— Айстофель, Айстофель, хороший мой, — Скорцени растроганно ласкал пса. — Вот и встретились. Дождался. Постарел.

«Но как Айстофель оказался здесь, на дороге между Парижем и Версалем, когда он должен быть дома, с Маренн, — эта мысль внезапно пришла ему в голову. — Где Маренн? Что случилось?»

Отодвинув собаку, он повернулся к ветровому стеклу. И увидел ее. В свете горящих фар она медленно шла по шоссе к машине. Мокрое платье прилипло к телу. Вода стекала со спутанных, промокших волос. Она шла точно во сне, не замечая ничего вокруг, казалось, даже не чувствуя асфальта под ногами. Казалось, она вот-вот упадет без чувств. Он быстро вышел и подбежал к ней.

— Маренн, Маренн, ты же простудишься? Зачем?

Он подхватил ее под руку. Она провела ладонью по его лицу, потом вдруг опустилась на колени на мокрый асфальт и закрыв лицо руками, прошептала:

— Джилл умирает. Она не доживет до утра. Я больше не могу.

Плечи ее тряслись. Он поднял ее на руки — глаза ее были сухи, хотя лицо мокрое от дождя. Он прижал ее к себе, отнес в машину, закутал в свой плащ. Она неподвижно лежала на заднем сидении, прижавшись щекой к мокрой шерсти Айстофеля. Машина тронулась.

Когда подъехали к Версалю, на крыльце дома их ждала Женевьева. Она сбежала по лестнице, держа наготове раскрытый зонт.

— Мадам, мадам, вы промокли, вы заболеете, — от волнения она сначала не обратила на Скорцени никакого внимания. — Вам нужно в постель. Я приготовила горячую ванну.

— Нет, нет, сначала к Джилл, — Маренн покачала головой и внимательно посмотрела на Женевьеву: — Она… Как она?

Маренн боялась услышать, что опоздала.

— Мадемуазель Джилл пришла в себя, — неожиданно сообщила Женевьева. — Я так разволновалась за вас, что забыла сразу сказать об этом. Мадемуазель значительно лучше. Доктор, которого прислал месье президент, говорит, что раз она пережила эту ночь, теперь обязательно поправится. Я так рада, мадам, мы все так рады!

Женевьева прикрыла глаза рукой, не в силах сдержать слезы. Маренн не могла поверить в то, что услышала. Она не смела поверить.

— Вот видишь, — Скорцени с нежностью положил руку ей на плечо. — А помнится, в Берлине ты говорила, что я приношу тебе одни несчастья. Оказывается, не всегда.

Она повернулась к нему. Теперь она точно плакала. Он обнял ее и прижал ее голову к плечу.

— Все будет хорошо, — проговорил негромко. — Я вернулся. Джилл понравится. Мы снова будем вместе. Ну, хотя бы иногда.

Нет, ни о какой ванне и отдыхе не могло быть и речи. Сменив одежду, Маренн сразу же отправилась к Джилл. К своей радости она увидела, что дочь спит. Она не в беспамятстве, она просто спит, спокойным и почти здоровым сном. Но оказалось, это еще не все приятные новости. За ужином Скорцени как бы невзначай сообщил ей:

— Если где и произошло печальное событие, то это у нас в Буэнос-Айресе. Твой давний враг Дитрих Бруннер скончался.

— Скончался? — Маренн от неожиданности поставила бокал с шампанским, которое приказала подать по случаю его приезда и выздоровления Джилл. — Как? От чего?

— Утонул в море. У пас сейчас весна, ты знаешь, вот он и решил окунуться. Мюллер говорит, перегрелся на солнышке, — Скорцени улыбнулся, не скрывая иронии. — А его дружок, этот доктор Мартин, который довел до сумасшедшего дома несчастную Анну фон Блюхер, умер сразу за ним. По сведениям того же Мюллера, очень увлекался девушками легкого поведения, вот и схватил инфаркт на одной из них.

— Им обоим помогли умереть? — Маренн серьезно посмотрела на него. — Это так?

— Я полагаю, ты сама понимаешь, — он не стал обманывать ее. — Гестапо бессмертно, и оно везде. Мюллер знает, что делает. По-моему, у тебя был не один случай убедиться в этом. К тому же Бруннер много возомнил о себе. Его уже не устраивало то, что его никто не знает. Он жаждал славы, признания. И больших денег, гораздо больше того, что ему платили до сих пор. Условия, на которые мы пойти не можем. Дело дошло до шантажа. Он стал угрожать. Пришлось принимать решение.

— Зло всегда уничтожает само себя, — заметила Маренн и решительно бросила салфетку на стол. — Мне нужно в Буэнос-Айрес. Прямо завтра.

