Но, несмотря на то, что ловкий дипломат умолял Павла успокоиться, тот оставался в плену собственной недоверчивости. Павел знал: здесь, в деревне, тоже есть своя anguis in herba44*Змея в траве (лат.). О скрытой, но смертельной опасности.*. Граф Сегюр поведал в своих мемуарах, что для царевича судьба всех свергнутых и убитых царей стала навязчивой идеей. Он блистательно рассуждал на самые разные темы, но, как только речь заходила о российской короне, то, несмотря на осторожность со стороны собеседника, становился боязливым и недоверчивым. В конце он всегда говорил, что, даже если и получит возможность взойти на престол, то это станет для него ловушкой: его быстро и жестоко свергнут.
ГВАРДИЯ И АРМИЯ
Кто сеет привилегии, пожинает революции.
Павлу не нравилась армия матери, но в еще большей степени ему не нравилась императорская лейб-гвардия, beef-eating45,*Откормленные говядиной; зажравшиеся мясом (англ.); прозвище английской лейб-гвардии.* как по-английски называл он ее. Впрочем, царевич был не единственным, кто подметил эти недостатки.
«Императорская гвардия, вне всякого сомнение, – наихудшее войско в государстве»,
– сообщает своему королю граф Стендиг, посол Швеции в Санкт-Петербурге.
«Наши генералы вовсе не заставляли нас заниматься делами, а дворцовую охрану поднимали редко. Офицер, которого назначали камергером, получал право раздавать чины, которые обеспечивали молодежи, жадной до удовольствий, богатой и честолюбивой, головокружительную карьеру. Она принимала участие в играх, в танцах, посещала званые вечера, придворные спектакли, была допущена в святая святых императорских покоев. Перед молодыми людьми, не имеющими никаких личных заслуг, открывались все двери царского дворца, тогда как старые генералы, затерянные в толпе, томились в передней»,
– пишет в мемуарах князь Чарторыйский...
В Гатчине можно было заниматься только балами и смотреть спектакли, которые организовывала царевна для своего окружения. Павел, ощутив себя, наконец, полным хозяином в своем поместье, решил построить там свою «маленькую Россию». Почти ежедневно он с поразительной тщательностью создавал что-то вроде империи в миниатюре, из которой стремился убрать все злоупотребления и слабости, существующие в России «большой».
Что касается армии, он обратился за помощью к прусским инструкторам. Хотел ли он, таким образом, приблизиться к взглядам на армию своего отца, Петра III, который одевал своих солдат на прусский манер? Но, с другой стороны, к кому еще он, немец, мог обратиться за советом? Лучшие военные кадры находились при дворе Екатерины, где было легко дойти до самых высоких чинов. А что мог предложить он? Ничтожное жалование и намного более высокие требования... И тем не менее люди шли к нему. Прусский капитан, барон Штейнвер; саксонец, специалист по военной тактике, Каннабих; кавалерист, прусский гусар Линденер, двадцатичетырехлетний капитан Алексей Андреевич Аракчеев, усердный, верный долгу, пунктуальный, как часы, неутомимый, – и недавно еще по протекции Петра Ивановича Мелиссино обучавший арифметике детей Николая Ивановича Салтыкова, что несколько увеличивало его недостаточное жалованье... Вскоре Павел даст ему чин полковника. Он оказался самым верным слугой, преданным делу и лично великому князю.
В конце мая 1793 года из донских казаков был сформирован Казачий полк Гатчинских войск наследника цесаревича Павла под началом Андрея Семеновича Кологривова. В состав гатчинской кавалерии входил и казачий эскадрон двадцатитрехлетнего Евграфа Осиповича Грузинова.
Казармы, бараки, конюшни и гвардейские корпуса мало-помалу заполнили окрестности маленького городка. Если верить современникам, путешественникам, посещающим Гатчину, казалось, что они попадали в другую страну.
Почему Екатерина, не доверявшая сыну и боявшаяся его, не запретила эту «крепость», на которую Гатчина все больше походила с каждым днем? Дело в том, что военные фантазии царевича были, по ее мнению, громоотводом, разряжавшим его жажду властвовать, командовать.
