Пошевеливая вокруг себя руками, нащупываю влажный мох. От этого со страшной силой вспыхивает жажда. Мажу ладошками по губам и вроде бы лучше. Лучше. Лучше! Мелькает сознательная мысль-приказ: немедленно прятать рацию и шифр. И, послушная приказу, ползу. Дикая боль в спине, но я ползу. Куда? Да вот бугорок. Это заросшая мхом кочка. Ой какая хорошая! Под ней можно закопать и рацию и шифр. Закопать и запрятать… Опять дикая боль в спине. Наверное, я упала на диск автомата. Как бы не перешибла позвоночник… «Черта с два ты бы тогда двигалась!» И тут я обрадовалась, чуть не расхохоталась: думаю, соображаю, могу соображать… Левая нога разбухла, будто налилась свинцом. Закусив губы, ползу к кочке и тычусь носом в пушистый мох. Он весь покрыт росой, как бисером. Я с жадностью впитываю в себя эту влагу. Чуть горьковатая, она щиплет мне горло, но не могу оторваться, тяну в себя вместе с пушинками мха… Стало легче. Финкой подрезала мох у пня, подняла его, как угол одеяла, накрыла шифр и рацию… Конечно, маскировка не ахти какая, да на первый случай сойдет. И вновь я ползу, подбираюсь к сосне, чтобы попробовать поднять свое побитое тело. Обхватив липкий ствол руками, я начинаю подниматься, опираясь на правую ногу. От напряжения кружится голова, сильно тошнит. И все же я поднимаюсь во весь рост… Только собралась шагнуть, меня подкашивает невыносимая боль в позвоночнике, и я падаю на бок.

Сколько так лежала — не знаю. Очнулась, когда солнце висело над верхушками сосен. Его лучи пронизывали лесную чащобу и достигали земли. Как зачарованная вглядываюсь в красоту окружающей природы. Меж деревьями высоко в небе летают птицы. Приятно успокаивая меня, шумит лес. Высоченные сосны покачиваются и тихонько поскрипывают. На молодом подлеске шелестит хвоя. А все вместе почему-то напоминает мне море. Будто волны шумят, накатываясь одна на другую. Является мысль, что, пожалуй, я умру в этой спокойной красоте. Нет! Нет-нет! Я ругаю себя за слабость. Ведь мы выбрасывались в эти леса для большого дела. Ведь я уже взрослая. Я выросла на восемь сантиметров. Неужели только стала длиннее? Неужели только вытянулась, а сильнее духом не стала?!

Где-то гремит одинокий выстрел. Наш условный сигнал — два выстрела или два коротких свистка. Достаю пистолет и снимаю предохранитель. Лежу, прислушиваюсь. Голову поднять не могу — она бессильно падает на кочку. Вдруг голоса, опять выстрел, второй. Что это? Мне послышалось? Нет, это наши сигналы. Вытянула дрожащую руку с пистолетом и дважды выстрелила. Повернуться не могу.

— Ребята, смотрите, парашют. Чижик где-то близко.

— Да здесь никого нет, только парашют с обрезанными стропами.

— Вот кто-то за деревом лежит.

Я узнаю голос Женьки Харина. Чуть приподнимаю голову и вижу — ноги, ноги, ноги… Надо мной склоняются Транквилицкий, Чепига, еще какие-то двое неизвестных…

— Приподнимите меня, приподнимите!

Мне кажется, что я ору во всю глотку, но меня спрашивают:

— Что, что? Говори громче.

— Приподнимите, — повторяю я, но когда чьи-то заботливые руки поднимают мне голову, я кричу так сильно, что сама себе становлюсь противна.

И опять меня опускают.

— Что, Чижик, что, милый? Больно?

Я успела заметить — народу-то, народу! Тут и старик с бородой, тут и парни, и девчонки. Тут какие-то… в немецкой форме. От их вида меня опять стало тошнить. Долго я потом привыкала к тому, что партизаны носят немецкие мундиры. Мне к губам подносят флягу с водой. Пью, пью, не могу оторваться. Потом осторожно-осторожно десятки рук перекатывают меня на плащ-палатку, потом несут, а мне очень стыдно своей беспомощности.

И вот я в отряде Салая. Он сам в папахе с красной лентой склоняется надо мной. Тут и Чепига. Но Чепига обыкновенный — нет у него ни папахи, ни красной партизанской ленточки.

