Погибли два бойца. На их место встали другие. И тоже плыли тем же опасным путем. Не раз и не два. Сейчас настал черед Зайцева и Костюченко. Георгия записали в дипломатическо-курьерскую связь сразу же после героической гибели Хромова и Шмакова. Спросил: кто же эти парни? Два крестьянских сына (Хромов — из Ивановской области, Шмаков — из Подмосковья), получили образование, были приняты в ряды Коммунистической партии. Поднимались с одной трудовой ступеньки на другую. Наконец на самую сложную, трудную и почетную в их биографии — дипкурьерскую.

На столе заведующего отделом лежали портреты погибших — официальные, для документов. Волевые подбородки, прямой, открытый взгляд. Да, такие пройдут сквозь пламя, сквозь железо, не зная страха! Официальные фотокарточки… Но на них ощущалось обаяние Ивана и Николая. Казалось, вот-вот они улыбнутся — широко, дружески, сердечно.

…И вот Костюченко и Зайцев на том же маршруте, каким плыли Хромов и Шмаков.

Понимали: диппочта — дело срочное, если везти ее в Москву кружным путем через Африку, Ближний Восток, уйдет с полгода. Да и много ли втащишь в чужой военный самолет, который почти всегда загружен до предела! Пришлось бы распределить диппочту на несколько рейсов.

Война торопит! Она бьет тех, кто замешкается, промедлит. Надо быстрее! Риск? Конечно. А кто в такое время не рискует?

И еще тверды были уверенностью: любой из их товарищей мужественно встречал, не дрогнув, самую грозную опасность. «Все дипкурьеры — из одного материала. Крепкого! Верно, ребята?» — обратился Георгий мысленно ко всем, кто сейчас с диппочтой Родины ехал где-то в поезде, летел в бомбардировщике, плыл в подводной лодке или на торговом корабле в других морях и океанах.

— Далеко до Медвежьего? — спрашивает Николай.

— Наверное, уже близко… Почтим память Хромова и Шмакова.

Встали. Помолчали. Потом Зайцев тихо сказал:

— Мне рассказывали такую притчу: там, где падает мертвым солдат, поднимается в его честь дуб. Пусть не сразу, пусть через много лет, но обязательно вырастет. Ну а если человек погибает на море?

— Не сомневаюсь, что и тут есть притча. Возможно, даже трогательней, красивей. Но и без притчи мы с тобой знаем: остается память. Память людей. Долгая, вечная. И не только память. Все лучшее, что было у героев, вливается в новых бойцов, помогая довершить правое дело, отомстить врагу за погибших друзей.

Георгий говорил медленно, подыскивая слова, достойные такой минуты.

— Помнишь — на памятнике Теодору Нетте: Смерть наша будет отмщена Грядущей пролетарской местью.

…Кнопка вызовов давно уже не нажималась. Вновь и вновь стучит в сердце вопрос: что там, наверху? Единственная возможность — спросить у Роберта. Но что может поведать рядовой матрос? «Артиллерийская дуэль. С кем? Конечно, с фашистской эскадрой». Вот и все. А результаты дуэли?..

Вдруг орудия смолкли. Это было неожиданно и непривычно. Молчание длится час, два, пять…

Внезапно распахнулась дверь. Помкэп!

— Хау ду ю ду, джентльмены! — прогремел его бас.

Джонсон чисто выбрит, только синева под глазами выдает его усталость.

— Какие новости? — торопливо спросил Георгий.

— Бой провели успешно. Конечно, потери есть. С обеих сторон. Что ж, война… На этот раз огонь противника был значительно слабей. Опасная зона пройдена. Теперь я выполняю наконец вашу просьбу — можно подняться на верхнюю палубу.

Николай и Георгий переглянулись.

— Давай первым. По традиции, — сказал Николай.

Георгий шагнул вслед за помкэпом, спросил:

— Сколько кораблей каравана потоплено?

— О, совсем немного! (о числе умолчал).

Равнодушное «совсем немного» резануло. Джонсон это почувствовал.

— Что вам беспокоиться о караване? Вы целы — и хорошо. Нет?

Джонсон был задет.

