лето 7190-е (1682) апреля в 27 день великий государь, царь и великий князь Феодор Алексиевич, оставя царство земное, переселися в вечныя обители; царствова 6 лет»[123].

Итак, что же запомнилось от шестилетнего правления Федора Алексеевича? Занял престол после кончины отца, украсил кремлевские церкви и крепостные башни, провел реформу: запретил охабни! — и сам скончался. «Поновление» храмов и башен — хорошее, конечно, дело, но когда оно совершилось, не помнят. А вот повеление не носить охабни помнят очень хорошо. Это единственное событие царствования, точная дата которого сохранена летописью.

Отмена охабней стала чуть ли не визитной карточкой царствования Федора Алексеевича. А сколько отзывов и комментариев получило это маленькое нововведение в книгах и статьях историков! Его склоняли на все лады, придавая то один, то другой смысл.

Сведения об этом сохранились во множестве источников. Притом смысл «реформы» передается очень по-разному. Как видно, всем запомнилась отмена одежды, имевшей звучное, можно сказать, сочное русское название «охабни», а вот почему и на что их меняли — размылось в исторической памяти народа. Причем размылось до такой степени, что иногда позволяет заподозрить в «реформе» значение, прямо противоположное тому, которое вкладывал в нее сам царь.

Иностранцы запомнили: Федора Алексеевича упросила расправиться с охабнями первая его супруга Агафья Грушецкая. «Прежде всего, она уговорила [мужа] отменить охабни, то есть одежды безобразные женские, которые на войско надел тиран царь, когда оно бежало позорно без битвы с поля сражения, далее она уговорила стричь волосы и брить бороды, носить сабли сбоку и одеваться в польские кунтуши»[124]. Запомнили также и то, что приблизительно в это время русский военно-служилый класс принялся охотно переодеваться в польское платье. Один французский дипломат, посетивший Московское государство в 1689 году, впоследствии говорил: «Люди одеты почти так же, как поляки, богатые носят зимой одежду из голландского сукна, подбитого прекрасными мехами»[125]. Другой иноземец через несколько лет после смерти царя указывал, что Федор Алексеевич «…возненавидел отеческие обычаи, ему нравилась и одежда, и украшения польские»[126]. Приметили и то, что родные сестры Федора Алексеевича, Екатерина и Мария, переоделись в польском вкусе. Екатерина Алексеевна совсем «…забросила московские кафтаны, перестала заплетать волосы в одну косу».

Тут много сказано странного и путаного. Обычай позорить неудачливых воевод, приказав им надеть женское платье, у русских государей водился. Так поступал, например, Иван Грозный. Именно его, очевидно, поминают как «тирана». Но к середине XVII века о сем древнем обыкновении и думать забыли. Охабни конечно же никогда не были исключительно женской одеждой, но, напротив, мужской. Их носили массово, и ничего позорного в том не заключалось. А вот польская одежда действительно составила московскую моду 1680-х годов.

Могла ли царица с ее полонизированными манерами «уговорить» царя Федора Алексеевича по части охабней, польских кунтушей, стрижки волос, бритья бород, ношения сабель? Тут надо разбираться по пунктам и очень осторожно.

Сам царь ходил без бороды. Возможно, это результат уговоров жены — оно, конечно, «ночная кукушка дневную перекукует»… Такое уже бывало в истории Московского государства: молодая красавица Елена Глинская когда-то упросила своего неюного супруга Василия III сбрить бороду. И ничего, государство не рухнуло. При Федоре Алексеевиче, да и позднее, брадобритие осуждалось Церковью, но не преследовалось со стороны светских властей. Оно существовало в виде моды, несущей вызов старым обычаям, и, вероятно, его подпитывали вкусы самого царя. Но при Федоре Алексеевиче брить бороды принялись очень немногие. Европейцы, посещавшие Москву после кончины Федора Алексеевича, с недвусмысленной ясностью говорят: московиты носят длинные бороды. Никуда, таким образом, бороды не делись.

Но стричь волосы? Да еще при Алексее Михайловиче их повелевали ни в коем случае не стричь. Ведь «стричь» — значит носить короткую прическу. А наша аристократия исстари имела обыкновение брить голову до синевы. И редко кто ходил, по западному обычаю, с длинными волосами или с подстриженными. Обычай, касающийся бритья головы, пережил Федора Алексеевича.

Сабля или шпага, прикрепленная на боку, определенно вошла у русского дворянства в моду в 1680-х годах — прежде под одеждой носили длинные ножи. Но источники не позволяют сказать точно: произошло это на последнем отрезке царствования Федора Алексеевича или уже после Стрелецкого бунта 1682 года. Возможно, влиянию царицы Агафьи приписали обычай, который наша знать заимствовала и без нее.

Совершенно точно эта государыня повлияла на русский женский наряд. Она не имела в гардеробе охабней и почти не носила традиционных круглых шапок, предпочитая первым шубы и «телогреи», а вторым — «треухи». Вслед за нею некоторые знатные женщины стали наряжаться именно так. Но в женском тереме перемена происходила значительно медленнее, нежели в царских палатах. Княгини и боярыни не торопились следовать новой моде, ей поддались немногие.

Польскую одежду государь Федор Алексеевич вполне мог полюбить, а с 1679 года, без сомнений, иногда носил ее: источники свидетельствуют об этом неоспоримо[127]. Его родные — полюбили определенно. Да и дворянство русское вскоре после смерти Федора Алексеевича принялось носить польское платье с большой приятностью.

Но ни в одном источнике русского происхождения, пересказывающем содержание указа про охабни от 22 октября 1680 года, ничего не говорится о смене старой русской одежды на польскую! В частности, «польские кунтуши» не упоминаются ни единым словом.

Вот, например, отрывок из воспоминаний, сохранившихся в одном рукописном сборнике XVIII века: «Сей царь Феодор Алексеевич переменил древнее Российское платье охабни и протчее и велел носить мущинам кафтаны, а женщинам шубы и телогрейки и треухи, а не шапки»[128]. Звучит совсем иначе, нежели в том летописном памятнике, который цитировался в самом начале главы. Во-первых, сохранилась историческая память о нескольких (как минимум двух) указах Федора Алексеевича — о мужском платье и о женском. Во-вторых, здесь смысл указа, запрещающего охабни, — совсем иной. Охабни заменили просто кафтанами, а не какими-нибудь особенными кафтанами «не на подъем».

И — ничего о «кунтушах».

В начале 1990-х годов историк П.В. Седов наконец-то ввел в научное обращение текст самого указа. А это, разумеется, гораздо более ценно, нежели самый качественный летописный пересказ.

На Казанскую — большой церковный праздник, имевший, ко всему прочему, особое почитание у Романовых[129], — государь после обсуждения с Боярской думой указал: «С сего времени стольником и стряпчим, и дворяном московским, и дьяком и жильцом[130], и всяких чинов служилым людем носить служилое платье ферезеи и кафтаны долгополые для того: по его, великого государя, указу они… бывают на его государевых службах в полкех носят ферезеи и кафтаны и иное служилое платье, а к Москве приехав вместо того служилого платья носят городовое платье охобни и иное и в той перемене чинятца им убытки большие и для того то городовое платье охабни и иное отставить, чтоб впредь вышеписанных и иных чинов служилым людем в том убытков не было, а коротких кафтанов и чекменей никому не носить не которыми делы, а носить всем то служилое платье и в город всем выехать с воскресенья октября с 24-го числа»[131].