Был жаркий июньский день. Повозку с сеном, на которой уложили меня заботливые салаевские партизаны, вкатили в тень пушистой сосны. Под головой у меня оказалась мягкая подушка. Вот уж чудо так чудо! За всю свою разведческую жизнь в тылу врага подушки не знала… Пришел пожилой доктор с красной ленточкой на фуражке и с красным крестом на рукаве. С ним толстая старушка в белом халате, она назвалась тетей Маришей. Доктор пока поверхностно меня осмотрел, покачал головой и принялся срезать ножом все лишнее: грудной обхват, ремень автомата, а потом и голенище сапога…

— Что вы делаете! — с ужасом воскликнула я. — Сапог… Где я потом возьму сапог?

Все кругом расхохотались, а доктор сказал:

— Ох, не скоро тебе понадобится на этой ноге сапог.

— Что, и ногу хотите отрезать? — испугалась я.

— Успокойся, все будет в порядке. Ну-ка, тетя Мариша, принесите-ка нам шины… Ладно, пока погодите, надо ее со всех сторон осмотреть. Любопытных попрошу из кабинета удалиться!

Ну и шутник был этот доктор! Какой уж кабинет. Госпиталь под открытым небом.

Доктор понимает, что моему командиру надо со мной поговорить. Он берет тетю Маришу под руку, отводит, и я слышу, как шепчет ей:

— У нас где-то там есть муравьиный спирт.

Я жду, что скажет Чепига, а сама думаю: «Куда я попала? Кажется, и в самом деле в сказку попала».

— Эх, Чижик, Чижик! Как же так получилось? — спрашивает Чепига.

— А вот так и получилось. Парашют оказался неисправным, перехлест строп.

— Это мне понятно, а вот непонятно, почему укладчики так халатно относятся к своему делу. Надо об этом сообщить в штаб.

— Владимир Павлович, сейчас этим горю не поможешь. И виновного вряд ли найдешь…

— Ничего, Чижик, не горюй! Мы тебя скоро поставим на ноги. Все будет хорошо.

Вскоре тетя Мариша принесла растирание, а доктор какие-то палки. Я с удивлением смотрела на них.

— Это шины для ноги, — сказал Чепига. — У тебя перелом, надо установить кость правильно, а потом наложить шины.

Лежу на животе. Подняв гимнастерку, доктор взглянул на спину и охнул:

— Какой черный бугор! Сильный ушиб позвоночника. Потерпи немного. Молодая еще, рассосется. Еще попрыгаешь с парашютом.

Резко запахло самогоном. Тетя Мариша полила из бутылки мутноватую жидкость на ладонь и прикоснулась к моей спине. Она гладила своей шершавой ладонью. Вначале легонько, а потом все сильней и сильней. От боли я вскрикнула и потеряла сознание. Очнулась, когда солнце уже закатывалось за большим роскошным дубом, стоявшим в стороне от повозки. Под ним разбил палатку Женька Харин. Лежала я уже вся перевязанная. Нога моя в шинах и забинтована парашютной тканью. Увидев, что я очнулась, Чепига и доктор подсели ко мне. В стороне, немного смущаясь, стоял Женька. Я попросила пить. Врач проверил пульс.

— Слабая очень, надо дать ей меду с березовым соком. Хорошо помогает.

Уже стемнело. Снова тетя Мариша принялась растирать мне спину. На этот раз я не теряла сознания, но меня прошибло от боли до семи потов…

…День ото дня я чувствую себя лучше, стала садиться на повозке, а потом с наступлением ночи при помощи часового или Женьки училась потихоньку ходить.

Стояли мы недалеко от соединения Попудренко. У них был свой аэродром, с которого на Большую землю отправляли раненых.

Однажды и меня чуть не отправили. Спасибо Женьке — он мне сказал, что я включена в списки. Ладно, я им покажу списки! Вот подходит Чепига:

— Чижик, собирайся, едем на аэродром, самолет доставит тебя в Москву в госпиталь.

Накопив злость, прыгаю с повозки и кричу ему прямо в лицо:

— Нет, никуда не полечу! Ишь чего захотели! Я не маленькая, чтобы так, за здорово живешь, решать мою судьбу. Кость на ноге уже срастается…

— Так ведь криво срастается, — говорит Чепига.

— Ну и что? Пусть криво. Ходить смогу, и ладно. К вашему сведению, я уже давно хожу, давно практикуюсь. Только по ночам. Спросите у часовых, они вам подтвердят. Вот увидите — завтра же начну работать в свои сеансы.

Разинув от удивления рот, Чепига сказал:

— Ну, затарахтела тарахтелка. Не полетишь, не надо. А насчет ночной ходьбы это ты напрасно, подожди немного. — И вдруг посмотрел на меня боком, будто петух: — Да никуда я тебя не отпущу. Вылечим своими силами.