— Вы, русские, непонятные люди, — сказал он. — Я не понимаю логики ваших поступков. В минувшем году мы тоже пробивались в Мурманск с караваном, в составе которого был пароход «Старый большевик». В него угодило несколько тяжелых снарядов. Возник пожар. В трюмах взрывчатка. Мы предложили команде покинуть пароход. Людей должен был подобрать наш эсминец. Логично? Да. Но ваш капитан отказался выполнить приказ. Команда не покинула борт. Корабль отстал, долго дымился на горизонте. Потом исчез. В ходе боя мы забыли о нем. Каково же было наше удивление, когда «Большевик» снова появился. Воскрешение из мертвых! Черт возьми, такое не укладывается в моей голове. Это вне всяких реальных рамок.

— Может быть, именно поэтому капитан «Старого большевика» не только награжден высшим орденом моей страны, но также получил британскую награду.

— И британскую? — удивился Джонсон. — Я не знал.

Он остановился, приложил руку к козырьку:

— В вашем лице я поздравляю доблестного капитана.

Палуба… Георгий жадно вдыхал морской тугой воздух, подсоленный холодными брызгами.

— Можно бинокль? — спросил помкэпа.

— Пожалуйста.

Обвел живые морские холмы, всматривался в темные силуэты пароходов. «Пыхтят. Не сдаются. И никогда не сдадутся. Нет, это не просто рейсы. Это героическая одиссея середины двадцатого века».

Костюченко был взволнован и продолжал (уже про себя) говорить с помкэпом. «Вы, мистер Джонсон, вряд ли слышали о том, что в других водах, тихоокеанских, танкер „Азербайджан“ был торпедирован, но не принял предложения эскорта команде покинуть борт. Как и „Старый большевик“, танкер тоже расстался с караваном. Израненный, он противостоял стихии и вражеской авиации. Советские моряки отбили несколько фашистских налетов. Сражаясь, отремонтировали механизмы, доплыли до родных берегов, доставили важный груз».

Георгий спускался вниз по трапам, закрывая за собою на запоры двери, а мысли были все о том же. В составе караванов и в одиночку, с военными эскортами и без них, вооруженные и совсем безоружные советские моряки уже не раз удивляли мир. Если не было на борту ни орудия, ни даже пулемета, экипаж сооружал из бревен бутафорную «пушку», из бочек — противолодочные «бомбы». Заметив вражеский перископ, не удирали, а атаковали, таранили. Пароход «Уэллен» направлялся в Бендер-Шахпур с такой деревянной бутафорией. Встретился с немецкой подводной лодкой. Та, увидя «орудие» (моряки не поскупились на «калибр»), поспешила ретироваться. В Бендер-Шахпуре «Уэллен» получил настоящее орудие и пулеметы. Вышел в море и, снова обнаружив гитлеровскую подлодку, потопил ее.

…Когда наш «Ванцетти» плыл из Архангельска на запад, фашистская подлодка выпустила торпеду. Мгновенная команда: «Право на борт». Торпеда пронеслась так близко, что был слышен шум ее винтов. Враг выпустил вторую торпеду. Капитан понял: «Увернуться не успеем». Все же он отдал команду в машинное отделение, надеясь на последнее — струю от винтов «Ванцетти». Торпеда натолкнулась на белый мощный бурун и изменила направление. Поистине это было чудом! Такое чудо могли совершить только мужество, выдержка, самое высокое мастерство! Да, «непонятные русские» все могут!

Георгий вошел в свою каюту.

— Посвежел! — заметил Николай. — Ты чем-то взволнован. Что случилось?

— Ничего. Просто вспомнились близкие нам с тобой боевые эпизоды. Ну а теперь и тебя ждет палуба!

Затишье ввело на крейсере прежний режим: обедали в кают-компании. Дипкурьеры ходили туда иногда с Робертом, иногда самостоятельно — освоили дорогу: длинный коридор с несколькими дверями. Ох эти двери! Стальные, герметические, тяжеленные. Устроены вроде одинаково и все же разные: податливые, упрямые, словно заколдованные. Вот первая. Дипкурьер бросает на нее решительный взгляд, берется обеими руками за рычаг-ручку и тянет вниз. Рычаг медленно, нехотя двигается, еще минута — дверь открыта. Теперь — запереть ее надежно, крепко. Побеждена и вторая. «А ты как, третья?» Ручка — что за черт! — не движется. Рывок изо всех сил — ручка пошла вниз, а дверь — ни с места. Ну и упрямая сталь! Наконец сдвинулась! «Какого же дьявола ты не слушалась? Молчишь? Сам знаю: килевая качка „припаяла“ тебя. А когда нос крейсера вынырнул из воды — „притяжение“ ослабло».