— Это еще зачем? Чтобы посчитаться с Мартой? — он усмехнулся. — В этом нет необходимости. Марта вышла замуж за богатого латифундиста. Два месяца назад. Он усыновил Хорста.

— Меня не интересует Марта, — Маренн недовольно поморщилась. — Я должна забрать Софи. Софи Планк. Ту женщину из Аушвица, которую Бруннер похитил после войны и держал у себя в доме в Аргентине.

— Так за ней не надо ехать, — Скорцени покачал головой. — Точнее, надо, но не в Буэнос-Айрес. Она здесь, в Париже. Я оставил ее в гостинице на площади Этуаль с надежной сиделкой. Надеюсь, ты знаешь, как распорядиться ее судьбой лучше меня.

— Она в Париже? — Маренн боялась поверить. — Это невероятно. Я поговорю с Визенталем, чтобы ее отправили в Израиль, возможно, там удастся восстановить ей зрение.

— Ты дружишь с Визенталем? — в голосе Отто она услышала скрытый сарказм. — Меня передергивает от этого имени. Но тебе виднее, поступай, как знаешь. Хотя если подумать, моя жена дружит с Визенталем, — повторил он. — Это любопытно. Ты знаешь, что он и его люди вышли на след Эйхмана? Вера, вполне вероятно, скоро овдовеет.

— Я вовсе не дружу с Визенталем, — возразила Маренн. — Однако мне приходится иметь дело с Визенталем по линии Красного Креста.

— Конечно, я понимаю, — Скорцени кивнул, закуривая сигарету. — Надеюсь, что ты раздумала жаловаться ему. На меня и на Алика. А уж тем более на Бруннера теперь. Только пойми, — он внимательно посмотрел на нее. — Бруннера нет, но психотропное оружие все равно будет. Его сделают другие.

— Я буду бороться с теми, кто его производит так же, как я боролась с Бруннером, — она ответила на удивление спокойно.

— Я не сомневаюсь. Нисколько, — он усмехнулся. — Я знаю твое упрямство. Да и не только я. От него еще сильно страдал рейхсфюрер.

— Так значит, Марта вышла замуж? — Маренн спросила как бы невзначай, глядя в тарелку.

— Мне показалось, ты не обратила внимания на это мое сообщение, — он наклонился вперед, пытаясь заглянуть ей в лицо. — Да, Марта вышла замуж. Довожу этот факт до твоего сведения в надежде, что тебя это успокоит. И ты позволишь мне сказать тебе все, что я хочу сказать, и даже послушаешь меня. Раз уж Джилл пришла в себя, ей лучше, а Бруннер, наконец-то мертв, мы можем поговорить о нас. Верно?

Он встал из-за стола и подошел к ней.

— Пока ты была у Джилл, я узнал от Женевьевы, что теперь Клаус живет у тебя. Я знаю, ты виделась с Вальтером незадолго до его смерти, могу предположить, что ваша встреча не была лишь прощальным свиданием старых друзей.

— Ты меня ревнуешь? — Маренн пожала плечами. — С какой стати? Вальтер умер, я не собираюсь это обсуждать. А Клаус— ребенок, его мать отказалась от него. Как я могу его бросить?

— Да, Вальтер умер, — Скорцени кивнул. — Мы наконец-то остались одни. Или не совсем? Насколько я понимаю, есть еще этот француз, военный министр, который частенько навещает тебя. Или у него нет шансов?

— Я не собираюсь отчитываться, — Маренн резко прервала его. — Ты встретил женщину в Буэнос-Айресе, у тебя другая жизнь. Я вольна поступать, как мне заблагорассудится. Ты не находишь? — она посмотрела ему в лицо.

— Не нахожу, — он провел рукой по се плечу, спине, прикоснулся к распущенным, еще влажным волосам. — Не нахожу, Маренн. Я тебя люблю. И ревную, да. Я не зря сказал тебе о Марте. Это не у меня, это у нее теперь другая жизнь. Она хотела ребенка от меня, я не отказал ей. Но без обязательств. Марта — кошка. У нее все просто, страсть, котята, а потом она смотрит на кота, который ей этих котят сделал так, словно видит его в первый раз. Не будем о Марте. Ведь это не Марта, а ты в сорок третьем году, в этой самой комнате обещала, что будешь ждать меня всегда. Ты повторила это в Берлине, в сорок пятом. Марте в голову не пришло бы сказать такое. Ее голова просто не приспособлена для подобного. Ты помнишь? Был сильный обстрел, мы похоронили Ирму, все рушилось. До падения Берлина оставалась неделя, не больше. Ты говорила: «Я буду ждать тебя всегда». Или я ослышался? Русские сильно стреляли, это верно. Мог и ослышаться, конечно. Это так? Ты ничего не говорила? И ничего не обещала? Ты мне не жена? Все также заключенная концлагеря, которого давно нет?