Наконец, приехали. Автобус остановился на Манежной площади. Здесь уже толпились выпускники других школ, веселые, нарядные, с цветами и разноцветными воздушными шарами, продававшимися повсюду. Прибывших встречали аплодисментами и радостным гулом. Постояв у Вечного огня, пошли на Красную площадь. Длинной цепочкой, взявшись за руки, поднимались по брусчатке навстречу главной башне Кремля. Никто не хотел быть излишне чувствительным, но, что ни говори, любовь к родному городу живет в глубине души, особенно в такие минуты! «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля… кипучая, могучая, никем не победимая…»- нестройно потянули голоса и смолкли, не зная слов.

Часы на Спасской башне пробили шесть раз.

— Оо-уу-ээ! — зашумела молодежь. — Вставай, страна огромная!

Сразу несколько магнитофоном врубились наперебой, всех охватил счастливый порыв. Молодой народ принялся танцевать на гладкой брусчатке, ходить на руках, просто прыгать на месте. Образовали огромный хоровод, больше, больше, побежали по кругу, быстрее, быстрее. Расцепили руки, сделали арку, стали играть в «ручеек». Шум, гам, смех, хохот. Конечно, милицию была готова к встрече с буйной неуёмной сменой, но стояла поодаль, не вмешиваясь. Молодые должны отбеситься, это полезно для здоровья, как доказывают психологи.

Зато вовсю шустрили фотографы.

— Мгновенная фотография на память! Цветная открытка на всю жизнь!

— Марианна, ты не сердишься на меня? — Дима казался смущенным, но совсем чуть-чуть, слегка.

— Я? Ничуть. А надо? — Марианна сделала наивные глаза, не переставая подпрыгивать под музыку.

Он ударил кулаком о кулак.

— Вот за что я тебя уважаю. И откуда ты взялась такая на мою голову? Не уступаешь, не то, что некоторые.

— Какие такие некоторые? Почему не знаю?

Он обнял ее за плечи.

— Пойдем, сфотографируемся на память.

Они встали в очередь. Сначала, по просьбе Димы, ее сняли одну на фоне Василия Блаженного, потом они встали вдвоем, смеясь, подняли руки в приветствии. После этого Дима снялся один. Услуга стоила недешево, пришлось сложиться, чтобы оплатить несколько фотографий, зато качество оказалось превосходным. Марианна, румяная, хорошенькая как актриса, улыбалась нежно и задорно, глаза ее лучились, прядка волос лежала на лбу, отделенная от прически свежим утренним ветерком. Зато Дима, несмотря на улыбку, получился унылым, словно бы виноватым, особенно глаза, в которых таилась настороженность.

— Похоже, Димочка, у тебя душа не на месте, — объявила ему Марианна. — Покайся, пока не поздно, в чем согрешил?

Он быстро взглянул на нее и отвел глаза. Она засмеялась.

— Угадала! Что натворил на пороге новой жизни? Ну-ка, ну-ка… Признавайся, а то не будет удачи, — она шутила, не подозревая, как точно, слово за словом, попадает прямо в цель.

— Грехи наши тяжкие, — усмехнулся он.

— Солдат всегда солдат, — почему-то произнесла она, хлопнула в ладоши, подпрыгнула, круто повернулась и убежала.

Он ошалело посмотрел вслед. Провел ладонью по стриженой голове, поморгал рыжими ресницами и закурил.

На обратном пути весь автобус заснул. Лишь классный наставник, бдительная Любовь Андреевна была, как обычно, на своем посту. «Какие вы все красивые, молодые, — любовалась она. — Как открыты всему хорошему! Дай вам Бог, ребята, мирной жизни и добрых людей на пути».

Возле школы некоторых пришлось тормошить и расталкивать по-настоящему.

— Вставай, в школу пора! Уроки проспишь! Звонок давно было!

Опять стало весело.

— Прощай, школа! Прощайте, великие мыслители над входом! Здравствуй, новая жизнь!

