А. А. Богун обладал большим опытом политической борьбы и политической работы, когда в 1921 году ЦК партии направил его на работу в Наркоминдел, где он был назначен дипломатическим курьером. За девять лет, которые Богун проработал в этой должности, он проделал множество ответственных рейсов по разным странам Европы и Азии: побывал в Риме и Пекине, в Кабуле и Париже, в Варшаве и Тегеране, в Токио и Стокгольме и т. д. Его дипкурьерская карьера проходила у меня на виду. Я много раз встречался с ним как за границей, так и в Москве. А. А. Богун имел репутацию исключительно мужественного, солидного, опытного дипкурьера, на которого вполне можно положиться в любой ситуации. Вся его предыдущая жизнь, полная тревог и опасностей, замечательно закалила его и как бы подготовила для работы дипломатическим курьером первого социалистического государства. В воспоминаниях А. С. Семенова и О. X. Германа читатель найдет упоминания о нем.

Теперь несколько слов о моих поездках с дипкурьерами.

Как известно, 18 марта 1921 года был подписан в Риге «Мирный договор между Россией и Украиной, с одной стороны, и Польшей — с другой». Договор предусматривал создание смешанной советско-польской комиссии. Меня назначили в эту комиссию экспертом по правовым вопросам.

В декабре 1921 года я, направился в командировку в Варшаву. В те годы было в обычае командируемых за границу отправлять с оказией, то есть с очередным дипломатическим курьером. Спутником моим оказался один из первых дипкурьеров Владимир Александрович Урасов, старый большевик, подпольщик.

Мы с Урасовым ехали в двухместном купе международного спального вагона; дипломатическая вализа находилась при нас, а в соседнем купе поместился сопровождавший Урасова курьер охраны.

Проехав станции Негорелое и Столбцы, которые тогда были пограничными, мы, запершись в купе, расположились на ночь. Я забрался на верхнюю полку. В. А. Урасов, сильно утомленный, так как в этот рейс он отправился сразу после возвращения из другого, более дальнего, устроился внизу.

Утром я решил покинуть свое воздушное ложе и, уперевшись в полку одной рукой, а другой ухватившись за металлическую вешалку на противоположной стенке купе, повис в воздухе на руках, собираясь соскочить на пол. В тот же момент мне в живот уперлось что-то твердое и холодное, и в полумраке купе я увидал вытаращенные сонные глаза Урасова. «Стой, стрелять буду», — сказал он хриплым шепотом. Я расхохотался:

— Что с тобой, Владимир Александрович?

В ответ я услышал тяжелый вздох. Урасов упал, обессиленный, на свою койку, уронив руку с маузером. Только через две-три минуты, придя немного в себя, он проговорил слабым голосом: «Знаешь, а ведь я мог тебя убить…» По молодости лет я не очень-то осознал, что могло произойти ненароком, и даже успокаивал Урасова.

Случай этот довольно характерен для той крайне сложной обстановки, в которой в то время приходилось работать советским дипломатам. Страны-«лимитрофы», как мы тогда говорили, особенно страны Прибалтики и Польша, кишели русскими белогвардейцами и наемными бандитами. В любой момент от них можно было ожидать нападения или какой-нибудь провокации. Неудивительно, что дипкурьеры постоянно находились в состоянии огромного нервного напряжения.

Среди сопредельных с нами государств власти Польши времен Пилсудского выделялись своею враждебностью, часто принимавшей самые крайние формы. Достаточно напомнить, что, когда по вступлении в силу уже упоминавшегося мирного договора между Россией и Польшей Советское правительство назначило на пост полпреда в Варшаве Л. М. Карахана, Пилсудский отказался принять верительные грамоты у советского дипломата. «Глава государства Польского» хотел, видите ли, чтобы дипломатические отношения между Советской Россией и Польшей существовали на уровне поверенных в делах. Так режим Пилсудского, состоявший в то время в вассальной зависимости от французского империализма, пытался демонстрировать свое «непризнание» Советской России в качестве полноправного государства.