А впрочем, чего ей было бояться? Все эти батальоны, одетые и снаряженные по воле Павла, казались ей детской забавой. Когда отдельные взволнованные (или притворяющиеся таковыми) придворные рассказывали ей, не без преувеличения, о развертывании военных сил в Гатчине, она выслушивала их с лицемерной серьезностью, достойной лучшей из комедианток. Но и граф Салтыков – гофмаршал при дворе царевича, заменивший покойного Панина, и князь Адам Чарторыйский, фланировавший между двумя дворами как настоящий дипломат, вместе с нею смеялись над этими враждебными намеками, которым суждено было растаять в пене дней. Екатерина, не слишком озабоченная чистотой своей совести, напротив, была рада новым увлечениям престолонаследника: пока он командовал, карал, награждал и воображал себя военачальником, он был далек от действительности и, конечно, не думал о том, чтобы жаловаться. Для нее – одной заботой меньше.
На праздничных балах, когда Екатерина торжественно проходила мимо коленопреклоненной толпы, Павел и Мария Федоровна, следуя строгому распоряжению, были обязаны идти после маршала Потемкина и занимали третье место в императорском кортеже. Им это казалось невыносимым.
В Эрмитаже более скромные вечера следовали один за другим, но Павел с супругой, находя разные предлоги, часто отказывались от них. На этих приемах судачили обо всем, что происходит в Павловске, о реальных или вымышленных событиях, нашептывали друг другу на ухо сплетни, порочащие чету великих князей. Дело дошло до того, что княгиня Дашкова (по крайней мере, она так пишет в своих мемуарах) перестала показываться при дворе Павла, поскольку боялась, что Ее Величество станет ее дотошно обо всем расспрашивать, и она приобретет позорную славу «доносчицы».
РЕЛИГИЯ
Отче вселенной, Ты, которому все народы поклоняются под именем Иеговы, Юпитера и Господа, Верховная и первая причина, скрывающая Твою сущность от моих глаз и показывающая мне только мое неведение и Твою благость, дай мне в этом состоянии слепоты отличать добро от зла и оставлять человеческой свободе ее права, не посягая на Твои святые заповеди. Научи меня бояться пуще ада того, что мне запрещает моя совесть, и предпочитать самому небу то, что оно мне велит...
Ни отец, ни мать несчастного князя ни разу в жизни не испытали религиозного экстаза. Часто Екатерина говорила своим приближенным в доверительных беседах, что воспринимает православные богослужения как «кривляние»46.*Во время долгой пасхальной службы она велела ставить себе на хорах церкви столик и потихоньку от молящихся раскладывала там пасьянсы.*
Царевич, напротив, всей душой стремился к религии. Он отчаялся найти в повседневной жизни поддержку, которая помогла бы ему пережить свое подчиненное положение, дала бы объяснение сей странной судьбы, которая, вознеся его почти на самую вершину иерархии, обрекла держаться как можно дальше от трона под страхом смерти. С юности он молил высшие силы, чтобы они пришли ему на помощь и поддержали его в вынужденном бездействии.
В Боге он искал силу, надежду, утешение. Павел говел все посты, регулярно исповедывался и приобщался святых таин. Паркет перед иконами в спальне Гатчинского дворца был вытерт его коленами. Порочные нравы материнского двора и презрение важных вельмож к православным обрядам давали ему широкую тему для размышлений, после которых его душа рвалась в заоблачные выси. Он писал письма архиепископу Платону (покровителю московских масонских лож, и, возможно, розенкрейцеру, ибо при дворе Екатерины благословлял он иногда женщин не крестом, а свежей живой розой).
Принадлежал ли Павел к православной конфессии? Его мятущуюся душу будоражило все, что касалось сверхъестественного, божественного и непознанного. Он не мог не думать о других религиях, – знал, как важно религиозное самоопределение для любой нации. Он встречался с протестантами и католиками, мартинистами и розенкрейцами, иудеями и магометанами. Он видел, что все они свято уверены в истинности именно своего вероисповедания. Вновь и вновь он думал о каком-то вселенском экуменизме, в котором слились бы особенности всех конфессий... Подлинный Храм, считал он, может быть только всемирным.