Вечером у Димы собрались близкие друзья. Квартира была тесная, однокомнатная, на первом этаже. Старой родственницы уже не было, о ней напоминала ее мебель, сделанная лет сорок-пятьдесят назад, крепкая, береженая, можно сказать, уже старинная, середины века, с точеными фигурными ножками, деревянными листочками. И за стеклами серванта с их морозными матовыми узорами тоже красовалась редкостная посуда. Стулья тоже были подстать обстановке, с высокими резными спинками, с плюшевыми сидениями, к сожалению, всего два стула. Поэтому сейчас вокруг дубового раздвинутого стола гости сидели на табуретках, чемоданах, на досках, положенных на две опоры.

Как всегда на таких торжествах, было много вина, водки, пирогов, салатов-винегретов, холодца, жареных куриных ножек. Шум, смех, табачный дым наполняли дом. Мать с заплаканными глазами подавала угощение, меняла тарелки, собранные по соседям, отец разливал по рюмкам и стаканам.

— запели ребята, положив руки друг другу на плечи и мерно раскачиваясь за столом из стороны в сторону.

Из всего выпуска в армию уходил пока один Дима. Остальные юноши надеялись поступить в институты, оттянуть, либо вовсе откосить от военной службы. Вечер перешел в ночь, но соседи по дому терпели пьяный гомон, крики, всплески беспорядочного веселья, орущий магнитофон. Ничего не поделаешь, проводы в армию.

— Марианна! — кричал Дима. — Жди меня! Обещаешь?

— Не сомневайся, Димочка, — отвечала она под взглядом его матери.

Та грустно улыбалась.

Никто не знал, что через улицу, на балконе своего дома сидела и тихонько плакала в темноте Оля. Она до последней минуты ждала приглашения на проводы, вспоминала все, что случилось между ними, его ласки, свою нежность, и не верила, не верила, что все это ничего не значило. К вечеру забежала выспавшаяся Ленка, тряся кудрями, протараторила о поездке на Красную площадь и умчалась на проводы. Оля тоже ушла из дома, ходила-бродила по парку, присела на ту скамейку и все звала, звала в душе Диму. Темнело. Было тепло и таинственно, как вчера, и соловьиные трели были так же сладостны и томительны.

На обратном пути она прошла мимо его дома. Окна были раскрыты, из квартиры доносился шум, музыка, на подоконнике сидела Марианна и любезничала с Димой. С тоненьким стоном Оля побежала прочь. Сейчас, в теплоте ночи, среди цветов, благоухающих в длинных подставках, она давилась слезами, тихо, чтобы не услышали родители и младшие братья. Но и тень обиды не омрачала сердце.

— Я все равно тебя люблю, Дима, — шептала она, словно он был рядом. — Я буду думать о тебе день и ночь, день и ночь, я не могу по-другому. Служи спокойно, я буду тебя ждать.

Что за город был до войны Грозный! Мощный, крепкий, словно из единого куска скалы! Никуда бы не уезжать из него, жить с друзьями и соседями… А что теперь? Где величественный, построенный на века главный проспект, где надежная гостиница из основательного тесаного камня, где театр, куда ходили всем классом на утренние спектакли? А маленькие кафе, куда забегали в мае посидеть за бокалом молочного коктейля со свежей клубникой, а светлые прямые улицы, в просторах которых приезжему человеку грезилось море? Почему так случилось? Руины, руины. Они уже не горели, не дымились, но и не разбирались, жители ютились в подвалах, им было холодно и бесприютно в родном городе.

Зато горела душа.

В первую же увольнительную Дима навестил Руслана. В свой дом он не пошел, лишь постоял, закусив губу, перед забором. Одна плашка забора по прежнему держалась лишь на верхнем гвозде, это была детская тайна, лаз, чтобы убегать без разрешения. Возле крыльца стояла та же конура, но без Пирата. В их белом одноэтажном доме жили другие люди, купившие его за тройку билетов, когда Соколовы спешно уезжали в Москву к спасительнице-старушке.

Дима толкнул соседнюю калитку. Увидя солдата в форме, в доме закричала женщина. На крыльцо выскочил бородатый мужчина с автоматом в руках.

— Руслан, не стреляй, это я! — успел крикнуть Дима, падая на землю. — Салам алейкум!