Результатом этой нелепой выходки было то, что Л. М. Карахан, побыв короткое время в Варшаве, вернулся в Москву на свою прежнюю должность заместителя народного комиссара иностранных дел.

В конечном счете Пилсудскому пришлось отказаться от своих претензий, и у следующих советских полпредов он уже принимал верительные грамоты.

Другое проявление изощренной враждебности к нам со стороны пилсудчиков заключалось в том, что советскому полпредству в качестве служебного помещения было представлено здание «Хотеля Жимского» (гостиницы Рим) — за исключением первого этажа, в котором расположился ресторан. Вся хитрость состояла в том, что этот ресторан служил штаб-квартирой белоэмигрантской банды Бориса Савинкова. Таким образом, советское полпредство вынуждено было «сосуществовать» в одном доме с отпетыми белогвардейцами-террористами, чаще всего пребывавшими на различных стадиях опьянения. Разумеется, это «сосуществование» не могло быть мирным. Посетителям и сотрудникам полпредства приходилось проходить мимо ресторана, и его пьяные завсегдатаи нередко пытались спровоцировать столкновение.

Пилсудчикам эта затея, по-видимому, казалась остроумной.

С одним из дипломатических курьеров — Робертом Грантом мне пришлось ехать в Соединенные Штаты Америки. Произошло это следующим образом.

В 1933 году по инициативе президента Соединенных Штатов Америки Франклина Д. Рузвельта в Вашингтоне состоялись переговоры, в которых Советское правительство было представлено народным комиссаром иностранных дел М. М. Литвиновым. В результате переговоров между обоими государствами были установлены нормальные дипломатические отношения. Первым советским полпредом в США был назначен А. А. Трояновский, одновременно были учреждены генеральные консульства СССР в Нью-Йорке и в Сан-Франциско.

Я занимал в то время должность заведующего одним из отделов Наркоминдела. В круг ведения этого отдела входили и отношения с США. В апреле 1934 года я был командирован в Вашингтон и Нью-Йорк для ознакомления с работой нашего полпредства и генконсульства. Это путешествие за океан я совершил в качестве «сопровождающего» дипломатического курьера Роберта Гранта.

1934 год был особенным. В предшествующем, 1933 году власть в Германии захватил Гитлер, что означало крушение Веймарской республики и установление ультрареакционной террористической диктатуры нацистов. Гитлеровцы, так же как и их единомышленники, итальянские фашисты, действуя нагло, почти открыто, провели ряд террористических актов за рубежом, «устраняя» тех политических деятелей, в которых они видели помеху своим агрессивным планам. За короткий период времени были убиты румынский премьер-министр Дука, австрийский канцлер Дольфус, король Югославии Александр, французский министр иностранных дел Луи Барту. Тогда же погиб при обстоятельствах, которые так и не были выяснены, бельгийский король Альберт, известный тем, что в первой мировой войне возглавил мужественное сопротивление бельгийцев германскому нашествию.

Нарастание фашистской угрозы вызывало в ряде стран Европы сознание необходимости объединения миролюбивых сил для борьбы с этой грозной опасностью. Советский Союз был приглашен вступить в Лигу наций и в качестве великой державы занять постоянное место в ее Совете — высшем исполнительном органе. В 1935 году в Москву приезжали английский министр Антони Иден и французский министр Пьер Лаваль. В том же году между СССР и Францией был подписан договор о взаимопомощи, по которому оба государства обязывались оказать друг другу помощь своими вооруженными силами в случае нападения на одну из них какой-либо третьей державы.

Значительное повышение интереса к Советскому Союзу чувствовалось и в Нью-Йорке и Вашингтоне. Будучи в США, я беседовал с американскими деятелями, в течение многих лет работавшими в тех или иных ролях на поприще внешней политики. В Нью-Йорке это были банкир Джеймс Уорберг, либерально настроенный и широко образованный человек, чьи статьи по вопросам политики привлекали внимание серьезных читателей, Армстронг Фиш, многолетний руководитель Совета по международным делам, самой крупной в США научной организации в этой области, и редактор солидного журнала «Форин афферс». Встречался я также с полковником Хаузом, в прошлом ближайшим сотрудником президента Вильсона.